РУЧКА, НОЖКА, ОГУРЕЧИК...
В июньский очень душный вечер он валялся на
диване и не то спал, не то просто находился в тревожном забытьи, и сквозь
бред ему казалось, что с ним опять говорят по телефону. Разговор был грубый,
шантажный; ему угрожали: обещали поломать кости или еще того хуже - подстеречь
где-нибудь в подъезде да и проломить башку молотком. Такое недавно действительно
было, только убийца орудовал не молотком, а тяжелой бутылкой. Он саданул
сзади по затылку. Человек, не приходя в сознание, провалялся неделю в больнице
и умер. А ему еще не исполнилось и тридцати, и он только-только выпустил
первую книгу стихов.
От этих мыслей он проснулся и услышал, что
ему, верно, звонят.
Он подошел к телефону и поглядел в окно. Уже
стемнело. «Опять приеду ночью», - подумал он и снял трубку.
- Да, - сказал он.
Ему ответил молодой, звонкий, с легкой наглецой
голосок:
- А кто говорит?
«Это уже другой, - понял он. - Да их там полная
коробка собралась, что ли?» - и спросил:
- Ну а кого нужно-то?
- Нет, кто со мной говорит?
- Да кого нужно?
- Может, я не туда попал. Кто...
- Туда, туда, как раз туда. Мне сегодня уже
четверо ваших звонили. Так что давай.
- Ах, это ты, сука позорная, писатель хренов.
Так вот помни: предупреждаем последний раз - если ты, гад, не прекратишь
своей гнусной...
- Подожди. Возьму стул. Слушай, вам что, такие
шпаргалки, что ли, раздают? Что вы все шпарите одно и то же? Не вижу у
вас свободного творчества, полета мысли. Хотя бы слово от себя, а то все
от дяди.
- От какого еще дяди?
- От дяди Зуя. Нет, серьезно, что, у вас своих
голов нету? Только «сука позорная», только «башку проломим», только «гнусная
деятельность». Впрочем, один ваш хрен говорит «деятельность». Деятели!
Передай ему привет!
- Ладно, нечего мне зубы заговаривать. Они
у меня здоровые.
- Эх, и хорошо по таким лупить!
- Ах ты! - На секунду даже обомлела трубка.
- Да я тебя живьем сгрызу.
- А ты далеко от меня?
- Где бы ни был, а достанем. Так что предупреждаем
- и последний раз...
- Стой! Кто-то звонит. Не бросай только трубку.
Он подошел к двери, поглядел в глазок и увидел,
что стоит та, которую ждал уже три дня и которая еще сегодня утром была
ему нужна до зарезу. Она должна была сниматься в его фильме, и ее знала
и любила вся страна. Ее портреты, молодые, прекрасные, улыбающиеся, висели
в фойе почти каждого кинотеатра, ее карточками пестрели газетные киоски.
Ее всегда узнавали, когда она появлялась с ним на улице. Он очень, очень
ждал ее эти три проклятущих дня, но сейчас она была ему просто ни к чему.
«Вот еще принесло на мою голову, - подумал
он, - что это все на меня сразу стало валиться».
Он открыл дверь. Она не вошла, а влетела и
сразу бросилась к нему. Даже не к нему, а на него. У нее было такое лицо,
и она так тяжело дышала и так запыхалась, что несколько секунд не могла
выговорить ни слова.
- Ну что с тобой? - спросил он грубовато.
- Ну окстись! Вид-то, вид-то! - И он слегка потряс ее за плечи. - Ну!
Она облизнула сухие губы.
- Ой, как рада вас видеть здоровым. Ваш телефон
все время занят.
- Ну да, спал я и снял трубку. Звонит всякая
шушера.
- Вот и брату звонили, требовали вас, грозили
подстеречь в подъезде, я только что вернулась со съемок, и он мне это сказал.
Я сразу же бросилась сюда. Видите, даже не переоделась.
На ней, верно, был рабочий костюм, брюки,
блузка, большие солнечные очки.
- Ну, тогда садись и передыхай. Я сейчас кончу
разговор, Ты слушаешь, мужик? - спросил он трубку. - Молодец. Так
вот, ты далеко от меня?
- Да зачем тебе это нужно? - В голосе теперь
вдруг прозвучала настоящая растерянность. Сзади как будто слышались еще
голоса. - Выследить, гад, хочешь?
- Нет, хочу сделать одно деловое предложение.
Ты не раз был возле меня и все там знаешь. Ну как же? Раз убивать собираетесь,
значит, все вы там знаете. Так вот, наискосок от меня пустырь. Там раньше
стояла развалюха, а теперь ее снесли. А там алкаши до одиннадцати водку
трескают, знаешь?
- Ну, да что ты такое заводишь, козел?
- Так вот предложение. Сейчас там никого нет.
Алкаши сидят по домам. Через пятнадцать минут я туда выйду и буду тебя
ждать. Приходи. Хоть с молотком, хоть с бутылкой, хоть один, хоть с кодлой
- я буду вас ждать. Договорились...
- Да ты что, сука... Да я ж тебя...
- Стой, не ругаться! Остолоп, все это осточертело!
- Он слегка оттолкнул актрису, которая ринулась к нему и сжала его пальцы.
- Ради Бога, - сказала она, - ведь это...
Он отмахнулся от нее.
- Так вот, приходи. Поговорим. Но имей в виду,
приготовься. Если промахнешься - увезут на «скорой», это я тебе гарантирую.
Я умею это делать. Ты же знаешь, где я был, что видел и какой жареный петух
меня клевал в задницу.
- Не пугай, сука, мы тебя и на пустыре подстережем.
Подожди!
- Ну зачем же меня подстерегать. Я сам иду.
Надоели вы мне, болваны, боталы, парчивилки, до смерти.
- Одного такого хорошего, из вашего брата,
мазилу уже пристрелили. Из машины...
- Вот видишь, темнило, как там с вами обращаются.
Тебе даже не рассказали, кого, за что и как убили. То был не мазила, не
врач, а художник. И его застрелил случайно один мусор - инкассатор. Перепугался
до смерти и пальнул из машины. А убили в подъезде поэта.
- Ну вот...
- И не вы убили, а кто-то посерьезнее вас.
А вы только из автоматных будок за две копейки брешете, как суки. Мудачье
вы, и все. Когда хотят убить, так не звонят. Так вот, чтоб через пятнадцать
минут ты был там как штык. Понял?
- Дружинников соберешь?
- Не пускай в штаны раньше времени. Один приду.
Там издали все видно. Все. Вешаю трубку.
Актриса сидела на кушетке и глядела на него.
Лицо у нее было даже не цвета мела, а кокаина - это у него такие мертвенные
кристаллические блестки.
- Это что же такое? - спросила она тихо.
- Как что? Один очень деловой разговор.
- И вы пойдете?
- Обязательно...
Он подошел к столу, открыл ящик, порылся в
бумагах и вынул финку. С год назад с ней на лестнице на него прыгнул кто-то
черный. Это было на девятом этаже часов в одиннадцать вечера, и лампочки
были вывернуты. Он выломал черному руку, и финка вывалилась. На прощание
он еще огрел его два раза по белесой сизо-красной физиономии и мирно сказал:
«Уходи, дура». Что-что, а драться его там научили основательно. Финка была
самодельная, красивая, с инкрустациями, и он очень ею дорожил. Он сжал
ее в кулаке, взмахнул и полюбовался на свою боевую руку. Она, верно, выглядела
здорово. Финка была блестящая и кроваво-коралловая.
- Вот этак, мадам, - сказал он.
Актриса стояла и глядела на него почти безумными
глазами.
- Да никуда я вас не пущу. Это же самоубийство.
При мне... Да нет, нет!.. - крикнула она.
Он поморщился и кинул финку на стол.
- Ну как в моем дурацком сценарии! Слушай
сюда, глупая, - сказал он ласково. - Ни беса лысого они со мной не сделают.
Клянусь тебе честью! Честью своей и твоей клянусь. Это же трепачи, шпана,
пьянь, простые пакостники. Они у нас на Севере пайки воровали, а мы их
за это в сортирах топили. Не до смерти, а так, чтоб нахлебались. И поучить
их я поучу сегодня.
- Там их придет десяток. Они вам и развернуться
не дадут. Там же такие кусты.
- Ну я тоже не слепой. Увижу. А с этой публикой
так: дашь одному по морде, свалишь другого, и разбегутся все. Но смотри,
какой ужас на тебя нагнали. Ну как же их не учить после этого, болванов?
Он говорил легко, уверенно, убедительно, и
она постепенно успокоилась. Он всегда мог заставить ее поверить во что
угодно. Вот и сейчас она взглянула на него, спокойного, неторопливого,
собранного - в личной жизни он не был такой, - и почти поверила, что страшного
не случится. Просто поговорят по-мужски, и все. Он тоже понял, что она
пришла в себя, засмеялся и похлопал ее по плечу.
- Ну-ну. Будь паинькой. Сиди и жди... Потом
проводишь меня на вокзал. Поеду на дачу. А то три дня здесь торчу, пью
со всякой шоблой, а работа-то лежит. Возьми сумочку, попудрись, вытри глаза,
они у тебя сейчас краснее, чем у морского окуня, и ресницы потекли. В зеркало-то
посмотрись. Хороша Маша, а?
- А без этого никак нельзя? - спросила она,
вынимая сумочку.
- Никак. Ну понимаешь, никак. Они наглеют.
А поймут, что я струсил, и действительно шуганут чем-нибудь из-за угла
или в подъезде, как того несчастного, подкараулят. А здесь - все открыто!
- Ой! - И она снова вскочила.
- Сиди! Сейчас вернусь. Можешь из кухни поглядеть,
там все видно.
- Тогда и я с вами...
- Одолжила. Так что, мы им спектакль собираемся
показывать? Юлиана Семенова в четырех сериях? Сиди, и все.
И он снова притиснул ее за плечи к дивану.
Однако после разговора по телефону не прошло
и пяти минут. До пустыря же было только два шага - улицу перебежать. Так
что же, торчать на виду?
Он снова сел к столу, подперся и задумался.
Зазвонил телефон. Он нехотя снял трубку, послушал, оживился и сказал:
- Да, здравствуйте. Ну, узнал, конечно. -
Еще что-то послушал и ответил: - Буду там целый день. Пожалуйста. Нет,
не рано. Я встаю в шесть. Так жду. - Положил трубку и усмехнулся. - Эта
встреча на пустыре - что! Вот завтра редактор ко мне с утра нагрянет...
Она сразу поняла, о ком он говорит, и пособолезновала:
- Вы так его не любите?
Он поморщился.
- Да нет, не то чтобы я не люблю его, но просто...
Она поднялась с дивана, подошла к зеркалу,
потом взяла стул и села у стола рядом с ним.
- ...Но просто не любите. - И вдруг пальцем
по
зеленой бумаге начала старательно выводить что-то продолговатое, закругленное,
закрученное, со многими зализами и заходами то туда, то сюда, то вовнутрь,
то вне.
- Что это? Змея?
- Почти. Лекало. Линейка для начертания кривых
линий. Это он. А вы вот! - И она быстро - раз-раз-раз - вывела овал, на
овале две черточки внизу, две черточки сверху и над ними кругляшок, и на
кругляшке много-много мелких, торчащих вверх, и в бока, и вниз черточек
- голова, патлы, руки и ноги.
Он засмеялся.
- И меня так в детстве учили. Ножка, ручка,
огуречик - вот и вышел человечек...
- Да вот, вышел человечек, - улыбнулась она
ему прямо в глаза.
- Хм! Значит, вот я какой - ручка, ножка,
вихры, - не очень-то, знаешь, лестно.
- Не очень, конечно, но лекало много хуже.
- Хуже? Такое изящное?
- Я его ненавижу. Оно хитрое, вокруг всего
изгибается, все обнимает, ко всему подползает. У него нет ничего прямого,
а все в изгибах, в перегибах, изломах.
- И много таких ты знаешь?
- Да у нас все такие. Я сама первая такая.
- Славно! А я, значит, вот какой... - Он ткнул
в то место, где был незримый рисунок.
- Да, ты вот такой. - Она первый раз сказала
ему «ты». Он подумал и встал.
- Ну, кажется, время. Пойду. Сиди смирно.
Я быстренько.
Но запоздал он здорово. Она уже сидела успокоенная,
потому что видела - никто к нему не подходил и на пустырь не заглядывал.
Он только зря проторчал полчаса на ящике из-под марокканских апельсинов.
- Суки позорные, трепачи, - сказал он крепко.
- Ну, сунетесь ко мне еще! - И стукнул на стол граненый стакан - спасение
алкашей. У него их был полный шкаф - кто-то ему сказал, что они приносят
в дом удачу. - Вот венок тебе из одуванчиков сплел, пока сидел. Смотри,
как солнышко. Понюхай-ка. А шмелей, шмелей там, все гудит. Ты на машине?
Руки не дрожат? Покажи. Отлично. До вокзала меня подбросишь?
- Да я сегодня могу и до места.
- Нет, до места как раз сегодня не надо. Выходные
же. Сейчас всюду посты понатыканы. На поезде скорее.
- А может, останетесь? Завтра бы уж.
- Нельзя. Жена совсем потеряла. Кошки воют.
Они меня любят. Поехали!
До последнего дачного поезда еще оставалось
добрых пол-часа, и народу было немного. Уже совсем стемнело. Горели фонари.
Воздух после тяжелого знойного дня был неподвижный и какой-то застойный.
Пыльные тополя млели в лиловом фонарном свете. Подошел человек и сел рядом.
- Не знаете, сколько сейчас времени? - спросил
он у соседа.
- Да через пять минут подадут состав, - ответил
сосед. - Да что, вы меня не узнаете, дорогой? - И сосед назвал его по имени-отчеству.
- Боже мой! - воскликнул он. - Какими же судьбами?
Вы что, живете теперь на этой ветке?
- Да нет, не живу, а так, гощу у одного приятеля.
Да вы его знаете. - И он назвал фамилию довольно известного очеркиста.
- Я его устроил там на даче и вот иногда в выходные приезжаю к нему заночевать.
А утром гуляем, купаемся, водку пьем. Хорошо.
- Еще бы! - ответил он с улыбкой, разглядывая
своего соседа.
Это был бывший сотрудник какой-то районной
газеты, а сейчас председатель областного общества книголюбов. Как-то года
два назад он позвонил ему и пригласил выступить на одном вечере. Просто
поговорить или прочитать отрывок. Вечер прошел очень успешно. Много аплодировали,
срезали и поднесли букет великолепных гвоздик, провожали целой группой
и очень просили приезжать еще. С этих пор и завязалось у него с книголюбом
не то что приятельство, а хорошее знакомство. Книголюб внешне очень нравился
- эдакий крепыш, с круглым лицом, карими, в крапинках глазами и смешным
вздернутым носом. Ни дать ни взять - тракторист или бригадир. Книголюб
приглашал его часто то туда, то сюда - то с чтением повестей, то с лекцией
о каком-нибудь юбилее, а то и просто поговорить о писателях и писательском
труде. Был он очень обходителен, прост и всегда хорошо платил, и это писатель
ценил тоже. В деньгах писатель постоянно нуждался. Его мало печатали и
никогда не переиздавали. А год назад он закончил свой большой роман, и
тот пошел по рукам. Тут и посыпались все его неприятности, начиная с этих
звонков и кончая редакционными отказами. Но все это он предвидел и не очень-то
огорчался.
- А где вы сейчас сходите? - спросил он книголюба.
Тот назвал ему станцию - не так близкую, но
и не больно отдаленную, примерно за полчаса от того места, где жил сейчас
писатель.
- Ну, значит, успеем наговориться. Знаете,
уже соскучился по вас.
Подошел поезд. Вагоны были почти пустые. Электричество
горело вполнакала.
- Ну как с романом, ничего не предвидится?
- Куда там. У меня настоящий мертвый сезон,
дорогой!
- Одиннадцать лет, говорят, писали?
- Даже с хвостиком.
- Да! - снова вздохнул книголюб и даже головой
покачал. - А сейчас, говорят, неприятности у вас какие-то пошли? Грозит
вам какая-то шпана...
- Вот именно шпана. Да нет, ничего серьезного.
Так, обычная бодяга.
- Не бойтесь. В случае чего в обиду не дадим.
Вот! - И он показал небольшой, но крепкий кулак.
- Да я и не боюсь, - улыбнулся писатель, -
но все равно спасибо.
- Слушайте! - вдруг взял его за рукав книголюб.
- А вы не сойдете со мной? У нас там еще пол-литра воспитательной стоит,
а?
- Соблазнительно! - улыбнулся писатель. -
Змий! Зеленый райский змий вы!
- Нет, правда? А завтра утречком и поехали
бы к себе. Что ж в такую темень переться-то? Жена ваша небось уж седьмой
сон видит. А тут я бы вас познакомил с одним вашим страстным читателем.
Он там тоже живет. Молодой парень. Пишет исторический роман. Вот обрадовался
бы он! Сойдем, а?
- Очень, очень соблазнительно. Говорите, пол-литра?
А что за роман у этого парня?
- Да я, знаете, не читал. Но знаю, что исторический.
- А из нашей истории или зарубежной?
- Зарубежной.
- А страна какая?
- Дания.
- Ого! Он так хорошо знает детскую историю?
Это же редкость. А как его фамилия?
- Фамилия! Черт! Вот уж забыл. Я ведь все
больше его - по имени - Саша, Саша, ну и фамилию тоже знал, конечно. Черт
знает что происходит с памятью.
«Действительно, черт знает что происходит
в мире, - подумал писатель, - все что-то сходят с ума. Все потеряли память».
- Так, может, решитесь, сойдем! - снова сказал
книголюб. - От станции десять минут ходьбы. Так бы хорошо посидели.
- Так, понимаете, жена, боюсь, сбежит. На
черта ей такой муж? Пьет, пропадает черт знает где, куда и с кем. А то
я бы с таким удовольствием...
- Прекрасная она у вас женщина, - сказал книголюб
прочувствованно, - только вот ко мне что-то не больно хорошо относится.
- Это откуда вы взяли? - очень удивился писатель
и подумал, что жена-то и видела книголюба всего однажды и он ей, верно,
сразу не понравился. Вернее, что-то ее в нем насторожило.
- Так она почему-то подумала, что я того...
- И он постучал пальцем по скамейке.
Писатель смолчал, потому что и это была правда.
Они обсуждали - откуда он, дескать, такой хороший, появился, и именно в
это тревожное время, но поделилась она своими сомнениями только с одним
знакомым. Его имя назвали вместе книголюб и та женщина, которую он тогда
привел с собою. Оказалось, что у них, таким образом, есть общие знакомые.
Вот этому общему знакомому и позвонила жена, но ничего конкретного так
и не узнала. «Нет, та женщина очень хорошая, - сказал общий знакомый. -
Только ведет себя не больно осмотрительно. Знакомства у нее нежелательные.
Литературу всякую читает и передает. Язычок длинный. Может быть, за ней
и еще что-нибудь более серьезное водится, так что, возможно, он за ней
и наблюдает. Хотя тоже навряд ли, а то я бы знал».
Вот и весь разговор. Как же его узнал книголюб?
Общий знакомый ни в коем случае проговориться не мог, и вдруг перед ним
блеснуло! Ведь говорили-то по телефону. Значит...
Поезд стал замедлять ход. Замелькали предстанционные
постройки и кирпичные теремки.
- Ну, я приехал! - сказал книголюб и встал.
- Так что, сойдем?
- Нет, поеду к жене! - решительно отрезал
писатель. - Что-то стало познабливать.
- Ну тогда, значит, до свиданьица! - развел
руками книголюб.
- Всего хорошего, - кивнул головой писатель
и подумал: «Нет, я, определенно, болен, лезет же в башку всякая блажь.
К психиатру надо бежать!»
Он машинально проследил глазами за книголюбом.
Тот шел по перрону и вдруг остановился и помахал рукой кому-то, находившемуся
вне поля зрения. И тут писатель увидел, что это совсем не та станция, которую
книголюб ему назвал, до той было еще несколько прогонов. «Черт знает что!»
И не успел он подумать, как быстрым шагом, почти вбежал книголюб и грохнулся
на прежнее место.
- Спутал! - сказал он. - Вот башка! Я, кстати,
вспомнил фамилию того писателя. Вирмашев. А книга из времен Гамлета, семнадцатый
век.
- То есть это Шекспир написал своего «Гамлета»
в семнадцатом веке, а тот жил много раньше, в одиннадцатом веке! Так, по
крайней мере, сообщает Саксон Грамматик. Других источников нет, так что,
может, и никакого Гамлета вообще не было!
- И все-то вы знаете, - умилился книголюб
и вынул блокнот.
- Так Вармишев? - спросил писатель и нарочно
переставил буквы. Книголюб кивнул головой. - Говорите, у него пол-литра?
- Да, может, и больше. Там самогонку гнали
на свадьбу.
«Э, сойду, - быстро решил писатель, - только
так и можно вылечиться, а то и впрямь сойдешь с ума. Да и чего мне бояться?
Роман написан, а через неделю мне шестьдесят восемь! Хватит! А парень славный.
Это я болван, черт знает что придумываю. Пугаю себя».
- Хорошо, - сказал он. - Сойдем.
- Ну вот и чудненько, - обрадовался книголюб,
даже руки потер.
Писатель машинально сунул руку в карман. Но
финки там не было. «Ну и черт с ней, - подумал он, - страхом от страха
не лечатся, лечатся бесстрашием...»
...Они сошли через две остановки. Это был
маленький лесистый полустанок, вернее, даже не полустанок, а платформа.
Совсем стемнело. Стояла прохладная, чуть подсвеченная одиноким желтым фонарем
полутьма. Где-то рядом был, наверно, пруд, потому что тянуло тиной и стоячей
водой и вовсю заливались лягушки. Большие, теплые, спокойные лужи стояли
на асфальте ив колдобоинах. Крошечные бурые лягушата прыгали вокруг. Писатель
наклонился, ласково провел рукой по рослой траве.
- А здесь дождичек шел, - сказал он, вдыхая
полной грудью смолистый воздух.
Книголюб нежно подхватил писателя под руку,
и тот боком почувствовал его карман. То есть то плоское, гладкое и массивное,
что было у него в кармане. «Браунинг, небольшой, наверно, бельгийский»,
- понял писатель и спросил:
- А что это у вас там?
- Браунинг, - улыбнулся книголюб. - Смотрите!
- Он мгновенно выхватил браунинг и навел его на писателя. - Ну, - сказал
он и, приставив револьвер к своему виску, чем-то щелкнул. Выскочило высокое,
голубое, прозрачное пламя.
Оба засмеялись.
- У одного алкаша за пятерку взял, - сказал
книголюб и спрятал зажигалку. - Немецкая работа. Вороненая сталь. При случае
можно кое-кого пугнуть. Ну вроде тех, кто вам звонит.
- А ну их! Скоро дойдем?
Они вошли в лес, и сразу еще сильнее запахло
смолой и хвоей. Книголюб по-прежнему держал писателя под руку, слегка прижимая
его к боку, и тот чувствовал его крепкие, неподвижные, словно вылитые по
форме мускулы.
- Да уже почти дошли. А вы что, сильно устали?
- Устал, - вздохнул писатель. - Я очень устал,
товарищ дорогой. Последнее время было такое трудное.
- Одиннадцать лет писали... Ну, ничего, сейчас
отдохнете от всех ваших трудов, - словно чему-то усмехнулся книголюб.
«Мертвая хватка, - вдруг остро подумалось
писателю. - Поршни, а не мускулы. Те, что у локомотивов ходят. От такого
не вырвешься. Лес, и в лесу избушка на курьих ножках...»
Книголюб вдруг зажег карманный фонарик. Что
ж он его не вынул раньше? Осветилась дверь. Это была, очевидно, избушка
лесника. Стояла она на отшибе, и жить в ней мог только очень отважный или
хорошо вооруженный человек. Книголюб дотронулся до двери, и она отскочила,
как автоматическая, Они вошли, и дверь сзади по-волчьи щелкнула сталью.
«Все, - холодея, но даже с каким-то облегчением
подумал писатель. - И никто не узнает, где могилка моя. Просто сел в поезд
и не сошел с него. Растворился в воздухе. Винить некого. Следов нет. Полная
аннигиляция».
Отворилась вторая дверь. Два здоровых молодца
сидели за столом, покрытым клеенкой, и на полу была тоже клеенка. Белая,
скользкая, страшная. Горела лампа в стеклянном зеленом абажуре. «У отца
в кабинете стояла такая», - подумал он. Один парень был кругленький, с
аккуратно подстриженной головой, румяный, как зимнее яблочко, с загаром.
Другой походил на лошадь с белой гривой. Парни молча смотрели на него.
Румяный улыбался. Белогривый молчал. Книголюб стоял сзади. Никто ничего
не сказал. Просто нечего было уже и говорить.
- Значит, у пустыря на ящике? - спросил белогривый.
- А мы вот тебя куда пригласили, на дачку, с ветерком. - И улыбнулся, показывая
плоские, тоже лошадиные зубы. Он был совершенно неподвижен, но как-то страшно,
смертно напряжен, и эта его напряженность словно создавала в комнате, обитой
белой клеенкой, незримое, но тягостное силовое поле.
«Да, этот, верно, загрызет сразу», - подумал
писатель.
- Сейчас ему будет ящичек с крышечкой, - улыбнулся
румяный. - Сыграет он в него. Хватит, повредил, поклеветал, попил нашей
кровушки, падло.
Писатель хотел отскочить, но не мог, хотя
ноги стояли совершенно прямо, не двигались, словно в силовом поле. В это
время что-то железное и неумолимое сдавило ему шею и раздавило горло. Он
даже крикнуть не успел, только подавился кровью. Очевидно, книголюб был
выдающийся мастер своего дела. Ослепительный, горячий, багровый свет, целая
пелена его еще какие-то доли секунды стояла перед ним, но не в глазах уже,
а в мозгу, но тело его, за долгие годы привыкшее ко всему, даже к смерти,
было еще живо и отвечало злом на зло. Книголюб переломился от страшного
удара ногой в низ живота. Тиски распались. «Ну», - сказало тело, мгновенно
отскочив и прижимаясь к стене. Оно было ужасным - в крови, в какой-то липкой
гадости, багровое, с глазами, вываливающимися из орбит. Все это произошло
в считанные секунды. Румяный вскочил, схватился за карман, но сразу же
сел опять. И тогда лошадиный с криком «врешь, гад!» бросился к прижавшемуся
к стене, все еще страшному и готовому к смертной схватке человеку. Он запустил
в него плоским пресс-папье, и оно угодило острым углом прямо в висок. Тело
рухнуло на колени. Но когда лошадиный подлетел, чтобы ударить еще, оно,
тело, схватило его за ногу и подсекло. Они покатились по полу. Лошадиный
сразу оказался внизу. И тогда румяный подошел и четким, хорошо рассчитанным
движением ударил находящегося сверху ланцетом. Удар точно пришелся в ямочку
на затылке. Руки разжались. Комок распался. Румяный ударил еще в то же
место. Лошадиный встал. С него текло. Он весь зашелся в кашле. А румяный
наклонился и профессионально - при повороте у него вдруг сверкнул багрянцем
медицинский значок - пощупал пульс, потом заглянул в быстро потухающие
глаза.
- Все, - определил он.
- Ну спасибо, молотки, - просипел книголюб,
разгибаясь и переводя дыхание, - только отойдите, отойдите! Видите, тут
все заляпано! Эх, черт! Вот что значит не подготовиться. Ведь свободно
убить мог, гад! Сейчас машина подойдет. Она рядом с нами ехала. Я ей вышел
просигналил.
Лошадиный стоял и смотрел. Ему здорово попало.
Дышал он с каким-то свистом и всхлипом.
- Ух! - сказал книголюб с ненавистью и врезал
носком ботинка по виску трупа. - Ух, гад! - Он ударил еще и еще, но голова
только мягко перекатилась по клеенке.
Лошадиный стоял, рот у него был полуоткрыт,
зубы блестели.
- Здоровый! - сказал он. - Вот уж никогда
не думал, что он с вами поедет. «Приходи, мужик». - Не поймешь, что особенное
прозвучало в его голосе и в этих словах. Но оно точно прозвучало. Поэтому
книголюб поглядел на него.
- А ты сядь, сядь, а то весь дрожишь, - сказал
он. - Куда он тебя ткнул-то? Эх, стрелять тут нельзя.
- Со мной по телефону говорил, ругался, мужиком
назвал. Эта к нему прибежала, уговаривала, плакала, я все слышал, - нет,
пошел. Букет ей еще нарвал, одуванчиков. Разве такого уговоришь?
- Да что ты, жалеешь его, что ли? - рассердился
книголюб. - Мало он тебе съездил. Ну-ка выпей воды.
Белоголового трясло, лицо его сразу промокло,
и не оттого, что плакал, а оттого, что его всего начало выворачивать.
- Давай, валяй прямо на него! - насмешливо
крикнул книголюб. - Вот нашелся мне тоже иждивенец. Если плакать по любому
гаду...
Прогудела сирена.
- Иду, иду, - сказал книголюб и вышел.
Вот кого я бы сделал, - сказал беловолосый,
- сразу бы...
- А он-то при чем? - удивился румяный с медицинским
значком. - Ему приказали, а он нам приказал. Вот и все.
Беловолосый сел на стол, открыл ящик, вынул
бутылку, скусил металлическую пробку, налил полный стакан и выхлестнул
сразу. Потом посидел, скрипнул зубами и вдруг ухнул ногой по тумбочке стола.
Стол загудел и задребезжал - он был фанерный, тут все было ненастоящее:
фанерное, клеенчатое, кроме запоров - вот те, верно, были стальные и автоматические.
- Прямо сгрыз бы, - сказал лошадиный. - Слышал
я этот приказ. Когда я ему прорадировал, что этот выходит ко мне, он сказал:
«Э, нет, так не годится. Иди и в дежурке жди. Раз он не боится, надо не
предупреждать и дело делать».
- Ну и что? И правильно, - сказал румяный.
- Вот и сделали.
- А потом через сколько-то радирует мне: «Поезжай
в лесную сторожку. Ты не требуешься. На дачу поехал».
- Он и на дачу трех послал с машиной. Ему
бы так и так был конец, - сказал румяный, - так что не переживай.
- И эта кукла удержать его не могла. Еще подвезла,
чувиха безголовая.
- Тише! Они идут. Кончай выступать.
* * *
- Так Вармишев, - спросил писатель и нарочно
переставил буквы, - и говорите, у него пол-литра?
- Даже больше, наверно. Там самогон гнали.
Так, может, сойдем?
- Да нет, - улыбнулся писатель. - Уж, похоже,
буду добираться до дома, до хаты. - Но вдруг, когда книголюб был уже в
тамбуре, крикнул: - Секундочку! Встречное предложение. Поедем ко мне. Ну
и что, что спят? В холле посидим. У меня там заначка хорошая есть. Ради
Бога, только не отказывайтесь! А то я совсем стал с ума сходить. Вот сижу
с вами и наяву брежу.
И тогда книголюб послушно возвратился, опустился
на
свое место.
- С вами куда угодно.
А он, старый человек, инженер душ человеческих,
как некогда выразился некто, тоскливо, с глубоким неуважением к себе подумал:
«Какие же мы все-таки трусливые твари! Позвони нам так еще парочку раз,
и мы от всех будем бегать. Ие гады хорошо знают, что делают. Вот я расхрабрился,
пошел к ним, вернулся гордый, ничего, мол, не боюсь, а потом всю дорчгу
издыхал от страха». Ему было так нехорошо, что он даже не знал, что сказать
и что сделать. Ведь перед ним сейчас сидел обыкновенный простецкий парень,
который искренне любил его, а он даже любовь стал считать за фальшь и подсидку.
Так стоил ли он тогда когда-нибудь настоящей любви? Он думал об этом, пока
они ехали, а потом шли, и поэтому все время болтал что-то мелкое, несуразное,
только чтоб заглушить в себе этот стыд. Да нет, ему даже уже не было стыдно,
он просто весь болел и пылал, как открытая воспаленная рана. Боталы! Дешевки!
Грошовое повидло, как говорили на Севере. Ничего не прямо, все в обход.
Ничего на руку, все в себя! Изогнулись, как гадюки в болоте, перегрызлись,
как собаки в клетке у гицеля. Ручка, ножка, огуречик... Да если быбыло
хоть так, а то ведь ничего подобного.
- Лекало, - сказал он вдруг громко и остановился,
- чертово лекало.
- Ну за что вы его так? - огорчился книголюб.
- Я сам был чертежником, там без лекала никак не обойдешься.
- Да, но я же не чертеж! - крикнул он в отчаянии.
- Я же как-никак человечек. Я же ручка, ножка, огуречик! А не какое-то
- лекало.
Кто-то из темноты засмеялся, а женский голос
объяснил:
- А на этих электричках всегда только вот
такие из Москвы возвращаются. Нажрутся там...
Прошли еще с полквартала, и тут книголюб сказал:
- Ну, кажется, дошли. Вон вывеска «Дом творчества».
До свидания. А я, извините... - Он побежал обратно. - А то и не уеду. А
мне обязательно нужно быть там. Сегодня же.
- Так вы не зайдете? - разочарованно вслед
ему крикнул писатель.
- Извините. Не могу! В другой раз! Я вас только
до дому провожал. Вижу, что вы как-то не вполне в себе. У меня уже ни минуты
не осталось. Пока!
- А пол-литра что же?
- Так я же непьющий, - засмеялся книголюб.
- Что, забыли разве? Да?
Да, да, он все, все забыл.
Москва - Голицыно, 1977
_______________________________________________________________________________________
|