.
ЛЕВ ФРУХТМАН

АРМЕНИЯ 

Здесь время будто бы спрессовано 
В один огнеупорный пласт, 
Лишь кремнем чиркни согласованно 
И пламенем сухим обдаст. 

Ожог, как предостережение 
Курильщику зловонных трав, 
А камень – словно утверждение 
Язычества наследных прав. 

Но правнук позабыл религию 
Урартских глиняных божков 
И лишь хранит он, как реликвию, 
Хачкар, облупленный с боков. 

Крест-камень, каменное кружево, 
Как щит от кары и хулы. 
И, словно древнее оружие, 
Здесь угловаты валуны.

                                         1970

МУЛ
(Из цикла «Магия книги»)

Прочел бы Талмуд в укоризну себе,
как Авесту жаждал прочесть еще
в молодости, увидев в хранилище
армянского Матенадарана
затейливой вязью украшенный фолиант.

Ах, прочел бы Сенеку я младшего,
искушенного в эпистолярии,
и Мишеля Монтеня, его почитавшего
первейшим философом мира!..
                                                      Прочел бы,
как в детстве, пальцем по строчкам водя
и смешно шевеля пересохшими губами,
от корки до корки всего перечел бы
я Фолкнера, тащущего повествованье,
как повозку йокнапатофский мул.

ФЛОБЕР
(«Из цикла «Магия книги»)

Сызмала слывший в семье идиотом,
Густав погрузился в запойное чтенье.
Он начал с Гомера, как с Библии древних;
он начал с Эсхила, пиита высоких трагедий,
что сам говорил, что алкает от «пира Гомера»;
подросток увлекся настолько, что сожалел,
что жить не дано ему во времена Агамемнона
и великой Троянской войны: и за чтеньем –
Густав не заметил, как вырос, раздался в плечах,
погрузнел и даже обрюзг слегка, став похожим
сам на древнего скандинава; а книги не убывали,
и писанье простого рассказа рождало желанье
исчерпать, все что сказано было дотоле,
все что писано было допрежде; книжный голод
побуждал к бесконечному книжному яству;
насыщаясь, на десерт он Шекспира цедил,
и выискивал в ворохе книг чудеса о Востоке.
Он под старость совсем обезумел от книг:
чтоб создать свой последний роман о двух старцах,
полторы тыщи книг проглотил он... Мыслитель! 
 

ФАУСТ С ПУДЕЛЕМ
        Фауст: «Вот, значит, чем был пудель
                      начинен!..»
        (И. В. ГЕТЕ. Фауст. Трагедия в пер.
            Б. Л. Пастернака )

1.
Под древом сидя, «Фауста» читаю.
В средвевековье мыслью уношусь.
Премудрый доктор, мистик и алхимик,
Связался с чертом, чтобы тайной овладеть
Омоложения: и ценного металла
Добыть из «всевозможной дряни»...
Но что смешно: известный Мефистофель
К нему сперва собакою явился,
            Забавным пуделем, 
С прекрасной черной шерсткой;
Наш доктор Фауст со своим приятелем,
Ученым Вагнером, в окрестностях гулял
И вдруг заметил: беспризорный пес –
«обыкновенный пудель, пес лохматый»,
Вкруг них кругами бегает, скуля.
Фауст:
           «Как он плетет вкруг нас свои извивы,
           Магический их смысл не так-то прост!»
Вагнер!
           «Не замечаю. Просто пес трусливый,
          

Чужих заметив, поджимает хвост».

Так вот как Мефистофель хитроумный
В доверье к Фаусту втирался, подыграв
На вечных струнах человеческой души,
К собакам издревле неравнодушной.

Конечно, Фауст пса бездомного привлек
И в комнату свою, где кабинет рабочий,
Зазвал и досыта сосисками кормил:
Но обратил свое ученое вниманье
На то, что пес ведет себя престранно:
По временам взвывает вдруг тоскливо,
И снова бегает, обнюхивая мебель
И дверь, обитую телячьей кожей,

И даже стол, где умный доктор Фауст
Кропает свой дотошный перевод
Священного писанья... по-немецки.
-«Вначале было Слово». С первых строк
Загадка. Так ли понял я намек?..» –
В раздумье доктор Фауст произносит.
А пудель тут как тут, на лапы встав,
Визжит и трется, и чего-то просит.
«Ну, пудель, дрянь, уймись ты, наконец,
Уймись и не мешай моей работе...»
А пудель все свое: визжит и лает,
Занятью Фауста мудреному мешает.
Так долго препиралися они,
Что пуделю, как видно, надоело
И из него-то дьявол и полез,
И пред очами Фауста явился
Незванный Мефистофель,то-то казус!
«Вот, значит, чем был пудель начинен?» –
Лишь озадаченно промолвил доктор
Фауст.
 

2.
                              Борису Немировскому, з.л.

Лет пятьдесят назад мой старший брат
Двоюродный, сын рыжей тети Розы,
Прийдя с войны Великой инвалидом,
Сказал мне запросто, что ногу отхватил
Ему снаряд, что по-немецки звался «Фауст».
«Фауст-патрон» – циничная задумка
Дел пушечных немецких мастеров, –
Мечтавших, чтоб живого человека
Снаряд мистический рвал на куски;
(И дождались – противоядия: «Катюшу»,
Что тоже адское рождала пламя!)

Но я тогда мальчишкою впервые
Услышал слово удивительное – Фауст.
Наследники классических традиций,
Любители возвышенных трагедий,
Мелодий Вагнера и гетевской строки – 
Нацисты «Фаустом» врезали по России,
По Польше, Франции и по «второму фронту».
Горело все и пламя бушевало,
Летели в стороны куски и руки-ноги;
И посреди пожарища и дыма.
Метался черный пудель-Мефистофель,
Со свистом, воем, злобой и надсадой...

А Пастернак в своем рабочем кабинете,
Озябший, руки над «буржуйкой» грея,
Уже набрасывал начальные стихи
Трагедии великой: Гёте, «Фауст».
«Вот, значит, чем был пудель начинен!» –
Сказал бы брат мой, страшно обезножив;
Сказал бы, если б «Фауста» прочел,
На грязной койке в госпитале лежа.

                                     Лод, лето 1999 

ЭЙН-ГЕДИ

Стою под струей водопада.
А горы нависают серо-бурые,
эемлистые, пепельные –
горы первого дня творения.
Царство камня и жесткой зелени,
нежной твердости и живучести...
И, чтобы мир не был пресным,
                  Господь
щедрой щепотью посолил рядом
             Мертвое море.

                            Лод, 1995–1999

____________
<...........> <