Невидимые тюркизмы
В великом «Слове о полку»,
как буйная трава,
вросли в славянскую строку
кипчакские слова.
С. Марков
В число тюркизмов, которые подлежат здесь рассмотрению,
я не включаю лежащие на поверхности русского текста тюркские лексемы. Это
всем известные и не однажды рассмотренные термины, нуждающиеся не в комментариях,
а в простом переводе - яругы, япончицы, ортьмы, оксамиты, хоругви, чага,
кощей, когань, ногата, котора, крамола н другие. Некоторыми из них занимались
Мелиоранский, Корш, Ржига. Правда, их переводы слов «оксамиты», «хоругвь»,
«кощей» не точны, но останавливаться на разборе этих переводов я не стану,
хотя непроясненность такого тюркизма, как «кощей» имеет важное значение
для понимания «Слова».
Тур на бороне
В «Слове» мы встречаемся с несколькими случаями
кальки. Одни сделаны Переписчиком (они, как правило, создают темные места
в тексте), другие принадлежат литературному языку эпохи Киевской Руси и
употребляются автором привычно и не создают завихрений в контексте. К последним
относятся: «злат стол» - княжеский престол (алтын такта), «беля» - серебряная
монета («акша»).
Стремление перевести каждое узнанное им тюркское
слово приводят Переписчика к необходимости грамматически устраивать свой
перевод в контексте. Иногда это ему удается. К несчастью, для авторского
текста. Но чаще - нет. Знание тюркского языка у Переписчика весьма поверхностно.
Ему, вероятно, знакомо одно из наречий. Поэтому некоторые тюркские термины,
употребленные автором в гуще русской речи, Переписчик не опознал. Он признает
их только в скоплении, как, например, в описании добычи первого боя и в
перечислении «былей» Ярослава. Отдельно встречающиеся «кощей», «яруги»
и некоторые другие прочно вошли в литературный язык XVI века и потому не
требуют перевода.
К числу неувиденных Переписчиком тюркизмов
я отношу прозвище Всеволода - буйтур. Летописи благосклонно отзываются
об этом князе, отмечая его воинскую доблесть и мужество. В «Слове» описанию
его ратных подвигов уделено немало места. Видимо, неслучайно Автор называет
Всеволода «буйтуром». Это находка для тюркологов, мечтающих понять этимологию
слова батыр (батур, боотур, богатур, богатырь). «Слово» единственный памятник,
где отразилась праформа этого популярного после XIII века термина. В источниках
Х века его еще нет. Родился он скорее всего в кипчакской среде в XI-XII
веках (буй-туре - буквально «высокий господин»). Сохраняет черты языка
волжских тюрков.
...Игорь ждетъ мила брата Всеволода.
И рече ему буйтуръ Всеволодъ...
Мусин-Пушкин попытался осмыслить это необычайное
имя: «Буй - значит Дикий, а тур - вол. Итак, Буй-туром или Буйволом называется
здесь Всеволод в смысле метафорическом, в рассуждении силы и храбрости
его. Вероятно, что из сих двух слов составилось потом название богатыря,
ибо другого произведения оному слову до сих пор не найдено. Всеволод Святославич,
меньший брат Игорев, превосходил всех своего времени князей не токмо возрастом
тела и видом, которому подобного не было, но храбростию и всеми душевными
добродетелями прославился повсюду».
Типичный пример «народной этимологии». Великий
Господин превратился в Дикого Вола. Переписчик XVI века и автор «Задонщины»
так же не поняли этого термина и подвергли его ложному осмыслению. Редкий
случай совпадения трех разных по времени оценок.
Ни один из позднейших толкователей не увидел
в «буйтуре» постоянного сочетания. Эпитет «буй» в дальнейшем тексте «Слова»
произвольно заменяется Переписчиком на другой, созданный им по аналогии
- яр, так же в форме краткого прилагательного. Это выдает его понимание
эпитета «буй» (буй - буйный, следовательно, «ярый» должен быть в форме
«яр»).
...Яръ туре Всеволоде,
стоиши на борони,
прыщеши на вои стрелами,
гремлеши о шеломы мечи
харалужными.
Камо Туръ поскочяше...
Тамо лежать поганыя головы Половецкия;
поскепаны саблями калеными шеломы Оварьскыя отъ
тебе Яръ Type Всеволоде.
Переписчику не понравилось постоянное употребление
композиции «буй-туре» и он решается разнообразить, обогатить «бедную» на
эпитеты авторскую речь. В одном случае, как видим, он вовсе отказывается
от эпитета. В протографе, я полагаю, значилось:
1) Буйтуре Всеволоде,
стоиши на борони.
2) камо буйтуре поскочяше...
3) от тебе, буйтуре Всеволоде...
...Автору «Задонщины» понравилось необычное
сравнение русского князя с диким быком. Эпитет, правда, показался ему не
совсем удачным. Если бы он читал «Слово» в редакции XVI века, то, несомненно,
«яр тур» ему пришелся бы по душе. Но, видимо, в том списке. которым располагал
автор «Задонщины», яр тура еще не было.
«...Не тури возгремели на поле Куликове
побежени у Дону великого.
То ти не туры побежни, посечены кнзи рыскыя
и воеводы великог кнзя и кнзи белозерстни посечены от поганых татар». (И-1).
«Всталъ уж туръ оборонъ» (И-1). «Уже сталъ во ту на боронъ» (И-2). В этом
списке «тур» более не встречается. В списке С нет «тура на бороне», но
зато:
«не турове рано возрули на поли Куликове,
возрули воеводы...» В списке К-Б уже нет и этого примера. В наиболее полном
списке (У): «Уже бо ста туръ на оборонь». «Не тури возгремели у Дуная великого
на поле Куликове...» Мы можем сделать вывод, что в протографическом тексте
«Задонщины» в двух местах упоминался «тур». Один раз обобщающе, без эпитета:
«Не тури взревели у Дона». И с эпитетом: «уже стал буй тур на борони».
В процессе переписки «буй тур» искажался по
непониманию («уже стал во ту на борон»), толкуясь, эпитет превращался в
грамматическую частицу «уже бо ста тур на оборонь». В заключение скажем,
что в оригинале «Слова» вместо «яр туре Всеволоде, стоящи на борони» было,
по всей видимости, «буйтуре Всеволоде...» Во всяком случае, повторяю, автор
«Задонщины» видел тот список «Слова», в котором «яр тура» не было.
Мазон считает, что «буй тур» и «яр тур» доказывают
позднее происхождение «Слова». Эти образы навеяны фальсификатору литературой
об Америке и индейцах:
«Эпитет, присвоенный Всеволоду, - вроде индейского прозвища. Он является,
вероятно, одним из наиболее странных изобретений автора «Слова»... Следует
отметить, что «Слово» обильно употребляет выражение «буй». И нужно признать,
что буй тур и яр тур - нововведения, звучащие фальшиво. Присутствие их
меньше удивило бы в описаниях путешествия в Америку, чем в средневековой
русской поэме. Придирчивый изыскатель мог бы напомнить с этой точки зрения,
что эти имена на манер индейских могли возникнуть в результате влияния
двух литературных течений, бывших в моде в XVIII веке: это, во-первых,
книги о морском разбое и морских разбойниках, с одной стороны, и описания
путешествий в Америку - с другой» (1
).
И действительно, если «буй туре» понимать
по-русски - «буйный бык», то это несомненно подозрительный эпитет, нехарактерный
для славянской поэзии в целом.
А. Мазону возражают: в старых русских текстах
стречаются «подобного рода клички», например, воевода «Волчий хвост», встречаются
личные имена, заимствованные из мира животных («Ворон», «Волк», «Собака»,
«Воробей», «Бык» и т. д.)
Но, во-первых, эти имена - клички простолюдинов,
а не князей. Во-вторых, термин «тур» даже не в качестве имени-прозвища,
а в обычном употреблении никогда не встречается с определением, не говоря
уже о таких необычных эпитетах, как «буй» или «яр». А в эпоху постоянного
эпитета такое разнообразие - неоправданная роскошь: «комонь» всегда «борзый»,
«волк» всегда «серый» (или по-тюркски «бозый», «босый», от боз, бос - серый),
ворон всегда «черный». Море - синее, трава - зеленая, солнце - светлое.
Чем же заслужил не очень популярный «тур»
- буйвол, сразу два эпитета, и притом такие редкие. Если бы Автор хотел
передать прилагательное «буйный» в краткой форме, то, вероятно, получил
бы «буйн», «буен», а не «буй».
Буйные
...Святослав Киевский трижды рекомендует Игоря
«буим». Мне кажется, термин «буй» входил в число титулов, выражая какую-то
ступень княжеской иерархии в Киевской Руси.
В тюркских языках варианты буй, бий, бай,
бей, бой - применялись к людям, пользующимся властью и уважением.
В Златом слове есть случаи оригинального употребления
интересующего нас эпитета. Святослав, обращаясь к князьям с призывом встать
на защиту Русской земли, находит каждому достойное, уважительное определение.
И вдруг почему-то к четырем князьям он обращается буквально на ты.
...Ты буй Рюриче и Давыде!
Не ваи ли вои злачеными шеломы
по крови плаваша?
...А ты буй Романе и Мстиславе!
Храбрая мысль носить ваю умъ на дело.
Переводят так, как и понимал Переписчик-16:
...Ты буйный Рюрик и Давид!
...А ты буйный Роман и Мстислав!
Много буянов в «Слове». От Святослава ожидаешь
более вежливого обращения. Местоимение «вы» ему, как и Автору, известно,
и в данных примерам оно было бы к месту. Мне думается, грубияном сделал
Святослава Переписчик.
В оригинале, вероятно, было следующее:
...Аты буй Рюриче и Давиде!
...Аты буй Романе и Мстиславе!
Сие обращение переводится с тюркского: «Именитый»,
букв. «Высоко именный»:
...Именитые Рюрик и Давид!
...Именитые Роман и Мстислав!
Действие метода народной этимологии, примененного
Переписчиком, а вслед за ним и остальными исследователями, прекрасно иллюстрируются
этим примером.
Тюркизм «аты буй» сохранился благодаря своей
невидимости: простота и благозвучие (вернее - созвучность славянским лексемам)
спасли термин от калькирования или переделки.
Восьмимысленность
Меньше повезло другому тюркскому определению.
Святослав обращается к Галицкому князю со словами:
«Осмомысл Ярослав!»
Мусин-Пушкин никак не объясняет прозвище.
Свод толкований эпитета «Осмомысл» дан В.
Н. Перетцем. Лучшее из них предложил Ф. И. Покровский. По . его мнению,
это прозвище было как бы обобщением «восьми наиболее важных забот, которые
занимали князя Ярослава в его государственной деятельности» (2).
Современные комментаторы согласились с этим объяснением. В. И. Стеллецкий:
«Ярослав был крупным государственным деятелем, известен был своим красноречием.
Все это и выразил автор «Слова» эпитетом Осмомысл (т. е. заботящийся
одновременно о восьми различных делах), который в других древнерусских
памятниках не встречается» (3).
Таким образом, «Осмомысл» понят как «Восьмимысленный».
...В казахском эпосе, если хотят высоко представить
джигита, всесторонне развитого, умелого и в бою, и в любви, в искусстве,
в труде, в красноречии и науках, то называют его «Сегiз кырлы». Эпитет
буквально переводится современным русским словарем «Восьмиугольный» или
«Восьмигранный».
Древнерусским языком перевелось бы - «Осмомыслый
или .в форме краткого прилагательного «Осмомыслъ».
Проверим: «Осьм» - восемь (древнерусский и
старославянский), мыс - угол, грань (древнерусский и
старославянский), лъ - суффикс краткого прилагательного.
Чистая калька. Авторская? Едва ли: тюркские
выражения характеризуют речь Святослава. Ни в каком другом куске «Слова»
мы не встретим такого скопления тюркских слов и фразеологизмов, как в отрывках,
относящихся к Святославу (сон Святослава, толкование сна боярами, Златое
слово).
Переписчик старательно переводит узнанные
им тюркские речения, выхолащивая особый колорит прямой речи киевского князя
и бояр.
Если бы Переписчик хотел выразить смысл, который
видит исследователь, то форма эпитета была бы сложнее - «Осмомыслен».
Растереть
на кусту
Особый интерес у меня вызывают «невидимые тюркизмы»
в составе русских слов. Показатель высшей степени усвоения заимствованной
лексемы.
В диалекте автора есть несколько слов с тюркскими
основами - «припешали», «потручати», «расушась».
Припешали (препишали) - перерезали, от «пишь»
- резать; расушась - разлетевшись, от «уш» - летать.
Один же глагол, на котором мне хочется остановиться,
восстановлен недавно. Значение его понято из контекста, но этимологически
не доказано: «река Стугна:
худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы ростре на кусту...»
Мусин-Пушкин: «река Стугна: она пагубными
струями пожирает чужие ручьи и разбивает струги у кустов...»
За время, прошедшее после первого издания,
исследователям удалось привести этот отрывок в следующий вид: «река Стугна,
худу струю имея, пожреши чужи ручьи и струги, рострена к усту...»
В. И. Стеллецкий: «река Стугна: скудную струю
имея, поглотив чужие ручьи и потоки, расширяясь к устью...»
«Ростре, на кусту» - переводили как - «растерев на кусту», «простерев
на кусту», имея в виду значение слова «стругы» - корабли. Потом выяснилось,
что «стругы» синонимично лексеме «ручьи» - в источниках эти написания заменяют
друг друга.
Я предлагаю видеть здесь билингву, скрещение
двух синонимов. Таких пар в «Слове» несколько: «туга и тоска» (туга - тоска),
«свет - заря», «свычаи - обычаи». В этот ряд помещаю - «ручьи и стругы»
(«ручьи - стругы»).
Переводим: «река Стугна скудную струю имея,
вбираешь чужие ручьи - струги, рострена к устью».
Стеллецкий угадал близкое значение глагола.
Оно подсказывается содержанием отрывка. Но корень «трен» более нигде не
встречен.
Может быть, «ростерена»? Контекст противоречит
этому смыслу.
В казахском языке есть «терен» - 1) глубокий,
2) содержательный. Терен су - глубокая вода. Терен ой - глубокая мысль;
терен магналы соз - слово с глубоким смыслом. Но значение «глубокий», по-моему,
вторично. Слово происходит от «тер» - собирай. Терен - причастие прошедшего
времени, буквально «собранное», «содержательное», «умноженное». Оно могло
одинаково выступать и в значениях - «увеличенное в объеме», «расширенное
в плане». Мне представляется возможным, что вначале это образование выражало
именно увеличение площади (если применять его к земле, к рекам и подобным
объектам).
Диалектная форма тipiн (татарское), вероятно,
предшествовала славянской палатализованной — «ширина».
Таким образом, считаю, что рострена могла
быть старой формой глагола расширена.
«Слово» - уникальный памятник, в котором сохраняются
многие тюркские лексемы в их самых первых значениях. Невидимый тюркизм
- одно из главных доказательств подлинной древности «Слова о полку Игореве»,
в основе языка которого лежит южнорусский диалект XII века.
Примечания:
1. Mazon A. Le slovo d'lgor, 1940, стр.
66-67.
2. Ярослав Осмомысл. Сб. статей в честь акад.
А. И. Соболевского. Сб. ОРЯС АН,
т. 101, № 3, стр. 199-202.
3. Слово о полку Игореве. М., 1967, стр. 171.
<.....................................>