Л. Аксельрод (Ортодокс), В защиту идеологии

.
.
В ЗАЩИТУ ИДЕОЛОГИИ (1)
I

     Этот интересный доклад заслуживает внимательного рассмотрения и требует ответа.
     Изложим вкратце прежде всего его главное содержание.
Согласно определению Д. Н. Овсянико-Куликовского, идеология передовой мыслящей интеллигенции представляет собою соединение социально-политических стремлений с наукой, философией и этикой, проникнутое религиозным чувствам. Передовой интеллигентный идеолог, преследующий по существу реальные общественно-политические задачи, берет при этом за исходную точку исключительно субъективную, моральную потребность, выражающуюся в вопросах: «что делать?», «как жить свято?». Искомая система взглядов и вытекающая из нее практическая деятельность имеет, таким образом, своей целью удовлетворить стремление к святой жизни, наполнить все духовное существование без всякого пробела.
     Благодаря таким психологическим предпосылкам и запросам воспринятая система неизбежно становится неприкосновенной святыней, религией, отступление от которой есть грех, падение, измена. Отсюда боязнь критики, нетерпимость, замкнутость, влекущие за собою бедность восприятия, потерто психологического чутья к действительности, - короче, идеологическое мышление приводит к фанатизму и сектантству, обрекая в конце концов идеолога на бездействие.
     Эти психологически религиозные черты были в свое время свойственны западноевропейской интеллигенции, но с особенной силой и яркостью они выразились в истории развития русской передовой интеллигенции.
     Но власть идеологического мышления заметно падает. Процесс этого падения совершается под влиянием и в зависимости от объективного исторического хода вещей. Общественные отношения достигли такой степени зрелости, при которой многообразная современная действительность как бы сама собою выдвигает определенные и ясные задачи, зацепляя и втягивая той или другой своей стороной прогрессивно мыслящую, образованную интеллигенцию в свой водоворот. Чтобы в настоящее время быть демократом, нет надобности поклоняться системе Гегеля или другого мыслителя. Демократические цели диктуются нам реальной жизнью, не имея прямого отношения к субъективным, чисто индивидуальным, требованиям духа. Иначе говоря, на высших стадиях общественного поступательного движения происходит разграничение между ценностями, имеющими всеобщее значение, и ценностями субъективными; социальная психология отделяется от психологии индивидуальной, т. е. от потребности души в религиозном значении этого слова. Идеологическое мышление становится в таком случае исключительным достоянием отдельной личности, и каждая отдельная личность может свободно, без всякого ущерба для общественно-культурной работы, как и для своего собственного развития, «спрятать свою идеологию в карман».
     «Кризис идеологического мышления» в данном именно направлении уже налицо. Он ярко сказывается хотя бы в том, что в одной и той же партии работают люди различного идеологического исповедания, но солидарные в «программах и принципах».
     Резюмируя изложенное, мы получаем следующие три положения:
     1. Психология идеологического мышления тождественна с психологией религии.
     2. Исчезновение с общественной арены религиозного, в психологическом смысле идеологического мышления есть явление в высокой степени прогрессивное.
     3. Господство идеологического творчества в Западной Европе давно пришло к концу. На смену ему пришли политические партии и практическая деятельность. Поворот в этом именно смысле наблюдается и в среде нашей передовой интеллигенции. Это и есть «кризис идеологического мышления», который надо приветствовать.

II

     Под влиянием сильного господства скептической мысли и теснейшим образом связанного с скепсисом искусственного культивирования религиозных настроений слово «религия» стало применяться к течениям, взглядам и воззрениям, не только ничего общего с религией не имеющим, но прямо противоположным ей.
     Кант справедливо замечает, что скептики - это род номадов, который презирает и разрушает возделанные поля. Давно и прочно установившиеся понятия, совершенно очевидные и, стало быть, нисколько не нуждающиеся в пересмотре, не могут однако ускользнуть от бесплодного отрицательного анализа скепсиса. Все решительно крупнейшие мыслители и выдающиеся историки, да и вообще люди здравого смысла определяют религию как область, сущность которой состоит в допущении связи человека с божеством, в вере в потусторонний мир как восполнение мира постигаемого.
     Но скептик питает ненависть к возделанному полю.
     Необходимое научное методологическое требование, согласно которому всякое понятие и всякое правило складывается на основании определенной совокупности существенных свойств и соотношений, не существует для скептического ума. В своем неудержимом стремлении разрушить синтез скептик берет под свою защиту неизбежное исключение из общего правила, при помощи которого - исключения - он старается уничтожить правило, разрушить обобщение и свести всякий закон на нет.
     Как раз по этому шаблону мыслят современные скептики в вопросе об определении религии.
     В историческом развитии можно конечно найти такое религиозное течение, в котором анимистский элемент нашел себе слабое выражение (2); с другой стороны, не трудно заметить в системах мирского характера психологические черты, свойственные и религии. Оперируя исключением и упуская из виду, что всякое понятие составляется на основании данной определенной совокупности признаков, скептик делает заключение, что религия определяется не верой в бога, а психологическими чертами, свойственными в той или иной степени всем мировоззрениям. Такими отличительными чертами являются чувство поклонения, «влюбленность» в данную систему взглядов, страстная их защита, фанатизм и т. д. А отсюда уж следует и дальнейший вывод, что, например, атеизм и материализм заключают в себе религиозный элемент и что Демокрит, Эпикур, Лукреций, Гоббс, Гольбах, Гельвеций, Маркс, Энгельс и другие материалисты и атеисты были в психологическом отношении такими же религиозными типами, как, например, блаженный Августин, .Ориген, Франциск Ассизский и вообще все святые и отшельники мира. А затем можно, следуя по тому же логическому пути, признать вообще всякое проявление эмоциональной жизни религиозным (3).
     Одним словом, в конечном счете получается изумительное смешение понятий, полное разрушение «возделанного поля» и тот первобытный хаос, из которого А. Луначарский творит свою более чем странную религию.
     Встречая сплошь и рядом такое смешение понятий в современной литературе стиля модерн, насквозь проникнутой патологическим скептицизмом, перестаешь удивляться подобным ненаучным приемам мысли. Но эти приемы прямо поражают у такого писателя-психолога, как Овсянико-Куликовский. Почтенному критику, являющемуся хорошим знатоком классической литературы, несомненно известно, что одно из выдающихся качеств классика - это: не начинать все сначала и не разрушать правило на основании исключения и совпадения второстепенных, производных признаков.
     Стоило бы нашему проницательному критику сравнить, выражаясь его метким словом, «душевную позицию» идеолога-атеиста с «душевной позицией» религиозного типа, и ему бы, думается нам, сразу стало очевидно, что в атеистически идеологическом мышлении нет и следа религиозного чувства.
     Сопоставим, например, Акима из «Власти тьмы», этого типичного представителя религиозного сознания, с сознательным пролетарием, воодушевленным идеалом социализма. Аким весь где-то в ином мире. Земля занимает его ровно постольку, поскольку на ней согрешил его сын Никита. Здесь, на нашей планете, ему ничего не нужно; он даже говорить не выучился: лишнее, - Бог его и так поймет. А для того чтобы воздействовать на божественную часть в человеке, на его совесть, достаточно произнести со святым волнением «тае... тае...». Вся его сила - в отсутствии потребностей, в так называемой внутренней свободе. Идеолог-рабочий, напротив того, всецело на земле. Его сила и его душевная мощь не от сознания бога, а в его ярком и полном чувстве и сознании крепкой органической связи с его классом, являющимся носителем великой и новой исторической задачи. Тут нет и тени покорности и обязательно связанного с истинно религиозным чувством пренебрежительного отношения к материальным благам, а есть, наоборот, гордая и глубочайшая уверенность в том, что жизнь стоит того, чтобы жить, а исторические идеалы человечества стоят того, чтобы за них вести серьезную и упорную борьбу. Словом, в психологии рабочего социалиста мы видим все те психические основные черты, которые дают немецкому буржуа достаточный повод повторять свою стереотипную фразу: «Die Arbeiterschaft ist frech geworden, weil anstatt der Religion der Materialismus herrscht» (4).
     В психологии современного сознательного пролетария действительно воскрес живой дух Эпикура и Лукреция, обогащенный новыми элементами культуры, а душевным миром Акима управляет тень Плотина, стыдившегося своей плоти.
     Психология религии и психология материалистического мировоззрения противоположны друг другу по своему внутреннему существу. И было бы с научной точки зрения гораздо целесообразнее и гораздо плодотворнее искать в психологии .религии материальных корней и нитей, чем наоборот, приписывать психологии материализма и атеизма религиозные свойства.
     Но нас пожалуй спросят, не все ли равно в конце концов, каким термином определяется психология «идеологического мышления» в интерпретации Овсанико-Куликовского? На этот возможный вопрос ответим, что, во-первых, не следует спутывать понятий, даже в том случае, когда непосредственно нельзя предвидеть отрицательных последствий от такой путаницы, во-вторых, во всем построении Овсянико-Куликовского всякой прогрессивной идеологии придается религиозная окраска.
     Религия, думает Овсянико-Куликовский, должна в процессе общественного развития человечества, все более и более терять свое общественное значение. А так как отличительную черту прогрессивной идеологии составляет религиозный элемент, то и идеология как общественный фактор должна быть сдана в архив истории.
     Справедливость первого положения затуманивает ошибочность второго вследствие отождествления религиозной психологии с психологией общего научного мировоззрения.

III

     Обратимся к следующим пунктам.
     Если взглянуть на положение прогрессивно-идеологического мышления с чисто фактической стороны, то с почтенным критиком можно согласиться вполне, поскольку речь идет об образованной и мыслящей интеллигенции Западной Европы.
     На Западе дело на этот счет обстоит в общих чертах приблизительно так. Буржуазия сыграла свою широкую историческую роль. Ее творческая миссия в смысле крупных и смелых завоеваний закончена совершенно. На общественной арене ей ничего не осталось, кроме жалкой, жадной, принижающей колониальной политики и борьбы за рынки.
     Упорно и настойчиво подвергаемая угрозе со стороны растущего всемирного социалистического движения, с которым, по остроумному выражению Асквита, флиртовать не приходится, она вынуждена, с одной стороны, всеми силами и средствами защищать свои завоеванные позиции, а с другой - идти на компромисс.
А консерватизм, соединенный с вынужденными уступками, не может служить источником творческого вдохновения, широкого размаха и больших исторических перспектив. Этим косным, инертным, застывшим социально-политическим положением обусловливается в общем и целом все психологическое состояние этой среды.
     Талантливая и более чуткая, более тонко организованная интеллигенция, вышедшая из буржуазной среды, тяготится этой последней; она глубоко недовольна окружающим .ее буржуазным миром, обличая его подчас сильнее любого социал-демократа. Она ищет, и жадно ищет, новых ценностей. Но в силу различных условий, в рассмотрение которых входить здесь не место, она органически не в состоянии примкнуть к идеалу пролетариата. Идеологам буржуазии XVIII в., выходцам из дворянской среды, было не так трудно стать на точку зрения третьего сословия, ибо переход от одного падающего привилегированного сословия к другому, материально сильному, восходящему по исторической лестнице, психологически несравненно легче, чем переход к рабочему классу, который, говоря языком «Коммунистического манифеста», в материальном отношении пока кроме цепей ничем не владеет. На этом материальном «базисе» воздвигается у интеллигенции многоэтажная, до чрезвычайности сложная, психологическая «надстройка».
     Порвавшая во многом с буржуазией, но неспособная примкнуть к идеям пролетариата, эта жаждущая и ищущая интеллигенция бросается из стороны в сторону, судорожно цепляясь за всякие субъективные ценности, культивируя их болезненно и искусственно. Импрессионизм - ее отличительная черта. Она живет по существу только сегодняшним днем и молится однодневным богам. Бывают, подобно поденкам, и однодневные боги.
     Часть «весьма и весьма ничтожная» обслуживает так или иначе рабочее движение, но большинство из этого ничтожного меньшинства не проникается социалистическим идеалом. Око служит пролетариату наподобие Кати из «Заложников жизни» (5),
- любит одного, а замужем за другим, - так же питая по-видимому тайную надежду на то, что возлюбленный когда-нибудь станет на ноги. Одним словом, факт упадка прогрессивно-идеологического творчества в Западной Европе налицо. И этот факт бьет в глаза с особенной силой при сопоставлении современной философской мысли с философскими великими системами той эпохи, когда буржуазия была революционна и вступала в борьбу со старым феодальным порядком.

Философия XVII, XVIII и начала XIX вв. пропитана до мозга костей живым революционным социально-политическим содержанием. Тут закладывается фундамент философии истории, истории философии, социологии, педагогики, философии права и. т. д.
     Поистине великие исторические задачи воодушевляли немецкий абсолютный идеализм, который нашел себе полное завершение в многосторонней, оплодотворившей почти все области познания гегелевой системе.
     5 июля 1816 г. Гегель писал в письме к Нитгамеру между прочим следующее: «Я убежден, что всемирный дух скомандовал нашему времени «вперед!». Команда встречает сопротивление, но это существо идет неуклонно, как железная, тесно сплоченная фаланга», и т. д. Эти энергичные, мужественные строки характеризуют собою как нельзя лучше и как нельзя ярче общее направление общественной мысли великих философов, отразивших в своих «идеологиях» бурные стремления молодой западноевропейской буржуазии.
     Ну, а теперешняя философия, разве она обнаруживает хотя бы одну живую общественную плодотворную идею? Решительно ни одной. Кладбищенской тоской веет от ее неустанных восхвалений капиталистической культуры и кропотливого скучнейшего анализа понятия и ценности культуры как таковой.
     Тем не менее современная философия также вся пропитана общественной «идеологией». Только, разумеется, идеологией консервативной, ибо ее лейтмотивом служит упорная, страстная и в подлинном смысле религиозная защита существующего порядка вещей. Так что, когда Овсянико-Куликовский приветствует во имя требований и запросов действительности освобождение от идеологии, то он вопреки своим собственным идеалам приветствует консервативную или даже реакционную идеологию, ставя первым плюс, а революционной идеологии минус. Ни один класс и ни одна партия не обходятся без идеологии, и весь вопрос в том, каково ее конкретное содержание.
     Общественная действительность без идеологии есть такое же метафизическое бессодержательное понятие, как другая сторона дуалистической точки зрения Овсянико-Куликовского, - идеология, оторванная от действительности. Всякое мировоззрение есть отражение действительности - ее статики или динамики - и именно потому, что она является отражением действительности, она оказывает на последнюю обратное действие.
     Интимной, индивидуальной идеологии, составляющей идеал Овсянико-Куликовского, нет и быть не может. Самый крайний индивидуалист, мизантроп, презирающий род человеческий, проповедует свою идеологию не менее страстно, чем всякий другой идеолог. Даже солипсист, убежденный в том, что кроме него самого ничто и никого не существует, и тот старается всеми силами сделать свою теорию общественным достоянием (6). Тут можно сказать словами Гете:
                         Nichts ist innen, nichts ist draussen,
                         Denn was innen, das ist aussen (7).
     Пойдем дальше и коснемся хотя бы слегка «кризиса идеологического мышления» в нашей русской интеллигенции.
     Наша образованная и мыслящая интеллигенция имеет еще пока все исторические объективные основания для того, чтобы оставаться в рядах демократии и социал-демократии. И она до сих пор в достаточной мере проявила себя в данном направлении.
     Правда, в последние годы, годы истинно русской реакции и глубокой общественной усталости, забавляясь религией и мистицизмом как индивидуальной идеологией (которая, замечу в скобках, все же является выражением общественного течения), наша передовая интеллигенция в самом деле как бы образумилась и стала ликвидировать революционную идеологию. Но делать на основании периода реакции широкие и законченные обобщения на мой взгляд рискованно и преждевременно. Легко может случиться, что ход событий вверх дном опрокинет подобного рода предсказания (8).
     Но если русская интеллигенция в самом деле освободится от «власти» «идеологического мышления», то она - это можно предсказать с полной уверенностью - не пойдет по пути, желательному Овсянико-Куликовскому.

IV

     В прениях выяснялось все более и более, что религиозным моментом в идеологии следует, по мнению Овсянико-Куликовского, признать психическое отношение идеолога к своей системе, любовь к ней, «влюбленность» в свою идею. Религиозным должно считаться это отношение еще и по той причине, что точка зрения развития, лежащая в основе современной науки, лишает нас уверенности в абсолютной ценности исповедуемой теории. Все относительно, нет абсолютных истин, - говорит нам положительное знание, а отсюда вытекает тот вывод, что устойчивая и страстная привязанность к преходящей ценности берет свое начало в религиозном предрасположении субъекта.
     Внимательно вглядываясь в эту, с виду научную, аргументацию, нетрудно заметить, что они имеет своим отправным пунктом религиозное, метафизическое исходное требование. Тут скрытым образом предполагается, что «влюбленности» и страстной защиты заслуживает только ценность вечная, неизменная. Почему же это так? Почему сознание исторической относительности духовной ценности должно умалять степень «влюбленности» в нее?
     Клятва юноши в вечной и неизменной любви вызывает у .нас добродушную улыбку, но мы, несмотря на это, сурово осуждаем легкомысленную измену. Тут, в этом субтильном вопросе, где мысли, а подчас и чувству приходится балансировать между устойчивостью и изменчивостью, мы всегда ходим по узкой тропинке, густо усаженной по обеим сторонам шиповником. Зазевался чуть-чуть в сторону, и беда - застрял. А из этого один вывод: интеллектуально не следует зевать.
     Кроме того сама историческая относительность уже не так головокружительна и не так абсолютна, как это представляется «одностороннему рассудку». «Каждая философия, - справедливо говорит Гегель, - была необходима, и ни одна еще из них не погибла, но все они как моменты некоторого целого положительно сохраняются в философии как таковой». Это самое можно сказать о всякой отрасли познания, а также и об «идеологиях» исторического прошлого русской демократической интеллигенции. Революционное народничество 70-х годов, на которое между прочим примерами указывалось Овсянико-Куликовским, как на яркий пример «религиозного» отношения к общественным задачам, было на самом деле общественной теорией своего времени. Признание общины объективным базисом, на котором должно было воздвигаться социалистическое здание, и убеждение в социально-революционных инстинктах крестьянства доказывались при помощи тех доводов, которые воздвигались тогдашней действительностью, а не были предметом слепой религиозной веры. Мало того, в этом воззрении лежала несомненная истина, заключавшаяся в том, что, во-первых, социалистическое учение должно исходить из объективной экономической основы, а во-вторых, что серьезный общественный переворот может быть совершен только народной массой. Эти два важных положения вошли в их общем теоретическом виде в социал-демократическую идеологию, что не мешало этой последней выступить «с новым словом, исторически очередным и очень содержательным» (9).
     Беззаветная преданность народников своим идеалам, их «влюбленность» в свои воззрения, их постоянная готовность на героический подвиг были и остаются частью русской исторической действительности, двинувшей революционную Россию вперед, частью действительности, необходимой и положительной, и никоим образом не излишним придатком на общественной арене, который следовало бы спрятать в карман.
     В заключение выясним себе более конкретно, о какой собственно из современных идеологий идет речь у Овсянико-Куликовского. В докладе были на этот счет сделаны некоторые намеки, истинный смысл которых становится совершенно очевидным из только что цитированной работы. Прочтем следующие строки:
«Я думаю, - пишет критик, - что социалистическую идеологию и незачем превращать в религию и философию. Ее призвание - служить орудием социального и исторического диагноза, и она сильна наукой и критикой. Марксизм, не пригодный «для души»,
для религиозных эмоций, для философских созерцаний, в высокой степени пригоден для понимания хода вещей, для прозрения в будущею и для рационального исторически необходимого действия» (10). Итак ясно, дело идет о марксизме, о теории
научного социализма:.
     Что социалистическое учение не следует превращать в религию - это истина бесспорная. Что же касается связи научного социализма с философией, то это другой вопрос. На наш взгляд научный социализм теснейшим образом связан с философским диалектическим материализмом, представляя собою его социологическое и логическое продолжение. Этот наш взгляд нашел своих защитников в теоретической марксистской литературе, и когда речь идет об этом предмете, следовало бы, как нам кажется, считаться с их аргументацией. Почтенный, вдумчивый и вообще осторожный критик счел почему-то возможным ограничиться на этот счет одной лишь следующей фразой: «Боюсь, что и усилие превратить его (марксизм. - Орт.) в цельное и широкое философское мировоззрение успехом не увенчается...» (11). Впрочем, в данной связи не это важно, а важно то, что Овсянико-Куликовский отнимает у марксизма его субъективный элемент, превращая его тем самый в учебник по арифметике.
     К психологии марксизма часто применяли и даже, если не ошибаюсь, и некоторые марксисты, общеизвестное положение Спинозы: не плакать, не смеяться, а понимать. Это большое заблуждение. Суть, основа марксизма состоит в стремлении охватить возможно полнее, всестороннее многообразную действительность и воздействовать на нее. В действительности
же человек, и как объект и как субъект - существо не только мыслящее, но и чувствующее. А потому несравненно вернее будет в отношении психологии марксизма (12) видоизменить бесстрастную, чисто созерцательную формулу великого мыслителя и сказать: и плакать, и умаяться, но прежде всего понимать.
     Овсянико-Куликовский, исходя во всем своем построении из дуалистической точки зрения, раскалывает внутренний мир человека на две .противоположные части - на чувство и интеллект.
     Первое - интимно, абсолютно индивидуально,   второй - абсолютно социален. Для чувства, «для души» пригодны «мистицизм и религия». «Душе» же нет места на общественной арене: там должен действовать один холодный интеллект, математический, бесстрастный расчет и подсчет.
     Оставляя здесь в стороне вопрос о качестве предлагаемой Овсянико-Куликовским душевной пищи религии и мистицизма, заметим, что этот род дуализма совершенно осужден и опровергнут как современной научной психологией, так и материалистической и позитивистской философией.
     Удовлетворение потребности чувства стоит в теснейшей органической связи со всеми формами деятельности интеллекта.
     Успокоение стремлений души не в мире, а вне мира, в религии и темных безднах мистики делает человека очень и очень мало пригодным для социалистической деятельности. Чаще всего такое раздвоение завершается изменой общественному делу.
     Единство действительности разрушает умозрительный дуализм.
     1914 г.

1. По поводу доклада Д. Н. Овсянико-Куликовского, прочитанного 11 января 1914 г. во Всероссийском литературном обществе.
2. Защитники так называемого расширенного понятия религии ссылаются обычно на буддизм, как на религию мирового значения и в то же время чуждую веры в потусторонний мир. Буддизм имеет свою нирвану, которая в психологическом отношении ничем не отличается от веры в потусторонний мир.
3. Оспаривая религиозный характер светской идеологии, Редько иллюстрировал в прениях целым рядом метких примеров неправильность такой точки зрения.
4. Рабочий класс обнаглел, потому что на месте религии господствует материализм.
5. Нашумевшая в то время пьеса Сологуба.
6. П. Юшкевич в статье, посвященной докладу Овсянико-Куликовского, поставил мне в упрек, почему я в своих возражениях упустила из виду социально-психологический характер идеологии. П. Юшкевич не обратил повидимому внимания на сделанное мною тогда же указание на то, что идеи Лютера, Руссо и Маркса были выражением общественной жизни и именно вследствие этого могли оказать обратное действие на общественный ход развития. Это и есть социально-психологическая точка зрения.
7. Нет ничего внутри, нет ничего снаружи, ибо то, что внутри, то и снаружи.
8. Статья написана в 1914 г.
9. См. статью Овсянико-Куликовского, Итоги русской художественной литературы XIX в., «Вестник воспитания» № 6, стр. 25, 1912 г. Курсив автора.
10. Там же, стр. 37.
11. Там же, стр. 87.
12. Не следует смешивать психологию марксизма с методом.

______________________________________________________________________________________