АЛЕКСАНДР КОБРИНСКИЙ
БЬЮ В КОЛОКОЛ
Прозрачный август будто на меду,
Даль на подъеме облицована прохожими;
Понять бы мне, чем улица встревожена
И час предчувствовать, когда с ума сойду.
Ну а еще понять бы облака,
Понять бы ласточек – они всегда в полете;
Попробовать хочу, в конечном счете,
На вкус ту истину, которая горька.
Я к парку поднимаюсь по холму,
Шагаю мимо университета...
Сказал мне врач – молочная диета! –
Она полезна сердцу моему;
Но и сегодня к часу дня я пьян,
Себе в жару я думать запрещаю,
Я у забора сладко засыпаю –
Лекарством пахнет ласковый бурьян.
Я вижу сон, что на вулкане сплю,
Что он на город лаву извергает,
Мне этот сон быть трезвым помогает –
Спасти пытаюсь тех, кого люблю:
Бью в колокол! – стараюсь быть во сне,
Явь обхожу – боюсь, что опьянею;
Я не во сне быть трезвым не умею,
Я пробовал, но хуже было мне.
Лоб стал холодным – смахиваю пот –
Момент благословенный! – просыпаюсь –
Мой страх исчез – я небу улыбаюсь –
ничейности: она – прозрачный лед...
Вдруг сон и это? – так или не так? –
Кто мне ответит на вопрос? – «Ракета»
Све-ррр-нула к п-ррр-истани...
За гранью па-ррр-апета
На «ррр» развернуто колышется газета
«Известия», тампон и сигарета,
Огрызок яблока и фантик «Красный мак».
1965
ПИРОСМАНИ
1
У одного из работников железной
дороги была вполне солидная фамилия –
Пиросманишвили. Он работал проводником. Выполнял служебные
обязанности честно
и добросовестно, но произошло непредвиденное – полюбил
замужнюю женщину, притом
княжну. Безответная любовь привела к алкоголю. Администрация
железной дороги тут же сократила число своих добросовестных работников.
С тех пор у Пиросманишвили
укоротилась фамилия. Его стали называть Пиросмани. Увлечение
княжной и чачей довело бывшего железнодорожника до белой горячки. В состоянии
очередного опьянения он на последние деньги купил у старьевщика дерматин
черного цвета, палитру, краски и кисть.
Голодный, никому ненужный; с
покупками, которые для него самого были странными, проснулся Пиросмани
возле журчащей Куры. Вспоминая сумасшедший вечер, потащил
он себя и свои покупки в ближайший духан. Там его
встретили смехом, а хозяин духана
сказал – литр чачи, если нарисуешь барана! Так Пиросмани
стал великим художником.
И тут же у него более прежнего укоротилась фамилия –
его стали называть Пиро.
2
Ходят сплетни –
Спился Пиро.
Я сужу о том иначе –
Кто ночлега не имеет,
Тот не может жить без чачи –
Холодно.
Добрый люд хотя и беден,
Злой духанщик не внакладе.
Дайте Пиро Бога ради
Опрокинуть на похмелье
Рог.
Нарисует волка Пиро,
Пиро пир вам нарисует –
За медяк продаст картину
И опять переночует
Там, где отказали
Ноги.
На ночь, чтоб не простудиться,
Горло полоскал он чачей –
Вновь ему княжна приснится.
У Куры, как на перину,
Он упал на склон пологий –
Пьян.
Отяжелели руки.
Пахнут звезды валерьяной.
Желтый диск похож на чучело –
Обезьяны.
Мне посчастливилось. Зал
Пиросмани был открыт. Люди приходили и уходили.
Одни смотрели молча, другие морщились и даже фыркали.
Ни одного равнодушного
лица. Шепот двух девиц: мазня, гениально, отсутствие
школы, упрощенная символика,
добро и зло, плоская философия. Служители напомнили –
пора уходить, музей
закрывается. Я спустился к Куре и присел на прибрежный
валун. Армия туристов.
Искать гостиницу летом – занятие почти бесполезное. Спать
я решил в пещере, которую
нашел случайно, исследуя окрестности с единственной целью
– убежать от жары и
толчеи.
Освещая гладкие стены (создавалось
впечатление, что они отшлифованы наждачной
бумагой) я медленно и осторожно передвигался на шум,
исходящий из глубины. Мне
казалось, что там шумит подземный родник, но чем дальше
я удалялся от входа, тем
явственнее становилась человеческая речь.
Торгаши
болваны
столпились у надписи
БЪДНАЯ С ДЕТАМИ
неграмотный
здорово я подкинул им эту утку
я ушел от вас навсегда
сегодня я усну трезвым
духанщик подлец
в бутылке вода
назойлив как обезьяна
а вы инфантильны
офицер
продолжайте
не со мной
с кем угодно
спокойной ночи княжна
это не слова
это ваше окно
ваш альков
ваш муж
его затылок
его уши
его лысина
и рогатая луна
и улыбка слепого
круглая
как у макаки!
Фонарик светил ярко. Поводя им
из стороны в сторону, я убедился, что зашел в
тупиковое ответвление пещеры и что здесь, кроме летучих
мышей, никого нет. Но голос,
который я так отчетливо продолжал слышать, свидетельствовал
о противоположном –
в пещере кто-то был.
Высветив неглубокую нишу, я
не спеша, осторожно, затаив дыхание, на цыпочках
приблизился и, выключив фонарик, прижался спиной к спасительному
углублению и
замер, прислушиваясь к говорящему – он произносил слово
в слово, как заведенная
пластинка, тот же самый текст, который я слыхал от него
минуту назад. Нервное
напряжение мое было таковым, что стены начали светиться
и я увидел людей. Они
стояли в таких же нишах, как и я. У каждого на голове
фуражка железнодорожника и в
вытянутой руке флажок. Я попытался сойти с места, но
не смог. Будто прирос. Двигались
только глаза. Глянув искоса на свою руку, я увидел флажок
и в ней. Какая ужасная
галлюцинация! Это мне снится или происходит со мной наяву?
Как проверить?
Я попробовал пошевелить губами. Это мне удалось. Шевелились.
Здесь есть кто-нибудь? – спросил я и говорящий тут же умолк. В наступившей
тишине я услыхал свист
приближающегося паровоза. Я увидел ослепительный свет
его фары, похожей на глаз чудовищного циклопа. В центре пещеры (но никак
не тоннеля) блестели рельсы. Ударял
ветер. Мчались вагоны. И товарные, и пассажирские. На
каждом лозунг. Несмотря на
огромную скорость – прочитывалось:
Вся власть…
Долой…
Пятилетку…
Догоним и пере…
Коммуне…
Смерть фа…
Родину…
Наверстаем…
Все на поля…
К победе…
Вагоны мчались. Ти-та-та,
ти-та-та, ти-та-та – пели колеса. Мои глаза слезились.
В моей руке трепетал зеленый флажок!
1976
* * *
Падал мне на голову
тополевый пух.
Соскучились
по дождику
и клевер
и лопух.
Ковырял я гравий
веточкой сухой –
вот и все что было
в этот день со мной.
1996
* * *
Слитно со стадом овечьим и всплесками криков плывут
мимо жизни моей каждый день пастухи-бедуины –
пелена слюдяная над ними, а присмотришься – неба лоскут,
на табличку похожий пустую из красно-коричневой глины
–
стерла с умыслом клинопись древнюю злая рука супостата
и в далях с тех пор затерялся немыслимых мой Трапезунд
–
семь футов под килем и галсы моего неземного фрегата
без якорей моих пальцев, что здесь погружаются в грунт.
2002
* * *
есть ли
ад
вот здесь
под нами?
му ли тами
не клевами
есть ли
путь
куда идти?
аж до взути
не мути
есть ли
в этом мире
Бог?
бубль вертит
приколог.
11.09.2002
ТА-ТА ЛУ-ТУ МА-ТА ТУ-ТУ
Не завод, а шарашка;
Не завод, а шарашка –
в каждом городе было такое.
И Степан,
и Иван,
и, понятно, Абрашка
шли к станку
воевать –
шли к станку
догонять
С
Ш
А,
находясь в мезозое.
Частил молоточком
веселый кузнец,
ухал молотом
злой подмастерье –
было в кузнице жарко,
было в кузнице жарко,
но народов отец,
но народов отец
неустанно
маячил
над дверью.
А еще тот кузнец
писал стихи, как Бог на душу положит –
не так,
чтобы размер
хоть какой-нибудь соблюдать,
а так, как писалось –
как моглось,
как моглося,
сталося,
началося,
спеклося.
Он любил слова на «ся» заканчивать,
а еще – ни к селу, ни к городу –
появлялись у него в строчках
какие-то Нетяммочка и Неиммочка;
а ежели не они,
то еще более непонятная тать –
мать ее перемать.
И помещал он эти стихи на фанерную доску –
стенгазетой она у него называлась,
и после работы смотрел минуты две-три
на собственные каракули,
написанные вкривь и вкось
(не достиг обязательного образования)...
И после короткого,
но глубокого созерцания,
отправлял скуластого молотобойца
в ближайший киоск
и в кузнице немедленно собиралась
со всех цехов трудовая интеллигенция.
И напивались не так, чтобы до упаду,
но чтобы дома, хоть как-то, с женами было до ладу.
А кузнец ночевал в кузнице –
начальство ему дозволяло
по причине того, что был он прирожденный умелец –
не то, что блоху мог подковать,
но даже вот этих непонятных никому –
Нетяммочку и Неиммочку –
иммочку их переиммочку!
В шесть часов утра кузнец разжигал горнило,
в шесть тридцать приходил скуластик
и зачумленное помещение оживало в полную силу.
Та-та лу-ту
вызванивал молоточек
и молот басил –
ма-та ту-ту!
2002
ЗАКЛЯТИЕ ПЛАЧЕМ
«Заклятие смехом» написано
в 1908-1909 гг. В. Хлебниковым
Ой, расплачьтесь, плакальницы!
Ой, заплачьте, плакальницы!
Како плачут плачами, плаче
нствуя
плач
льно,
Ой, плачеяльно плачьте!
Ой, плачльниц
плачельных – плач уплчно
плачущих!
Ой, исплачьтесь расплачевно, плач надплачных плачач
й!
Плчейво, плачйво,
Уплач, оплач, плчики,
плач
хи,
Плченьки, плач
нчики.
Ой, расплачьтесь, плачехчи!
Ай, расплачьтесь, плачач!
2003
МО...
Смотрел он, уставившись в одну точку,
обхватив ладонями голову,
упираясь локтями в стол –
в тот день, когда распускались листочки
и слепо прибой колотился об мол.
И когда, пошатываясь, может быть, от усталости
или, может быть...
«...может быть... ...может быть... ...мо...
ты жила... десять лет со мной из-за жалости
стерва... твоими... твоими сосками
дышит
в шкафу
твое
кимоно».
И продолжала... ...гореть на столе лампа –
освещать книгу и корешок чека...
и продолжала она гореть... ...и пели в саду соловьи,
и забрезжило, и –
у лежащего на полу человека,
поползли – из ноздри в ноздрю – муравьи.
2003
____________
<...........>
<