|
. . состояние в ту эпоху определяет то, что я назвал бы эйфорией, полной, непонятной для сегодняшнего времени эйфорией всем абсолютно: водкой ли, молодыми ли женами, тем ли, что все дозволено... Вот я хочу читать Бердяева или Гумилева, или пойти на площадь Маяковского, или кричать что угодно, я это и делаю, но каким-то чудом со мной ничего не будет. Например, мы были соседями с Володей Буковским1, познакомил нас Леня Прихожан, мой лучший друг, с которым, к сожалению, в последнее время мы видимся редко. Буковский приходит и говорит, сидя на балконе: я взорву завтра съезд, мои мальчики перестреляют все ЦК. Просто прокричал это на весь переулок, абсолютно не боясь. Вот такая была атмосфера.
...О Бокштейне самом - только одно воспоминание:
|
|