.
I. ГИБЕЛЬ МИШИ КОРШУНА

     По вечерам в землянках каждый занимался своим делом. В нашей «жидовской» тоже было занятие. Узким кругом мы стали обсуждать самую больную тему, как   вырваться на волю. Последнее время в этом рискованном мероприятии участвовали я, Леня Долинер, Володя Давыдов, Яша Капер, Кива Кричевский. Пока это была наша мечта, но думали о побеге сообща. Каждый что-то предлагал, каждый на что-то надеялся, но ни на одном из вариантов нельзя было остановиться. 
     В один из таких вечеров к нашей дружной пятерке подошел Миша Коршун. Он пожаловался мне на головную боль. Я глянул на него и поинтересовался: 
     - Только голова? Больше ничего не болит? 
     - Вот еще знобит меня, дядя Захар. И колени ноют... 
     - Парня надо выручать, - отозвался Леня. 
     Я кивнул и полез на нары, где у меня был крохотный тайник. Когда прозвучал отбой, дал я Мише принять единственный наш медикамент - аспирин. Его мне принесла Аннушка на экстренный случай, и я хранил эти таблетки, как самую большую драгоценность. 
     Утром голова у мальчика не болела. Но он еще чувствовал общую усталость, и с волнением думал, как справится с работой... 
     Перед завтраком я поделился с ним куском хлеба и сахаром. После сладкого кофе ему стало легче: 
     - Вот теперь, наверно, выдержу...А то, дядя Захар, я ночью проснулся и чувствую, что слезы текут...Подумал, это последняя в моей жизни ночь...Упаду во время работы, и меня пристрелят. А жить ведь очень хочется... 
     Я смотрел на него и сердце разрывалось от жалости. Этому шестнадцатилетнему подростку на вид можно было уже дать все двадцать пять. Так он за полгода постарел. Как всегда, стал его подбадривать: 
     - Держись, Миша, мы еще повоюем! 
     - Я стараюсь, дядя Захар... 
     Пареньку я сказал, что попытаюсь что-нибудь для него выменять из еды на нашем «хитром рынке». Коршун заулыбался и согласно закивал головой. 
     А рынок этот собирался после работы в самом конце двора, возле отхожего места. Картина, вполне достойная кино: оборванные люди держат в руках для обмена, кто кусочек мыла, кто иголку или моточек ниток. Хлеб обменивали исключительно на курево. Мясо сюда приносили монтеры. При проверке и ремонте оголенного провода высокого напряжения они находили там погибших кошек, собак, ежей и даже зайцев. 
     Мне с Леней удалось выменять за табак кусок собачьего мяса. Вечером мы устроили «пирушку»: сварили с остатками пшена наваристый кулеш. Я угостил им Мишу. Он жадно поглощал свою порцию и вовсю расхваливал: 
     - Ах, дядя Захар, какое вкусное собачье мясо! Намного вкуснее кошачьего...Теперь я уж точно поправлюсь! 
     Этот день завершался без особых эксцессов. Он был приятен еще и тем, что прошел благополучно, без расстрелов. 
     А в лагере с каждым днем прибавлялось все больше заключенных. В Киеве камеры гестапо были переполнены. И наших шестнадцати землянок, где происходило незаметное уничтожение обреченных, уже не хватало. 
     Вот почему эсэсовское начальство, в число которого входил шеф гестапо и штурмбаннфюрер, приняло решение: удвоить количество землянок. Этому мешали могучие деревья, росшие на краю лагерной территории. Тогда Радомский распорядился их спилить. 
     На работу по планированию новой площадки попал и Миша Коршун. Его направили к самому страшному и безжалостному бригадиру - Петру Майкабогу, человеку мрачного вида. Появившись в нашей землянке, он обычно высокомерно шутил, имея ввиду свою фамилию: 
     - Ну, что приуныли? Молитесь на меня жиды! Я ваш истинный Бог! 
     Этот палач прославился зверской силой. Одним ударом толстой палки, вырезанной из акации, он сбивал человека с ног, а потом хладнокровно забивал до смерти. 
     В один из дней нужно было спилить самое высокое дерево на площадке. И Майкабог неожиданно придумал для себя развлечение. Этот изверг подозвал к себе Мишу и дал ему в руки веревку. 
     - Вот ты, жиденок, покажи, что ловкий. Полезай-ка на самую верхотуру и привяжи там эту веревку. 
     Мальчик, не подозревая подвоха, быстро справился с заданием и уже начал спускаться вниз. Бригадир, зорко следивший за каждым движением Миши, неожиданно приказал ему оставаться наверху. 
    

Паренек стал плакать: 
     - Дядечка! Дядечка! Дерево повалится и я убьюсь! 
     - Сказано тебе, сиди наверху! 
     - Так я веревку привязал! Бандит был неумолим: 
     - Сиди! А вы, хлопцы, начинайте пилить. 
     Заключенные оказались в безвыходном положении: 
ослушаться Майкабога они не смели. По его настоянию и из-за грозного помахивания палкой, которую он готов был пустить в дело, стали пилить громадное дерево. Работали, сменяя друг друга, и надеялись, что бригадир пошутил и все таки разрешит Мише спуститься. 
     Но этого не произошло. Пильщики начали обливаться холодным потом, понимая, что каждым своим движением приближают неминуемую гибель мальчика. А он наверху, судорожно вцепившись в крону руками, истошно кричал, не умолкая ни на секунду. 
Все, кто был поблизости, с волнением следили, чем же это кончится? А Майкабог, не обращая внимания на вопли мальчика, поторапливал работающих людей. 
     Наконец дерево вместе с Мишей рухнуло на землю. Он был еще жив и жалобно стонал. Собравшиеся надсмотрщики стали его добивать палками. Когда из носа и рта хлынула кровь, парнишку вытащили из-под ветвей и бросили в находящуюся поблизости неглубокую яму. По приказу бригадира-изверга заключенные стали засыпать полуживого, еще дышащего Мишу. Придя в себя, он начал инстинктивно сгребать землю с лица. Грунт забивал ему нос и рот, он задыхался... 
     Подошел полицай Володя. Приказал откопать парнишку. Миша лежал на боку без сознания. Полицай вдруг схватил топор: 
     - Ну, и живучий же ты! - с этими словами палач размахнулся и отрубил ему голову. 
     Наблюдавшие эту дикую сцену надсмотрщики стали 
спокойно расходиться. А видавшие гибель Миши заключенные еще долго не могли успокоиться. Я же плакал навзрыд, как при потере очень близкого человека... 
     Весь день не мог придти в себя. Из рук все валилось, а перед глазами стоял живой облик Миши. Ведь только накануне я спасал его от простуды. Последнюю таблетку аспирина отдал. И вот на тебе - оборвалась жизнь этого добрейшего мальчика. 
     А как он любил жизнь! Терпеливо, без жалоб старательно трудился и молча переносил наше голодное существование. Все надеялся, что доживет до того счастливого мига, когда встретится со своей мамой... 
     После работы, когда люди разошлись по землянкам, неожиданно прозвучал сигнал сбора. Дежурный по лагерю подошел к висевшему обрезку рельса, служившего вместо колокола, и стал звонить на построение. Неужели опять кого-то будут публично истязать? 
     На сей раз я ошибся. Нам объявили, что начиная с этого дня, после работы все будут петь. (При этих словах многие недоуменно переглянулись). А кто станет лениться, тот получит пятьдесят нагаек! 
     Среди вновь прибывших оказался дирижер. Его вызвали из строя. Посреди двора поставили стол. Он влез на него. Объяснил, что от нас требуется. И сводный хор, без репетиции, дружно запел самую популярную русскую песню про Стеньку Разина, реку-Волгу, расписные челны, и как бросил атаман за борт в набежавшую волну персидскую княжну - подарок донского казака... 
     Вот так, совершенно неожиданно для себя, более двух тысяч человек смогли отвести душу трогательной мелодией. А я во время исполнения этой песни окончательно расстроился, переживая трагедию Мишиной смерти. «Ах, Миша, Миша, уже не петь тебе на земле песен...» И вновь глаза мои затуманились слезами... 
    Вначале мы никак не могли понять, зачем лагерному эсэсовскому начальству понадобился такой огромный хор. Оказывается, для гитлеровцев наши песни служили бутафорией. Они хотели внушить людям по ту сторону забора, что нам здесь неплохо и даже весело живется. Вот и песни хором распевают.