.
Михаил Беркович

Пиррова победа

     Эта история могла бы и не выйти за пределы Севжелдорлага, не вмешайся в нее случай. Но не зря говорят, что жизнью и смертью управляют случаи. И надо же было так дьявольски совпасть двум обстоятельствам. Начальник колонии майор Сологуб приказал открыть по зоне пулеметный огонь. Это первое. А второе: криволапый недоумок, старший надзиратель Мосалов поперся по какой-то надобности в изолятор и был скошен, как ржаной колос в страду, тремя пулями, прошившими его грудь навылет.
     Сотню зеков перестреляли бы - не беда! Впервой ли? Как-нибудь бы списали. А с этим-то куда денешься: жена, дети и все такое прочее!.. Такой шум поднимут - спасу не будет. Так что, хочешь, не хочешь, а сообщай, куда следует. И от этого голова майора Сологуба шла кругом. Всегда такой бравый майор, такой уверенный в себе, так легко находивший выход из любых ситуаций, скис, осунулся лицом, веки тик защекотал, пальцы дрожать стали...
     Да и вся лагерная обслуга понимала, что на сей раз майору придется отвечать. Превысил полномочия. Многое мог начальник колонии: и голодом заморить любого из зеков, и убить «при попытке к бегству», и отправить в любую другую колонию, да мало ли что еще! Но ставить на вышки пулеметы и бить из них перекрестным огнем по зоне - такого права ему не давали. На это требовалось специальное разрешение Москвы.
     Сологуб был уверен: разрешение ему бы дали. Все-таки колония не выходила на работу, а над одним из бараков ветер полоскал государственный флаг США и транспарант «Да здравствует Трумен!» (Президент США в то время). Ах, Мосалов. Мосалов, черт тебя дернул войти в зону в такой момент! 
     Сологуб мучительно искал выход из положения. Оставалось только ждать наказания. Он так и поступил. Начальником штрафной колонии Сологуб стал два года назад, еще в звании капитана. При назначении начальник лага просил принять все меры, но обязательно наладить работу в колонии. Она уже несколько лет кряду не выполняла план добычи гранита и тем самым ставила в трудное положение не только строительство Севжелдорлага, но и ГУЛАГа в целом. Несколько раз начальника лага вызывали к самому заместителю министра из-за острой нехватки камня. Терпение его лопнуло, и он решился, наконец, на столь резкий шаг - сменил начальника колонии.
     Кадр, брошенный на «укрепление руководства», в ответ на просьбу начальника, лихо щелкнул каблуками офицерских сапог и не менее лихо пообещал;
     - Буду стараться, тарищ генерал!
     - Это хорошо, - удовлетворенно заметил начальник и добавил: - можете рассчитывать на любую помощь, но план должен быть. Спрошу  строго, имейте в виду, капитан.
     Два дня новый начальник колонии, новая метла, которая обязана хорошо мести, ходил по производственным объектам, в окружении свиты, словно Бонапарт. Как только созрел для принятия решения, - собрал цвет лагерной «интеллигенции» и держал речь:
     - Я пригласил вас сюда - активистов колонии, - чтобы посоветоваться, что необходимо сделать мне, как начальнику, вам, как низовому звену, чтобы наше производство стало передовым по всем показателям и чтобы уже через неделю мы вышли на безусловное выполнение плана по добыче камня.
     Новый начальник умолк на некоторое время, еще раз оглядел присутствующих своим соколиным взглядом и потребовал:
     -  Жду ваших предложений. 
     «Активисты» - два десятка ссучившихся воров со сроками  от пятнадцати до двадцати пяти - офонарели от такого оборота дела: с ними никто и никогда из начальства так не разговаривал. Но потрясение быстро прошло, и главный «авторитет» Федька Хмырь попросил слова:
     - Начальник, - сказал он убежденно, - ниче не нада, чтоб я воли не видал, камней будет - завались, падла буду. Ты токо нас по воскресеньям к бабам води, на пятую колонну.
     Да, заданьице пустяковое. Сологуб задумался: то, чего требует «актив» устами Хмыря, категорически запрещалось правилами внутреннего распорядка. Но вида, что поставлен в тупик, не подал.
- Все понятно, - бодро сказал он. - Надо обдумать. 
     В тот же день майор Сологуб поехал в гости к начальнику пятой колонии подполковнику Лапину. Кондратий Савельевич Лапин был человеком сговорчивым. Не любил свою службу и жил ожиданием отставки, которая должна была осчастливить его,  несколько месяцев спустя. И он старался ни во что не вникать, не встревать ни в какие сложности,  жить, насколько позволяет служба, спокойно. Разумеется, визит молодого капитана Сологуба с его весьма пикантной просьбой,  крайне неприятен.
     - Ну, как же я могу пойти на такое, товарищ капитан? - сокрушался Лапин. - Меня же за это по головке не погладят. А ну, как роды начнутся - что я тут должен - родильный дом строить, детские ясельки?
     - Да не усложняйте вы, Кондратий Савельевич, - сморщил лицо в досадливой гримасе Сологуб. - Что у вас в колонии никогда бабы не рожали?
     Лапин опустил голову на руки:
     - Рожать-то рожали, но ты-то, товарищ капитан, хочешь дело на поток поставить.
     - Кондратий Савельевич, - умоляюще настаивал Сологуб, - вы были на совещании у генерала. Помните, что он говорил о граните? Лично обещал помогать, а я хочу, чтобы и вы помогли. Да и я вам, не ровен час, чем-то пригожусь...
     И старый подполковник прекратил сопротивление:
     - Ладно, хрен с тобой, капитан, веди своих кобелей на случку. Но смотри, если начнется разбой, я эту лавочку вмиг прикрою.
     - Договорились! - обрадовался Сологуб и, словно на крыльях, помчался восвояси. Вечером следующего дня он снова собрал  «актив» колонии.
     - Значит, так, - сказал он, весьма довольный собой, - ваше условие принимается. Раз в неделю вас будут водить в женскую колонию, но при двух обязательных обстоятельствах. Первое, чтобы был план. Второе, чтобы никаких хулиганских действий, насилия, драк и прочего такого. Только при этом условии начальник пятой колонии согласился.
     - А в это воскресенье поведут? - прозвучал вопрос из зала.
     - Поведут, когда камень пойдет, - сухо ответил капитан.
     - Но, начальник, нам не мешать, - вставил свое слово Федька Хмырь.
     - Что значит «не мешать»? - не понял Сологуб.
     - Ну, мы своим макаром будем план давать, - объяснял методику Хмырь. - Кого-то щекотнем, кому-то рыло начистим. Дык штоба конвой не встревал...
     - Тут у вас будет полная свобода, - успокоил Хмыря Сологуб.
     Весь вечер Федька Хмырь «разрабатывал» план «научной» организации труда штрафной колонии. Всех сук раскрепил по бригадам, и каждый получил его строжайшую инструкцию:
     - Чтобы все вкалывали, как фраера на прииске! Перекуров нету. Усталость смылась в побег. А ежелив устал кто - в рыло.
     Утром фраера удивились некоторым изменениям в составе бригад. Но вскоре смысл их стал понятен. Бригаду №16 с третьего участка Хмырь поручил Степке Угрю. Угрь в забое детально изложил новые условия:
     - Фраера. - сказал он очень добродушно, - с нонешнего дня план выполнять на 120 процентов. Перекуров не будет, отдыха - тоже. Увижу, кто темнит, - пришью на месте паскуду. Эт я так, чтобы потом разговоров не было.
     - Чего это ты за план взялся? - поинтересовался ничего не понявший бригадир Иван Распопов. - Десятником что ли к нам поставили?
     Угрь смежил веки. Сквозь узкие щелки блеснули злобой черные его зрачки. Он резко шагнул в сторону бригадира, подхватив воткнутый в доску плотничий топор:
     - Кем поставили, тем и буду, а ежелив слово поперек - я с тебя котел сыму, пала...
     - Ты что, Степа, - струхнул Распопов, - Я же без задней мысли.
     Угрь помягчал:
     - Ладно, иди, бугор, но смотри, пала, не будет вечером плана, свободы не видать...
     И он, недоговорив фразу до конца, направился в забой, где уже началась добыча гранита. Зекам не полагалась взрывчатка. Гранит отбивали ломами, кирками, клиньями. Грузили лопатами. Технология проста до примитивизма, тем не менее, требовала опыта, умения и профессионального чутья. Опытные забойщики перед началом работ осматривали грудь забоя, отыскивали слои, малые и большие трещины и определяли порядок действий. Стальные клинья забивали в трещины, которые могут «дать» больше гранита. От вывала шли по новым трещинам и обрушивали новые глыбы, которые затем дробили кувалдами до определенных размеров.
     То есть, работа не для слабых, а точнее, для очень сильных и выносливых. Одна из главных особенностей системы - дешевизна работ. Никаких тебе трат на охрану здоровья и прочие такие глупости. Захирел - и черт с тобой, умер - недостатка в зеках колонии не испытывали: суды, трибуналы работали исправно.
     Угрь ходил от одного забойщика к другому и наблюдал, чтобы никто не филонил. На правом фланге работал эстонец Георг Саар. Было ему года двадцать четыре. Он получил шесть лет по статье 1 Указа от 4.6.47 года за какое-то мелкое хищение. На штрафную угодил за упрямство: вступал в споры с надзором, писал жалобы. Словом, надоел.
     Вскоре после прибытия в штрафную колонию Саар понял, что продержится недолго. Медицинская комиссия аттестовала его по второй категории. То есть, его можно было использовать на общих работах, но со щадящей физической нагрузкой. Во всяком случае, на лесоповал старались вторую категорию не брать. Да и на добыче гранита ей тоже делать было нечего. Но это - теория. Практика позволяла все. Как ни сурова была лагерная жизнь, наивный эстонец полагал, что люди должны поступать по-людски. И если он объяснит свое положение, его поймут. Как-то остановил старшего надзирателя Мосалова и сказал:
     - Гражданын началнык, я хачу пагаварит с вамы.
     - Чего тебе? - ощерил редкозубый рот Мосалов.
     - Гражданын началнык, я не могу выполнит норма.
     - Хых, - возмутился Мосалов, - работать нада.
     - Я работай, Гражданын началнык. Сила нет.
     Человек обращался к человеку с житейским вопросом. И ждал человеческого же ответа. Откуда было знать наивному Саару, что «гражданын началнык» совсем иное  воспитание получил, поэтому совершенно не умеет отвечать на человеческие вопросы.
     - Ну и хрен с тобой, что у тебя «сила нет»! Мне не нужна твоя работа, надо, чтобы ты мучился. 
     Он повернулся на каблуках и пошел своей дорогой, оставив наедине со своими мыслями оскорбленного Саара. Именно в этот момент эстонец отчетливо понял, что живым ему из штрафной колонии не выйти. Тем не менее, он продолжал работать, много тратил сил, а норму выполнить не мог, и потому полноценного питания не получал: вытягивал только на 450 граммов хлеба и две горячих похлебки в день.
     Жизнь свела Степку Угря с Георгом Сааром на узкой лагерной тропе, где они не смогли, не сумели  разойтись. Русский парень пришел в забой к эстонцу. 
     Стоял жаркий июльский день. Георг весь мокрый от пота, голый до пояса сел на гранитную глыбу - перевести дух. В это время нелегкая принесла на своих крыльях Угря.
     - Курат! - заорал он издали (курат по-эстонски означает черт. Этим словом называли в лагере всех эстонцев). - Ты че, сучий потрох! Ну-ка иди вкалывать, пала!
     - Не могу, Угар, - добродушно сказал Георг. - Дай отдохнут немножка.
     - Ково, «отдохнут»! - еще пуще заорал Угрь. - Вкалывай, сука эстонская. Тебе на себя и на меня надо процент давать...
     Видя, что добра от Угря ждать не приходится, Георг встал и пошел к забою: уйдет же этот недоносок когда-нибудь! Но Угрь и недумал уходить. Он уселся на глыбу, с которой только что встал Георг, и, когда тот поднял над головой кувалду, наставительно произнес:
     - Вкалывай, пала, вкалывай.
     Солнце поднималось к зениту. И хотя было оно не очень жарким - северное солнце, - а все же не способствовало высокой производительности мускульного труда. Георг забил еще десяток клиньев, и это вконец вымотало его. Пот заливал глаза, кувалда стала казаться неподъемной. Он отбросил ее в сторону и сел прямо у груди забоя.
     - Паши! - во всю глотку заорал Степка.
     - Не магу, Угар, - тяжело сказал Саар. - Савсэм не магу.
     - А ну паши! - зловеще сказал Угрь. - Бери, пала, кувалду!
    

Саар прислонился спиной к груди забоя и холод скалы пошел по жилам вместе с его кровью, Георг наслаждался этим холодом, и не в его силах было оторваться, чтобы снова взять в руки кувалду. Разъяренный неповиновением Степка Угрь наотмашь ударил его по лицу тыльной стороной ладони. Но и это не помогло. Саар сидел у груди забоя и в изнеможении наслаждался отдыхом. В этот момент не существовало во всем мире силы, способной поднять его с места. Но какое до всего этого было дело тупому Угрю?
     - Су-у-ка! - заорал он что было мочи, - паши, пала! Я сказал, паши!
     Саар виновато улыбнулся, но не двинулся с места. Угрю показалось, что эстонец издевается над ним. Он пантерой вскочил на гранитную глыбу, поискал глазами «инструмент», схватил лом и со всей силы ударил Георга по голове. Череп эстонца хряснул, изо рта и носа хлынула кровь. Саар упал на бок и застыл навсегда. Угрь отбросил лом в сторону, глянул мельком на труп эстонца и пошагал к другому забою.
     - Ты что наделал, сволочь! - услышал за спиной голос Ивана Распопова. - За что порешил парня!
     Но Угря криком не проймешь. Он точно знал, за что убил и правоту свою не подвергал сомнению.
     - Цыц, пала! - заорал Степка на Распопова, нагнувшись вперед и по-кошачьи выгнув спину. - Цыц, а то за ним пойдешь. Хотел отдыха - пущай отдыхат. Теперь так со всеми бут.
     Бугор знал, что с суками лучше не связываться, убьют, как муху и не задумаются. Здоровый и могучий Иван Распопов счел за благо умолкнуть и ретироваться. А ведь он мог двоих таких Угрей через колено переломить...
     Весть об участи Саара черным вороном облетела лагерь. И суки использовали это, как средство в достижении цели. Они ходили по баракам и снова предупреждали всех, что отныне отвечают за план, а посему в колонии устанавливается жестокая дисциплина. И пусть знают все: пока не выполнил план на 120 процентов, в жилой зоне делать нечего. Но, как Москва не верит слезам, так зона не верит словам. Поэтому режим работы без перекуров и отдыха внедрился не сразу. На пути к нему суки убили еще несколько человек и несколько десятков зверски избили. И - план пошел.
     Сологуб оказался человеком слова, на второе воскресенье, после заключения договора с «активистами» он распорядился, чтобы командир взвода дал конвой для препровождения сук в женскую колонию.
     Вояжи эти организовывали в вечернее время, после ужина. Подполковник Лапин распорядился, чтобы начальник КВЧ (культурно-воспитательная часть) каждое воскресенье вечером три часа крутил пластинки: танцы будут. Для танцев специально отобрали дам - аферисток, воровок по второму, третьему сроку. То есть, которые будут рады мероприятиям и не станут жаловаться в случае изнасилования. Двадцать таких было отобрано, ровно по числу «джентльменов». Балы проходили в лагерной столовке.
     Больше половины джентльменов, как впрочем, и дам, не имели никакого представления о танцах. Все их жизненные интересы были направлены совсем в другую сторону. Проигрыватель - новинка века, этот электрический патефон   трудолюбиво раскручивал пластинки и по залу разливались «Амурские волны», «На сопках Манчжурии», «Дунайские волны»... Вот только танцев не было. Дамы и джентльмены сразу же разобрались на пары и приступили к делу, презрев танцевальную увертюру. Надзор, представленный на мероприятии двумя конвоирами, счел этичным покинуть зал: поножовщина не грозила. А препятствовать происходящему конвоиры и не думали. Таков был замысел. Все знали, что за плечами каждого участника «мероприятия» - многие годы сексуального воздержания, мастурбации, гомосексуализма или лесбиянства...
     Нет, суки совсем не обижались на то, что Сологуб обзывал их активистами. Они вернулись домой счастливые ибо получили то, о чем две недели назад и мечтать не смели. И, похоже, теперь у них такое будет постоянно. И ради этого они готовы перевернуть всю штрафную колонию вверх тормашками, перебить всех фраеров до единого.
     Свершилось и то, о чем мечтал начальник Севжелдорлага, на что надеялся капитан Сологуб: штрафная колония стала постоянно перевыполнять план добычи и отправки гранита. Руководители лагерных строек облегченно вздохнули. Вскоре Сологуб был представлен к очередному званию.
     Сологуб сумел по достоинству оценить роль Федьки Хмыря и его команды в своем успехе. Он лично следил теперь за тем, чтобы с его стороны договор выполнялся строго и безусловно. Так что по воскресеньям суки ходили в женскую колонию, как к себе домой. Вскоре выяснилось, что Кондратий Савельевич Лалин совершенно необоснованно опасался массовых беременностей. Королевы преступного мира не пожелали портить карьеру деторождением. К тому же они обошлись собственными средствами и никого не беспокоили.
     Ну, а такие пустяки, как нравственные издержки кого могли волновать! У начальства к преступному миру было вполне определенное отношение и потому оно считало, что коллективизм в сексе эту публику морально разложить не может. 
     Прошло два года. Все было нормально, без каких-то  эксцессов. Но время подложило обеим сторонам договора большую свинью. Майор Сологуб привык к систематическому выполнению плана настолько, что оно ему стало казаться вполне естественным. В свою очередь суки уверовали в собственную необходимость. А если так, то и походы в пятую колонию не прекратятся.
     Сколько бы это продолжалось - вот так ладненько, - кто знает, если бы не случилась обычная в своей простоте житейская неурядица. Однажды не оказалось у командира взвода конвоиров. И в воскресенье он не смог выделить солдат для похода в женскую колонию. Как обычно, «активисты» собрались возле вахты, а конвоя нет. И они занервничали, Хмырь стал звонить командиру. Тот, воздержавшись от комментариев, заявил: конвоя сегодня не будет. Двадцать уголовников приняли эти слова, как личное оскорбление. Хмырь взялся звонить Сологубу.
     - Начальник, - кричал он в трубку, - мы  плохо пашем?
     - Я этого не говорил, - спокойно парировал майор.
     - Чего же ты конвой не дал?
     - Я вам что - командир взвода?
     - Начальник, темнишь? Хмырь уже ни к чему, и без него сладишь? Нет, начальник, без нас тебе сидеть без плана, - талдычил в трубку Федька Хмырь.
     - Пугаешь? - озлился Майор.
     - Предупреждаю! Че тя пугать, начальник? Ты и так пуганый. 
     Последнюю фразу Федька не должен был говорить. Тут он лишку хватил. Майора обидели эти слова, и он закусил удила: 
     - Если так, то отныне ваши танцы закончены, - сказал он решительно и услышал в ответ еще одну угрозу:
     - Смотри, начальник, тебе с горы видней, тока не ошибнись - бывает...
     На том их разговор и закончился. Пока он шел, рыцари ждали своего предводителя, не отходя от вахты. Они еще не теряли надежд. Но вышел Федька и развеял их окончательно.
     - Завтра, - сказал он угрюмо, - без развода. Щас все - по баракам, предупредим чертей: кто на развод выйдет - получит перо в душу.
     И суки, разбившись на группы, стали обходить все бараки. Услышав предупреждение, зеки не могли понять, в чем дело, но им было известно: все, что требуют суки, нужно выполнять. Если жизнь не надоела.
     Утром, как обычно после завтрака, прозвенел сигнальный рельс, висящий на вахте. Как всегда, к воротам вышел Мосалов со своей деревянной дощечкой, на которую он аккуратно записывал количество вышедших на работу бригад и количество зеков в каждой из них.
     Но вскоре он забеспокоился: не явились к воротам ни одна бригада, ни один человек. Он постоял пятнадцать минут   никого, полчаса - никого. И тогда старший надзиратель побежал к телефону, доложить начальнику колонии о ЧП.
     Сологуб сразу смекнул, что суки выполнили свою угрозу, и решил привести эту зарвавшуюся публику в чувство, вполне резонно полагая, что колонией должны управлять назначенные для того люди, а не уголовники. Майор немедленно явился на вахту и потребовал привести к нему Хмыря. Мосалов лично выполнил это распоряжение. Хмырь явился в желтой рубахе поверх штанов, ворот расстегнут до пояса. Рубаха - чуть ли не до колен, рукава засучены выше локтей, словно он собирался с кем-то драться. Хмырь не стал дожидаться вопросов майора, взял инициативу в свои руки:
     - Что, начальник, заминьжевало? Заерзало?
     - Почему бригады не вышли на развод? - не обращая внимания на издевку, спросил майор. 
     - Начальник, ты не забыл? - все в том же ерническом тоне продолжал Хмырь. - Я зек, я сука, а ты меня спрашиваешь, как я надзиратель...
     - Повторяю вопрос, - смежив брови, сказал Сологуб. - Почему бригады не вышли на развод?
     - Не знаю, почему, - продолжал бандит с ехидной ухмылкой. - Тока они и завтра не выйдут.
     - Завтра выйдут, - уверенно заявил майор и приказал отвести Хмыря в изолятор.
     Когда Федьку увели, Сологуб вызвал отделение конвоиров и под его охраной направился в жилую зону, поговорить с бригадирами, убедить их вывести, хоть и с опозданием, людей на развод. А если суки станут саботировать - всех их отправить этапом в другую колонию в одной компании с блатными, чтобы их по пути перерезали.
     Но напрасно начальник заходил в каждую секцию, напрасно спрашивал бригадиров, что произошло - никто ничего не сказал. «Бугры» - словно немые. Начальник пытался заговорить с рядовыми зеками, но и они молчали. Тогда Сологуб сменил тактику: стал вызывать зеков в кабинет. Это был правильный шаг: никто не станет говорить при свидетелях: опасно для жизни больше, чем ток высокого напряжения. Тем более что люди понимали: если начальник нанял бандитов для наведения «порядка» в колонии, он сам стал бандитом. Доверия к нему не было.
     Когда картина полностью прояснилась, Сологуб прихватил с собой несколько надзирателей, отправился в зону. Снова обошел все бараки и всюду повторял одно и то же:
     работягам нечего бояться сук, потому что их всех скоро отправят на этап. Сейчас на вахте повторят сигнал развода, - надо идти на работу. Нельзя допустить, чтобы день пропал. Никто с начальником не спорил, не возражал. Иные даже поддакивали. Но когда вторично прозвучал сигнал развода, к вахте никто не явился.
     И тогда начальник колонии стал готовить решительные меры. Но и в колонии суки тоже не сидели, сложа руки. Они решили дать Сологубу бой. Да такой, чтобы после него майору не усидеть в кресле. Им показалось мало того, что всем, под страхом смерти, запрещено выходить на работу. Они решили «ударить по политике». Где-то раздобыли две чистые простыни, сделали из сажи черную краску и нарисовали флаг США на одной, а на другой транспарант с надписью «Да здравствует Трумен!»
     Как только «изделия» были готовы, их водрузили на крыше шестого барака, стоявшего в центре зоны. Сологуб и в самом деле струхнул. Кто-кто, а он-то хорошо знал, что за такие дела можно и шкурой поплатиться.
     Обстановка накалилась до предела. Не видя иного выхода, начальник приказал установить на вышках ручные пулеметы, а затем открыть огонь по «изменникам Родины!» Поспешность и необдуманность решения говорила о крайней растерянности начальника, о полном неумении осмысливать свои шаги. За это пришлось расплачиваться.
     Конечно, произошел роковой случай, но ведь и сама жизнь - цепь случайностей. В том числе и  роковых. И кому из стрелков, поливавших из пулеметов, могло прийти в голову, что старший надзиратель Мосалов не знал о распоряжении начальника?
     Перепуганные зеки долго еще не выходили из бараков даже после того, как смолкли пулеметы. Сологубовские «активисты», почуяв запах «жареного», закрылись в своей секции и никого больше не пугали. И когда, после обеда зазвенел рельс, бригады медленно стали стекаться к воротам. Но победа уже не радовала Сологуба. 
. ========================
<.............................................>