.
X I V. «ЧЕРНАЯ ПЯТНИЦА» 

     Снова была у меня бессонная ночь. И снова в голову лезли бесплодные мысли. Но что было делать? Так уж устроен человек, пока жив, думает, думает... 
     На рассвете послышался звон ключей. Старший надзиратель подошел к Юрко и сказал: 
     - Раз ты болен, то завтра мы отправим тебя в лазарет. 
     Все поняли - это его конец. Оттуда он живым не выйдет. А я подумал о собственной судьбе: и мне ведь смерти не миновать. И все из-за Юрко. Вот, оказывается, какова цена малодушия. Но я упрямо продолжал себе внушать: я не сдамся, я должен..., я буду жить!.. 
     После обеда к нам в камеру посадили новичка. Парню на вид было лет двадцать пять. Состояние у него было подавленное. Он долго молчал. Наконец, ни к кому не обращаясь, он заговорил: 
     - Какой-то негодяй донес, что моя мать выкрестка... 
     Парень стал лихорадочно расстегивать пуговицы на рубахе, но пальцы тряслись и не слушались. Тогда он рванул борта рубашки и на пол посыпались пуговицы. Все увидели на его груди татуировку огромного креста. Оказывается, он показывал это изображение и следователю. Но в ответ получил только десяток палочных ударов... 
     В нашей камере сидели и караимы. Старший из них, рослый чернобровый мужчина с густой красивой бородой, вдруг сказал: 
     - Это их политика. Евреев они расстреливают открыто, а всех остальных - под любым предлогом... 
     Все настороженно слушали откровения этого пожилого караима. 
     - Что ты от них ждешь? Справедливости? - он усмехнулся и продолжал: - Даже если у тебя ниже спины окажется татуировка с изображением самого Адольфа Гитлера, то и тогда они тебе не поверят. Вот, допустим, что в этой камере все евреи...А сколько камер в этом огромном здании? И все они переполнены неевреями. Но им это безразлично. Евреи, неевреи - все будут расстреляны... 
     Его монолог неожиданно прервался. Тяжело закашлялся Юрко. К нему подошел Леня Долинер, дал напиться. Больной еле слышно заговорил: 
     - Правду говорит старый караим... Они нас за людей не считают...Хорошо, что я не женат. Была невеста до войны. Не успели расписаться. Сейчас она на фронте. Постоянно думаю о ней, жива ли?.. Да, все пропало. Это мои последние денечки, а может, и часы? 
    

У меня от этих слов мурашки побежали по телу. Было больно смотреть на этого чуть живого человека. И это несмотря на то, что мы с Леней сами погибаем из-за него, и дети наши останутся с и ротам и... Такие в тот момент противоречивые мысли и чувства овладели мною. 
     Утром нас поджидала «черная пятница». И только Юрко было все равно. Оказалось, что той ночью ему неожиданно «повезло»: никто не видел, как он потерял сознание и умер своей смертью. Хотя, что значит своей? Он скончался от жестоких и нечеловеческих побоев... 
     В камере, когда это обнаружилось, все долго стояли у тела покойного. Не хотелось о случившемся сообщать надзирателям. Кто-то почти шепотом сказал: 
     - Прощай, Юрко! Если есть загробная жизнь, то мы скоро с тобой встретимся... 
     Все стали расходиться по своим местам, то и дело оглядываясь на мертвеца. Очень подействовала эта смерть на моих сокамерников. Утром никто даже не прикоснулся к еде... 
     Когда открыли камеру, мы приготовились к худшему. Ведь сегодня пятница! Но вызвали только пять человек. Среди них был и парень с татуировкой. Потом мы услышали, как открывают запоры в других камерах. И оттуда раздавались отчаянные крики: 
     - Прощайте, товарищи! Нас ведут на расстрел! 
     В тот день наверное пять или шесть раз забирали смертников. Количество заключенных в гестапо резко уменьшилось. Но нашу камеру больше не открывали.