АЛЕКСАНДР КОБРИНСКИЙ
БЬЮ В КОЛОКОЛ
Прозрачный август будто на меду,
Даль на подъеме облицована прохожими;
Понять бы мне, чем улица встревожена
И час предчувствовать, когда с ума сойду.
Ну а еще понять бы облака,
Понять бы ласточек – они всегда в полете;
Попробовать хочу, в конечном счете,
На вкус ту истину, которая горька.
Я к парку поднимаюсь по холму,
Шагаю мимо университета...
Сказал мне врач – молочная диета! –
Она полезна сердцу моему;
Но и сегодня к часу дня я пьян,
Себе в жару я думать запрещаю,
Я у забора сладко засыпаю –
Лекарством пахнет ласковый бурьян.
Я вижу сон, что на вулкане сплю,
Что он на город лаву извергает,
Мне этот сон быть трезвым помогает –
Спасти пытаюсь тех, кого люблю:
Бью в колокол! – стараюсь быть во сне,
Явь обхожу – боюсь, что опьянею;
Я не во сне быть трезвым не умею,
Я пробовал, но хуже было мне.
Лоб стал холодным – смахиваю пот –
Момент благословенный! – просыпаюсь –
Мой страх исчез – я небу улыбаюсь –
ничейности: она – прозрачный лед...
Вдруг сон и это? – так или не так? –
Кто мне ответит на вопрос? – «Ракета»
Све-ррр-нула к п-ррр-истани...
За гранью па-ррр-апета
На «ррр» развернуто колышется газета
«Известия», тампон и сигарета,
Огрызок яблока и фантик «Красный мак».
1965
ПИРОСМАНИ
1
У одного из работников железной
дороги была вполне солидная фамилия –
Пиросманишвили. Он работал проводником. Выполнял служебные
обязанности честно
и добросовестно, но произошло непредвиденное – полюбил
замужнюю женщину, притом
княжну. Безответная любовь привела к алкоголю. Администрация
железной дороги тут же сократила число своих добросовестных работников.
С тех пор у Пиросманишвили
укоротилась фамилия. Его стали называть Пиросмани. Увлечение
княжной и чачей довело бывшего железнодорожника до белой горячки. В состоянии
очередного опьянения он на последние деньги купил у старьевщика дерматин
черного цвета, палитру, краски и кисть.
Голодный, никому ненужный; с
покупками, которые для него самого были странными, проснулся Пиросмани
возле журчащей Куры. Вспоминая сумасшедший вечер, потащил
он себя и свои покупки в ближайший духан. Там его
встретили смехом, а хозяин духана
сказал – литр чачи, если нарисуешь барана! Так Пиросмани
стал великим художником.
И тут же у него более прежнего укоротилась фамилия –
его стали называть Пиро.
2
Ходят сплетни –
Спился Пиро.
Я сужу о том иначе –
Кто ночлега не имеет,
Тот не может жить без чачи –
Холодно.
Добрый люд хотя и беден,
Злой духанщик не внакладе.
Дайте Пиро Бога ради
Опрокинуть на похмелье
Рог.
Нарисует волка Пиро,
Пиро пир вам нарисует –
За медяк продаст картину
И опять переночует
Там, где отказали
Ноги.
На ночь, чтоб не простудиться,
Горло полоскал он чачей –
Вновь ему княжна приснится.
У Куры, как на перину,
Он упал на склон пологий –
Пьян.
Отяжелели руки.
Пахнут звезды валерьяной.
Желтый диск похож на чучело –
Обезьяны.
Мне посчастливилось. Зал
Пиросмани был открыт. Люди приходили и уходили.
Одни смотрели молча, другие морщились и даже фыркали.
Ни одного равнодушного
лица. Шепот двух девиц: мазня, гениально, отсутствие
школы, упрощенная символика,
добро и зло, плоская философия. Служители напомнили –
пора уходить, музей
закрывается. Я спустился к Куре и присел на прибрежный
валун. Армия туристов.
Искать гостиницу летом – занятие почти бесполезное. Спать
я решил в пещере, которую
нашел случайно, исследуя окрестности с единственной целью
– убежать от жары и
толчеи.
Освещая гладкие стены (создавалось
впечатление, что они отшлифованы наждачной
бумагой) я медленно и осторожно передвигался на шум,
исходящий из глубины. Мне
казалось, что там шумит подземный родник, но чем дальше
я удалялся от входа, тем
явственнее становилась человеческая речь.
Торгаши
болваны
столпились у надписи
БЪДНАЯ С ДЕТАМИ
неграмотный
здорово я подкинул им эту утку
я ушел от вас навсегда
сегодня я усну трезвым
духанщик подлец
в бутылке вода
назойлив как обезьяна
а вы инфантильны
офицер
продолжайте
не со мной
с кем угодно
спокойной ночи княжна
это не слова
это ваше окно
ваш альков
ваш муж
его затылок
его уши
его лысина
и рогатая луна
и улыбка слепого
круглая
как у макаки!
Фонарик светил ярко. Поводя им
из стороны в сторону, я убедился, что зашел в
тупиковое ответвление пещеры и что здесь, кроме летучих
мышей, никого нет. Но голос,
который я так отчетливо продолжал слышать, свидетельствовал
о противоположном –
в пещере кто-то был.
Высветив неглубокую нишу, я
не спеша, осторожно, затаив дыхание, на цыпочках
приблизился и, выключив фонарик, прижался спиной к спасительному
углублению и
замер, прислушиваясь к говорящему – он произносил слово
в слово, как заведенная
пластинка, тот же самый текст, который я слыхал от него
минуту назад. Нервное
напряжение мое было таковым, что стены начали светиться
и я увидел людей. Они
стояли в таких же нишах, как и я. У каждого на голове
фуражка железнодорожника и в
вытянутой руке флажок. Я попытался сойти с места, но
не смог. Будто прирос. Двигались
только глаза. Глянув искоса на свою руку, я увидел флажок
и в ней. Какая ужасная
галлюцинация! Это мне снится или происходит со мной наяву?
Как проверить?
Я попробовал пошевелить губами. Это мне удалось. Шевелились.
Здесь есть кто-нибудь? – спросил я и говорящий тут же умолк. В наступившей
тишине я услыхал свист
приближающегося паровоза. Я увидел ослепительный свет
его фары, похожей на глаз чудовищного циклопа. В центре пещеры (но никак
не тоннеля) блестели рельсы. Ударял
ветер. Мчались вагоны. И товарные, и пассажирские. На
каждом лозунг. Несмотря на
огромную скорость – прочитывалось:
Вся власть…
Долой…
Пятилетку…
Догоним и пере…
Коммуне…
Смерть фа…
Родину…
Наверстаем…
Все на поля…
К победе…
Вагоны мчались. Ти-та-та,
ти-та-та, ти-та-та – пели колеса. Мои глаза слезились.
В моей руке трепетал зеленый флажок!
1976
* * *
Падал мне на голову
тополевый пух.
Соскучились
по дождику
и клевер
и лопух.
Ковырял я гравий
веточкой сухой –
вот и все что было
в этот день со мной.
1996
* * *
Слитно со стадом овечьим и всплесками криков плывут
мимо жизни моей каждый день пастухи-бедуины –
пелена слюдяная над ними, а присмотришься – неба лоскут,
на табличку похожий пустую из красно-коричневой глины
–
стерла с умыслом клинопись древнюю злая рука супостата
и в далях с тех пор затерялся немыслимых мой Трапезунд
–
семь футов под килем и галсы моего неземного фрегата
без якорей моих пальцев, что здесь погружаются в грунт.
2002
* * *
есть ли
ад
вот здесь
под нами?
му ли тами
не клевами
есть ли
путь
куда идти?
аж до взути
не мути
есть ли
в этом мире
Бог?
бубль вертит
приколог.
11.09.2002
ТА-ТА ЛУ-ТУ МА-ТА ТУ-ТУ
Не завод, а шарашка;
Не завод, а шарашка –
в каждом городе было такое.
И Степан,
и Иван,
и, понятно, Абрашка
шли к станку
воевать –
шли к станку
догонять
С
Ш
А,
находясь в мезозое.
Частил молоточком
веселый кузнец,
ухал молотом
злой подмастерье –
было в кузнице жарко,
было в кузнице жарко,
но народов отец,
но народов отец
неустанно
маячил
над дверью.
А еще тот кузнец
писал стихи, как Бог на душу положит –
не так,
чтобы размер
хоть какой-нибудь соблюдать,
а так, как писалось –
как моглось,
как моглося,
сталося,
началося,
спеклося.
Он любил слова на «ся» заканчивать,
а еще – ни к селу, ни к городу –
появлялись у него в строчках
какие-то Нетяммочка и Неиммочка;
а ежели не они,
то еще более непонятная тать –
мать ее перемать.
И помещал он эти стихи на фанерную доску –
стенгазетой она у него называлась,
и после работы смотрел минуты две-три
на собственные каракули,
написанные вкривь и вкось
(не достиг обязательного образования)...
И после короткого,
но глубокого созерцания,
отправлял скуластого молотобойца
в ближайший киоск
и в кузнице немедленно собиралась
со всех цехов трудовая интеллигенция.
И напивались не так, чтобы до упаду,
но чтобы дома, хоть как-то, с женами было до ладу.
А кузнец ночевал в кузнице –
начальство ему дозволяло
по причине того, что был он прирожденный умелец –
не то, что блоху мог подковать,
но даже вот этих непонятных никому –
Нетяммочку и Неиммочку –
иммочку их переиммочку!
В шесть часов утра кузнец разжигал горнило,
в шесть тридцать приходил скуластик
и зачумленное помещение оживало в полную силу.
Та-та лу-ту
вызванивал молоточек
и молот басил –
ма-та ту-ту!
2002
ЗАКЛЯТИЕ ПЛАЧЕМ
«Заклятие смехом» написано
в 1908-1909 гг. В. Хлебниковым
Ой, расплачьтесь, плакальницы!
Ой, заплачьте, плакальницы!
Како плачут плачами, плаченствуя
плачльно,
Ой, плачеяльно плачьте!
Ой, плачльниц
плачельных – плач уплчно
плачущих!
Ой, исплачьтесь расплачевно, плач надплачных плачачй!
Плчейво, плачйво,
Уплач, оплач, плчики,
плачхи,
Плченьки, плачнчики.
Ой, расплачьтесь, плачехчи!
Ай, расплачьтесь, плачач!
2003
МО...
Смотрел он, уставившись в одну точку,
обхватив ладонями голову,
упираясь локтями в стол –
в тот день, когда распускались листочки
и слепо прибой колотился об мол.
И когда, пошатываясь, может быть, от усталости
или, может быть...
«...может быть... ...может быть... ...мо...
ты жила... десять лет со мной из-за жалости
стерва... твоими... твоими сосками
дышит
в шкафу
твое
кимоно».
И продолжала... ...гореть на столе лампа –
освещать книгу и корешок чека...
и продолжала она гореть... ...и пели в саду соловьи,
и забрезжило, и –
у лежащего на полу человека,
поползли – из ноздри в ноздрю – муравьи.
2003
____________
<...........>
<