Ефрем Баух
Под крылом Ангела
1. Овечье небо Крыма
Двоится ль парус в синей водной глади,
Над отраженьем замерев светло?
Иль Ангел замер, натрудившись за день,
Под воду погрузив одно крыло?
Высоты Крыма. Я в горах впервые,
Я с морем Черным сплю к спине спиной.
И тучи кучевые, кочевые,
Стоят в ущельях тесных - подо мной.
Хожу в маршруты. В твердь земли вникаю.
А ночью со свечой наедине
Из Библии и Данта выкликаю
Бесплотный сонм встающих в тишине.
Случайно ли со мной их дух незримый,
И эти книги, взятые в поход,
Скопленье звезд, овечье небо Крьша
Поверх дыханий, душ и долгих вод?
Иль глыбы гор, стоящих за плечами,
И глыбы волн, встающих на дыбы,
И даже выбор книги - не случаен,
А равносилен выбору судьбы?
2. Луна пустынь
Скопленье звезд, овечье небо Крыма
И в пропасти немолчные валы.
Мир Ханаана, дальний и незримый,
влечет, как тайны зов из долгой мглы.
Из скал, сосущих воду, холодея,
Встает луна пустынь
Мой ум слепя,
И пробуждает память иудея,
Едва лишь осознавшего себя.
3. Ай-Андри
Вновь облака, как дальний путь кочевий.
Горит заката дольняя черта.
В оранжевом неверном предвечерье
Клубится пыль овечьего гурта.
В огромной тишине едва сочится
Заброшенный источник Ай-Андри.
Средь палых листьев - древняя гробница,
Травой и мхом заросшая внутри.
В холодной щели плесневеет мгла,
Сидит пастух на ней, следя за стадом,
Окаменев над посохом. И рядом
С органной глубью Дантовского ада
Он прост и первобытен, как скала.
Но чудится мне пыль иных кочевий,
В закате дольнем - низкая звезда,
И странно длятся в вечном предвечерье
Иные земли, камни и стада.
Пасу овец. Мне стадо гнать не к спеху.
В щель между плит стараюсь посох ткнуть.
Присел я в полдень на пути в Бейт-Лехем
На древнюю гробницу - отдохнуть.
Тысячелетья в камне этом гладком.
В земле под ним покоится Рахиль.
А я сижу в неведении сладком,
Любуясь на оранжевую пыль,
Не зная про страданья и смятенья,
Что врезаны в скрижали древних книг.
Печаль и боль сладчайшим обретеньем
Мне льется в душу в странный этот миг.
Несчастье, рабство, вопли осажденных
Не угнетают детски-чистый слух.
Но тяжесть слов, быть может, мне сужденных,
Томит меня, захватывает дух -
Шепчу их звуки, плавлю на ветру их,
Роняю, словно зерна на жнивье.
Вся жизнь моя в горчайшем слове - руах:
Мой дух, душа, дыхание мое.
4. Кто мой Вергилий?
Судьбой ли мне дано ли, слабым духом
Громады гор, багровый кряж луны, Столп
огненный, ведущий - зреньем, слухом
Свести и скрыть в беспамятные сны,
Однообразьем обезвредить годы,
Проспать потоп, что отверзает своды
И сотрясает корни бытия -
Лишь собирать карающую воду
В посудины для стирки и питья,
Пред ложью с добродетельной личиной
Привычно гнуть свой дух, и речь, и спину -
В угоду, в усиление другим,
Чтоб - жизнь свою пройдя до половины,
Очнуться потрясенным и нагим
Среди могил, покрытых долгой пылью,
В неведомой расселине, на дне...
Чья тень зовет меня? Кто мой Вергилий?
И чье дыханье близится ко мне?
За кем иду сквозь горы и пустыни?
Кто он - вожатый, судия, пророк? -
Ведь вижу впереди лишь плащ и спину,
Упрямство скал и движущихся ног?
Так думал я иль голос слышал сильный:
«Ступай за мной на счастье и беду,
Здесь
остановка смерти равносильна,
Так что внимай и мысли на ходу -
Тебя несет, как смерчь, сплошная тяга
К земле отцов, к свободе и добру,
И каждый стих - на вдох и выдох шага
- Ночь, день, повечеру и поутру
Через хребты, и времена, и бездны
- Столп - огненный во тьме и дымный днем.
Иди за ним. И дух твой бесполезный
Преобразится высью и огнем».
5. Книга
Миг жизни мимолетен и непрочен.
Вглядись во мглу: тяжел и скуден быт.
Рука слаба - устало перья точит.
Глаз пламени - он в Божий мир открыт.
Свеча сгорает. Воды камень точат.
Забвеньем веет от могильных плит.
Столетья протекли - всего лишь строчка.
Чернила блекнут. Гибнут семена.
Сжигают книги. Но крепка порода -
То запись жизни Бога и народа -
Так, значит, вправду время рушит своды,
Но не горят, не тонут письмена.
Есть книга Бога - скрытая навек.
Жизнь человека в пыль стирают плиты.
Но вечен дух, где в каждой клетке слиты
И двуедины - Бог и человек.
6. Два мира
Мы шли гуськом, ущельем темным сжаты.
«К земле отцов... - так говорил вожатый,
- Клочком невзрачным, скудным, но Нетленным
Она лежит, совсем невелика
В сравненье с миром Данта, что вселенной
Из недр земли вознесся в облака
Неотменимой мировою мерой:
Чистилище - горою среди вод,
Ад в преисподней, рай в небесных сферах.
На этой - малой - все наоборот:
Был рай земной, сменился адом - бездной,
Тысячелетней, рабскою, железной,
Чтоб стать теперь чистилищем для нас
- Светильник духа таял, но не гас.
Он красочен и ярок, Дантов ад -
Здесь не до зрелищ. Будь ты даже Дантом,
Тебе не откупиться малой данью:
Бьггь только рядом - зрителем страданья.
Ты здесь - на жизнь.И нет пути назад.
Мир Данта с этим несравним, несходен.
Иная в каждом мера бытия
- Его круги оттуда прочь выводят,
Здесь возвращают на круги своя.
Ты не поверишь, ты захочешь скрыться
В любую щель, лицом с безличьем слиться:
В чужой земле, где имя жжет само,
Где верность твоим предкам - лишь клеймо,
Легко сломать невидимую ветку,
Что жизнь тебе дала из недр своих -
Вмиг изменить цепи ненужных предков
И заменить их цепью благ земных.
Но не укрыть судьбы за именами -
Кровавыми проступит письменами.
Вдыхай же воздух горней высоты -
С самим собою остаешься ты.
Ступай же вглубь тысячелетней пылью.
Отсюда нет тропы. Я не Вергилий.
В глубинах духа, в тяжких эти сотах,
Тебя я оставляю одного.
Тебе вкушать и боль и торжество
И задыхаться на его высотах,
Уже не в силах скрыться от него.
Так добирайся до его глубин
Один. Ты знаешь, что это - один ?
Один - Ханох ли, Данте - в ад нисходит.
Один в пустыне видит вещий сон.
Один из рабства свой народ выводит,
И с Богом лишь один - к Лицу лицом.
Да! Одному не верят. Верят многим,
Свой мир убогий открывая в них...
А он - один. Нет у него других.
И говорить он может только с Богом...»
И замер я пред огненной чертой,
Обугливаясь этой высотой.