Когда-то, в поэтической юности, восхищенный открытым мною Хлебниковым, я переписал три тома степановского издания от руки. Потом задумался, помню, над тем, что я переписал Хлебникова, а он до меня «списал»  все с невидимого мне, но видимого ему подстрочника. 
    Бокштейн, бормоча, записывает накатывающий на него хаос звуков, переписывая с невидимой книги. Эта ситуация мне глубоко симпатична. Однако я наотрез отказываюсь раздавать места, призы, значки и премии по ведомству поэзии. Бокштейн ли «поэт № 151» занимается бесполезным трудом шумов личного хаоса, или Бокштейн «выдающийся поэт» - дела не меняет. Точно так же я отказываюсь вмешивать непристойные категории «хорошо» или «плохо» в гурманское занятие смакования хаоса. 

    Свежо и приятно также, что Бокштейн бормочет без правил. Или «почти без правил». Правила обычно убивают живой, крутой, веселый или скушный хаос, так необходимый нам именно сейчас, когда в русской поэзии господствует или убогая тенденциозность так называемой «социальной реальности» или механические приемы старенького авангардизма. 
   

В свое время в московских трамваях я часто встречал человека, говорившего стихами. Вот он для меня идеальный поэт. Бокштейн, кажется, еще более аккуратный чтец-переписчик с невидимых листов. Его Хаос еще смелее и разнузданнее, чем построения трамвайного поэта. Я приветствую бормотание Бокштейна.