ТАРФА
Темнеет, когда мы подъезжаем к поселку
Тарфа недалеко от древнего Фарана, и позади остаются ее сады в низких оградах,
финиковые пальмы.
Тарфа - это кустарник из рода тамариска, по
названию которого именуется ущелье. На ее хвое в июне появляются капли
сладкого сока, он быстро густеет и падает крупинками на землю: эти белые
крупинки, по виду по виду похожие на семя кориандра, называют манной. Бедуины
собирают ее, пока она не загустеет, намазывают на пресные лепешки, а сгустившаяся,
она может долго сохраняться. Баночки с застывшими крупинками манны раньше
дарили паломникам в монастыре на память о манне небесной.
Но это совсем не одно и то же: тамарисковая
манна не может усеять пустыню, где нет кустарника, она не тает на солнце
и не портится, она так сладка и легка, что никоим образом не могла быть
основной пищей в течение сорока лет. Таинственная манна, дождем падавшая
с неба, была дарована Богом как прообраз той преображенной реальности,
в которой символ неотделим от сущности, они являют друг друга и друг для
друга прозрачны, и слово Божие явлено как пища и жизнь.
С обнаженного склона за сетчатой оградой на
гудок машины спустился сторож и отворил ворота. Вслед за ним все поднялись
к строящейся цистерне, уже перекрытой сверху двумя пересекающимися рядами
досок, - осталось подвести к ней питьевую воду за сотни километров. Два
бедуина, заваривавших на костерке чай в консервной банке, поцеловали руку
Владыке и поздоровались с монахами. Другая цистерна, уже забетонированная,
но тоже еще сухая, видна внизу на выровненной каменистой площадке, где
Арсения обещает развести сад.
Склон под моими ногами как будто покрыт узором.
Наклонившись, я вижу закругленные черные с синевой пластинки, собранные
вокруг сердцевины, как лепестки каменной розы. Рядом из-под осколков выглядывают
три прислоненных бутона. А чуть дальше я нахожу площадку длиной около метра,
сплошь покрытую головками таких роз с металлическим, ржавым, марганцевым
или синим отливом по черным лепесткам, и вся площадка обведена бордюром
из отдельных лепестков. Хочется извлечь цветок целиком, но он плотно посажен
в породу такого же цвета, только верхушки полураскрытых чаш поднимаются
над ней. Пустыня зачаровывает меня, в великом и малом являя свои чудеса.
До того, как стемнело, я нашла еще кусок известняка,
- с остовом из разветвленного ствола потускневшего, рассыпающегося под
рукой белого коралла. Эту находку, весом в килограмм, сторож отнес в машину.
Несколько дней потом на окне канцелярии лежал этот коралл, и туристы рассматривали
его как доказательство подводной предыстории Синая.
За полчаса синева превратилась в непроглядный
мрак.
Пьем кофе у сестры Арсении, в почти законченном
корпусе еще не имеющего насельниц монастыря. Строится он с основательностью
и удобствами, которым могут позавидовать жильцы обычных московских квартир.
Сверкают кафель и новые трубы в ванной, снабжаемые пока из дождевых резервуаров,
стеклом и металлом блестят газовые плиты на кухне, где мы сидим. Владыка
устроился за круглым столиком с приемником, едва уместив чашку кофе и блюдце
с солеными фисташками. Отец Илия присел на складной табурет у двери, держа
в одной руке чашку, другой гладя рыжего котенка, улегшегося на его коленях.
А между всеми нами легко движется, ставит
вазочки с печеньем светловолосая высокая женщина лет тридцати пяти, в апостольнике
и подряснике, мимоходом тоже поглаживая котенка, улыбается, открывая ровные
белые зубы: «Когда вы приедете в следующий раз, отец Илья, я заварю вам
настоящий арабский кофе... Я надеюсь, вы приедете в следующий раз?». Какие
судьбы привели эту обаятельную интеллигентную женщину на край аравийской
пустыни?
Я спросила, не страшно ли ей здесь одной?
- Нет, - отвечает она, - у меня надежная охрана.
Проследив ее взгляд, я вижу в дверном проеме
бедуина. Его усаживают за стол между отцом Михаилом и мною, сестра Арсения
ставит перед ним кофе и большую миску с карамелями в ярких обертках. Неопределенного
возраста, с морщинистым лицом и косящими глазами, в вязаной шапке, сторож
включается в общий разговор о трубах. Владыка подсчитывает предстоящие
огромные расходы: сотни километров металлических труб, стоили бы тысячи
долларов; пластмассовые обойдутся гораздо дешевле, но их научились прокусывать
лисы.
После кофе идем с фонариками в дальний край
территории, в церковь, еще не очищенную от досок и строительного хлама.
Арсения с отцом Илией или Владыкой делают промеры пока пустых, как в доме
бедуинов, окон, дверей и будущего иконостаса, обходя их с металлическим
метром, выстреливающим из рулетки, секретарь - грамматикус - записывает
цифры в блокнот.
Когда мы выходим, небо уже усыпано крупными
звездами. Полная луна заливает почерневшие силуэты гор феерическим светом.
А вокруг нее в призрачной глубокой синеве на глазах проступает, наливается
таким же феерическим сиянием огромное кольцо. Запрокинув голову, я смотрю,
как оно расслаивается на два разреженных кольца, снова стягивается в одно,
еще более яркое, чем раньше.
- Что это, что это?
- Это, наверно, к дождю... - на мгновение
подняв голову и не останавливаясь, отвечает отец Михаил.
Только отец Илия, тоже еще не привыкший к
колдовским сменам красок и состояний пустыни, долго смотрит в небо. Взгляд
его так тих и глубок, что я угадываю слова короткой молитвы, которую он
носит в себе весь день, - можно смотреть на море и небо, но пребывать в
глубине.
И пока машина на большой скорости мчит по
залитому зеленоватым светом шоссе, иногда пропадающему в тени гор, над
их черными силуэтами все стоит налитая сиянием луна, обведенная сияющим
кольцом.
Всего около восьми часов, а кажется, что глухая
ночь, когда мы въезжаем на территорию гостиничного городка. Граненые фонари
освещают главную аллею, заревом дневного света горят окна ресторана. Отец
Михаил поднялся по ступеням и через несколько минут вернулся в сопровождении
директора и двух официантов при всем их обычном лоске: он собирался купить
воды, но его взяли в кольцо.
- Ничего не поделаешь, - вздыхает Владыка,
- по благословению директора идем в ресторан.
Прямо от застекленных дверей начинаются длинные
столы, занимающие половину зала и сплошь уставленные яствами. Еще исходят
жаром мясные блюда, соблазнительно пахнут чесноком цыплята-табака, голубеют
вареные куры, шашлыки истекают жиром. Закуски оставляют возможность разнообразных
комбинаций по вкусу клиента, заплатившего сто тридцать долларов в сутки:
нежно зеленеют салатные листья, нарезаны красные и желтые перцы, кудрявится
цветная капуста, в стеклянных чашах расставлены маслины, соусы, все виды
зелени и овощей. Дальше возвышаются горки апельсинов, бананов, киви, манго
и авокадо и прочих тропических фруктов. За ними идут ряды восточных сладостей,
пирожных, йогурта и мороженого, - всего не объять взором.
Ужин в самом разгаре, за столами в соседнем
зале привычному пиршеству предаются не менее ста человек всех возрастов,
всех цветов одежды и кожи, хотя явно преобладают европейцы. В зал, несмотря
на усиленные приглашения официантов, мы не пошли, и тогда в несколько минут
они вынесли стол, уютно выгородив его в углу тропическими растениями с
граммофонами цветов, а в руках у нас оказались подносы.
«Кто накормит нас мясом?» - вспомнилось сокрушение ведомых в
землю обетования избранников. Но монахи миновали египетские мясные ряды,
не удостоив их взглядом. Приблизились к сырам и моим любимым молочным продуктам,
но даже их обошли стороной. И тут роковое слово «friday» - «пятница» -
порхнувшее в воздухе, достигло моего сознания: раз в жизни через хребты
и ущелья Синайской пустыни я добралась до такого изобилия, но и тут, как
в родной стране, судьба позаботилась о моем воздержании - день выдался
постный. Владыка и монахи скромно украсили свои подносы салатом и фруктами,
мне оставалось следовать их примеру, хотя в этот день я и не завтракала,
побоявшись опоздать к отъезду.
Из служебных дверей то и дело выбегают официанты,
приносят соки и воды. Директор собственноручно оформил наш стол ветвью
с красными финиками, каких мне еще не случалось видеть, - но и они имеют
больше декоративные достоинства, а по плоти похожи на щепки. И все же приятно
сидеть за столом, как и в гостях у бедуинов, и спутники мои в этом зале
столь же естественны.
Отец Михаил, не уверенный, что я поняла, кто
прокусывает трубы водопровода в пустыне, нарисовал на салфетке лису с острыми
зубами и, чтобы не осталось места для кривотолков, крупно написал рядом:
«Fox».
Отец Илия завтра уезжает на Афон, его не спрашивают,
вернется ли он, но мне почему-то хочется, чтобы когда-нибудь он к ним вернулся.
- Вам очень повезло, - говорит Владыка, подкладывая
мне ломтики дыни, - таких путешествии, как сегодня, у нас не было за последние
двадцать четыре года.
- Вы так давно в монастыре?
- О нет, еще дольше - тридцать два года. Большую
часть жизни...
- Лучшую часть? - уточняет отец Михаил. -
Или лучшее время то, что у нас впереди?
- Всем бы такое упование... - улыбается отец
Илия. - Но впереди и геенна огненная...
- Такова монашеская участь - не может монах
вкусить никакого земного плода, не помыслив прежде о геенне, - качает головой
отец Михаил, возвращая в вазу апельсин. - И лучше прежде, чем потом...
<..............................................>
______________________________________________________________________________________
|