В это же время и раньше так называемые пифагорейцы, занявшись математикой, первые развили ее и, овладев ею, стали считать ее начала началами всего существующего. А так как среди этих начал числа от природы суть первое, а в числах пифагорейцы усматривали [так им казалось) много сходного с тем, что существует и возникает, - больше, чем в огне, земле и воде [например, такое-то свойство чисел есть справедливость, а такое-то - душа и ум, другое - удача, и, можно сказать, в каждом из остальных случаев точно так же); так как, далее, они видели, что свойства и соотношения, присущие гармонии, выразимы в числах; так как, следовательно, им казалось, что все остальное по своей природе явно уподобляемо числам и что числа - первое во всей природе, то они предположили, что элементы чисел суть элементы 
всего существующего и что все небо есть гармония и число. И все, что они могли в числах и гармониях показать согласующимся с состояниями и частями неба и со всем мироустроением, они сводили вместе и приводили в согласие друг с другом; и если 
у них где-то получался тот или иной пробел, то они стремились восполнить его, 
чтобы все учение было связным. Я имею в виду, например, что так как десятка, как 
им представлялось, есть нечто совершенное и охватывает всю природу чисел, то и движущихся небесных тел, по их утверждению, десять, а так как видно только 
девять, то десятым они объявляют «противоземлю». В другом сочинении мы это разъяснили подробнее. А разбираем мы это ради того, чтобы установить, какие же начала они полагают и как начала эти подходят под упомянутые выше причины. Во всяком случае очевидно, что они число принимают за начало и как материю для существующего, и как [выражение] его состояний и свойств, а элементами числа 
они считают четное и нечетное, из коих последнее - предельное, а первое - беспредельное; единое же состоит у них из того и другого (а именно: оно четное и нечетное), число происходит из единого, а все небо, как было сказано, - это числа. 
{7} 
     Другие пифагорейцы утверждают, что имеется десять начал, расположенных 
попарно: предел и беспредельное, нечетное и четное, единое и множество, правое 
и левое, мужское и женское, покоящееся и движущееся, прямое и кривое, свет и 
тьма, хорошее и дурное, квадратное и продолговатое. Такого же мнения, 
по-видимому, держался и Алкмеон из Кретона, и либо он заимствовал это учение 
у тех пифагорейцев, либо те у него. Ведь Алкмеон достиг зрелого возраста, когда 
Пифагор был уже стар, а высказался он подобно им. Он утверждает, что 
большинство свойств, с которыми сталкиваются люди, образуют пары, имея в 
виду в отличие от тех пифагорейцев не определенные противоположности, а 
первые попавшиеся, например: белое - черное, сладкое - горькое, хорошее - дурное, большое - малое. Об остальных же противоположностях он высказался 
неопределенно, пифагорейцы же прямо указали, сколько имеется 
противоположностей и какие они. 
     Итак, и от того и от другого учения мы можем почерпнуть, что 
противоположности суть начала существующего; но сколько их и какие они - это мы можем почерпнуть у одних только пифагорейцев. Однако, как можно эти начала 
свести к указанным выше причинам, это у них отчетливо не разобрано, но, по-видимому, они определяют элементы как материальные ибо, говорят они, из 
этих элементов как из составных частей и образована сущность. 
     Итак, на основании сказанного можно в достаточной степени судить об образе мыслей древних, указывавших больше одного элемента природы. Есть, однако, и 
такие, которые высказались о Вселенной как с единой природе, но не все 
одинаково - ни в смысле убедительности сказанного, ни в отношении существа 
дела [kataten physin). Правда, рассуждать о них вовсе не уместно теперь, когда рассматриваем причины [ибо они говорят о едином не так, как те размышляющие 
о

природе философы, которые, хотя и принимают сущее за единое, тем не менее, 
выводя [Вселенную] из единого как из материи, присоединяют [к единому] 
движение, по крайней мере когда говорят о происхождении Вселенной, а эти утверждают, что она неподвижна). Но вот что во всяком случае подходит к 
настоящему исследованию. Парменид, как представляется, понимает единое как мысленное [logos), а Мелисс-как материальное. Поэтому первый говорит. что оно ограниченно, второй - что оно беспредельно; а Ксенофан, который раньше их (ибо говорят, что Парменид был его учеником) провозглашал единство, ничего не 
разъяснял и, кажется, не касался природы единого ни в том, ни в другом смысле, а, обращая свои взоры на все небо, утверждал, что единое - это бог. Этих философов, 
если исходить из целей настоящего исследования, надлежит, как мы сказали, 
оставить без внимания, .притом двоих, а именно Ксенофана и Мелисса, даже 
совсем - как мыслящих более грубо; что же касается Парменида, то он, кажется, 
говорит с большей проницательностью. Полагая, что наряду с сущим вообще нет никакого не-сущего, он считает, что с необходимостью существует [только] одно, 
а именно сущее, и больше ничего (об этом мы яснее сказали в сочинении о 
природе). Однако, будучи вынужден сообразоваться с явлениями и признавая, что единое существует как мысленное, а множественность - как чувственно воспринимаемое, он затем устанавливает две причины или два начала - теплое и холодное, словно говорит об огне и земле; а из этих двух он к сущему относит 
теплое, а другое начало - к несущему. Итак, вот что мы почерпнули из сказанного 
ранее и у мудрецов, уже занимавшихся выяснением этого вопроса: от первых из 
них - что начало телесное (ведь вода, огонь и тому подобное суть тела), причем от 
одних - что телесное начало одно, а от других - что имеется большее число таких 
начал, но и от тех и от других - что начала материальные; а некоторые принимали 
и эту причину, и кроме нее ту, откуда движение, причем одни из них признавали 
одну такую причину, а другие - две. 
     Таким образом, до италийцев, и не считая их, остальные высказывались о началах довольно скудно, разве что, как мы сказали, они усматривали две причины, и из них вторую - ту, откуда движение, некоторые признают одну, а другие - две. Что же 
касается пифагорейцев, то они точно так же утверждали, что есть два начала, однако присовокупляли - и этим их мнение отличается от других, - что предел, 
беспредельное и 
{8} 
единое не какие-то разные естества, как, например, огонь или земля или еще что-то 
в этом роде, а само беспредельное и само единое есть сущность того, о чем они сказываются, и потому число есть сущность всего. Вот как они прямо заявляли об 
этом, и относительно сути вещи они стали рассуждать и давать ей определение, но рассматривали ее слишком просто. Определения их были поверхностны, и то, к 
чему прежде всего подходило указанное ими определение, они и считали сущностью вещи, как если бы кто думал, что двойное и два одно и то же потому, что двойное подходит прежде всего к двум. Однако бесспорно, что быть двойным и быть двумя 
не одно и то же, иначе одно было бы многим, как это у них и получалось. Вот то, 
что можно почерпнуть у более ранних философов и следующих за ними. 

<.....................................>