.
АНДРЕЙ БЕДРИНСКИЙ
* * *
«От
легкой жизни мы сошли с ума...»
О. Мандельштам
Легок путь, минуты прытки,
пусть ослабли удила,
рифм в избытке, сладкой пытки
этой патока мила.
Незатейливы, но льстивы
стороны чужой дары.
До поры верны порывы
и податливы миры.
До поры и ночи чуткой
непочатый студенец
мной не чуем... Звонкой чёткой,
катится златой венец,
а вослед и я – беспечный –
нежным льном, что тонким льдом,
вспоминать сквозь гомон встречный
сельской дрёмы дивный дом.
Отуманенные кроны,
ворожбу сухой травы,
шелест сонный, лепет струнный,
всласть чарующий живых.
Мне любезны эти вторы,
память, панова свирель,
столь не хитрые узоры
стылых крынок на заре.
О аркадские низины
и холмы, о мёд и яд,
о безрадостные зимы, –
толк земного бытия.
Пряный дух чабра ли, сена
домр божественный дурман…,
те обители, где все мы
сходим медленно с ума.
1998
МОЕЙ СЕСТРЕ
Где на семи ветрах Гипербореи
пророс сквозь камень терем наш, скорее
похожий на визгливый флюгерок, –
доступен так ручьям воздушным, грог,
разлитый в чары, плавно пламенеет,
и от тепла каминного пьянеет
живая мысль, не помнит день утра,
с тобою там мы свидимся, сестра.
Я буду рад – в балтийское затишье
беспошлинно, открыто возвратишься
не всякий раз, но что-то от чудес
и в нашей встрече будет, – так диез
едва коснется звука, с нотой слиться
решится звук. С гримасою счастливца
Улисса я услышу, как ветра
в семь голосов мне вторят: «...рад, сестра...».
Я буду рад тебе, сестра, как терем
наш рад бывает, зная, что утерян
обратный нами путь – не пустовать
теперь ему, – он думает. Слова,
теряя смысл, утратят окончанья,
но мы без слов поймем друг друга, чай не
впервой, у очага, как у костра,
присев, как прежде помолчим, сестра.
О чем? А разве важно, – пусть о том, как
ночного часа спешен бег, как тонко
плетен ажур печали – кружева
такие нам знакомы... Как жива
осталась мысль в плену нездешних засух,
о том, о чем и прежде не сказав вслух,
дивились мы: уж хижина мокра
от рос... О нас мы помолчим, сестра.
1999
АВГУСТИН
Что за небывалый день, – прежде и не мыслилось:
Тифа вирус побеждён, упразднён самум,
Зверь из леса спит у ног, – кто бы ни был, рысь ли, лось.
Всюду царствует прогресс и – виват ему!
Давеча и я робел, думал, мол, не поздно ли
Петь движение вперёд, ел на кухне щи,
Только нынче не вчера, – где кассавы ползали –
Серпентария и я – за-ве-ду-ю-щий.
Что за небывалый день, – глянешь, и не верится –
То ли в запредельном сне, то ли наяву,
Из граалей тянем грог, дуем мёд из вереска,
Что ж, прогресс и есть прогресс, и – ура ему!
Время жалует призы каждому по совести,
Вот, к примеру, вместо щей – модный «Спотыкач»,
Что касается меня и моей весёлости –
Дружно с аспидами жить мне не привыкать.
Что за небывалый день, – по иному дышится,
Глобус движется легко, сообразно грез,
Всем прописана Глаголь, не былая Ижица,
Потому теперь любой чествует прогресс.
Я и сам увлёкся бы рифмой и размерами,
Я и сам бы сочинял, но на кой же ляд
Мне далась морока та, – я вожусь со змеями,
Их изгибы веселей речевых гирлянд.
Что за небывалый день, – нам бы петь, а мы грустим,
И зеленый шум, увы, не про нас гудёт.
Кто ответит почему…, ты ли, милый Августин?
«Ах, печальный змеевед, всё пройдёт, пройдёт…»
2002
СТЕМНЕЛО. Я НЕ РАЗУВАЯСЬ ЛЕГ...
Стемнело. Я не разуваясь лег,
но сон не шел – вот истинная мука,
в окно полнощный бился мотылек,
мне показалось, в ритме сердца Мунка.
Крыло трепало тальковый настил –
напоминанье о недавней буре.., –
я плохо разобрался в том сумбуре
и не впустил.
Я не впустил, гонец унесся прочь,
визита цель навек оставив тайной.
Сон медлил, выпадало думать про
рассвет, подобно мне, горизонтальный.
При входе маска с носом Сирано
жилище озирала, как впервые,
рос рядом лампион на тонкой вые...
«Мне все равно».
«Мне все равно» – осталась на стекле
косая надпись думам на съеденье,
на ней, на самой, как на вертеле,
должно быть, и вращалось сновиденье,
но ровно в пять Эос несмелая
решилась и прошла в халупу сноба...
И я очнулся, чтоб начать вcе снова:
Стемнело.
Я........................
2002
ЛЕТНИЙ КАЛЕЙДОСКОП ИНСЕКТАРИЙ
В знойной лиственнице глазков
птичьих горсть, словно гроздь смородины,
там же грусть... Я, что твой юродивый,
пялюсь в летний калейдоскоп.
Что ни блик – золотой ожог,
коридор насекомозаик рыж,
только дудки врастает наигрыш
в малахит (каково, Бажов?)
Только – дудки! Смарагд ростков
нотных вьется не по-самумьи, я,
как восставшая всуе мумия,
пялюсь в летний калейдоскоп.
Разлетается махаон
со своим отраженьем в глянце глаз.
Цветопад похож на беглян, стремглав
удирающих с похорон.
Так бывает несносна скорбь,
так целуются хоботками, и
так я, точно бы идол каменный,
пялюсь в летний калейдоскоп.
Кренделя по крылам, в пыльце
как в пушку, рыльца мух, не мраморных,
пестротелых, – таким бы в мамонтов
обращаться и – под прицел.
А не то, – составлять эскорт
птахам зорким, в зоб жара путь держа...
Я.., поправка: стрекозий дирижабль, –
пялюсь в летний калейдоскоп.
2001
ВАЛЬС НА ПРОЩАНЬЕ
Когда лукавит явь со мной, а ночь не коротка,
я вижу черепичные загривки городка,
балконы, оплетенные омелой и плющом,
и дух мой занимается, и пульс мой учащен.
Алеей, чья брусчатка век не ведала авто,
заводит расторопный шарк пока не ясно кто,
при трости, но отнюдь не хром, букетом хризантем
он чертит по фате ночной привычное «Je t'aime».
Реки что хочешь, а по мне начало – хоть куда,
спешит мой персонаж, маршрут знаком ему, ну да, –
налево – здесь глубокий сквер белянки наводнят,
затем – под навесной мосток и – вот он, оcoбняк.
За плюшевой портьерой бал, и в дымке золотой
челесте наречен цымбал веселою четой,
паркеты ноют, льется смех, градской покой дразня,
и фанты, и шарады, и изящная возня.
В кругу умелых остряков, от гомона пьяна,
хозяйка новомодного ерошит грызуна,
кивает каламбурам, в их не проникая суть,
и, под шумок, сурок из рук стремится улизнуть.
Свежеет. За окном в саду готовится гренаж,
его-то и нарушит мой поспешный персонаж:
под мышкой – трость, в руке букет, в другой – цукатов горсть,–
он запоздалый, но, меж тем, весьма желанный гость.
Я замираю, только звон метелицы в ушах:
«Вот это да... Живым в Эдем... Довольно сделать шаг...»,
однако шага нет, – герой мой ждет минуту, две ль
напрасно, – мною в пастораль не выдумана дверь.
Стихает бал, теряет шарм заветное окно,
ночи фата уже не ткань, еще не волокно.
Еще холодный Веспер зрим, но юрок, как сурок...
И щеголь засыпает там, где мыслился порог.
Что грезится ему? Жилье. По контурам жилья
узнать нетрудно мой чертог... А, кстати, вот и я,
усердно роюсь в недрах новогоднего чулка,
но явь, увы, хитрит со мной, и ночь не коротка.
2003
СЕРЕНАДА - МАРШ
О ты, сестра Селены, царица васильков,
когда б судьба свела нас иной порой, поверь,
я кипенем сирени оплёл бы твой альков
и в локон вдел бы ландыш... Зачем меж нами дверь?
Продлю эскиз: пион, наркис, лилейных чистый барий –
к ногам твоим и нам двоим – розарий до зари.
Ужели же не по душе тебе такой гербарий, –
его – в вазон ли, на газон... Не медли, отвори!
О ты, сестра-невеста, предмет амурных ков
от альфы до омеги прошёл я без потерь.
Что в том уроке веско? Отвечу – твой альков,
и речи, коли метки... Зачем меж нами дверь?
Добавь луну, я, ну и ну, забыл твою близняшку
одну в окне (уж эти мне планеты-алтари!)
Мы – мумиё без чар её, не так ли, дева? Я жду, –
когда урок пошёл мой впрок, – не медли, отвори!
О ты, сестра Рената, весь мир, увы, таков,
что веры не достоин залётный соловей,
но разве серенада не гид к тебе в альков,
и разве путь не торен? Зачем меж нами дверь?
А я – в цене, не ровня мне больничные растяпы,
досуг радеть, чтоб разглядеть – особа знакова,
но ты строга и я, слуга словес, прошу: хотя бы
не откажи и развяжи рубахи рукава !
2002