ЖИЛЕТ ПАНА МИХОЛЬСКОГО 

     Было это в Киеве, в сороковых годах прошлого века и рассказывалось многим киевлянам самим паном Михольским, а нам пересказано писателем Ясинским. 
     Пан Михольский задумал жениться. Был он тогда еще очень молод, но уже довольно разумен, тяготел к обществу людей солидных и светских, невесту выбрал себе хорошенькую и с приданым, все приготовления к свадьбе совершал обстоятельно, прилично. А так как одна из основ приличной жизни заключается в приличной экипировке, то пан Михольский решил приехать перед свадьбой из своего глухого уезда в Киев, дабы нашить себе панталон, сюртуков, фраков и жилеток по самой последней моде. Так он и сделал - приехал и экипировался на славу, пользуясь советами некоторого графа, знавшего и протежировавшего молодого провинциала. Перед отъездом же из Киева обратно, в свой родной город, зашел однажды пан Михольский к графу с намерением приятно провести вечер и застал его в больших заботах по самому тщательному туалету. Пан Михольский смутился, стал извиняться: 
     - Ах, простите, любезный граф! Вы, кажется, в сборах куда-то... 
     - Да, - сказал граф, - еду к Юзефовичу в Липки. Пригласил в гости и притом на весьма важную персону. 
     - Что же это за персона? - спросил пан Михольский. 
     - Некто Гоголь, писатель. 
     -А, знаю, читал его вещички. 
     - А я, - сказал граф, - только слышал, будто он пишет, читать же мне его не доводилось. Что ж он, хорошо пишет? 
     - Да недурно, - ответил пан Михольский, - только уж больно обыденно: нет, знаете, полету, байронизму... 
     - А все-таки надо ехать, - сказал граф, вздыхая. - Во-первых нельзя манкировать приглашением такого лица, как Юзефович, а во-вторых, и сам этот Гоголь: он, оказывается, в большой милости у государя. 
     Пан Михольский насторожился: 
     - Да что вы? Ну, знаете, это очень меняет дело. Я бы и сам был не прочь взглянуть на такую знатную личность. 
    - А раз не прочь, то и взгляните. Едем со мной в Липки. 
     - Помилуйте, как же так? Неловко... 
     - Пустяки! Юзефович радушнейший хозяин. Я вас ему представлю. Едем! 
     И вот граф и пан Михольский в Липках. А там уже целая ассамблея, тайный трепет, ожидание высокого гостя. Давно готов чайный стол на балконе, толпятся, тихо переговариваясь, прочие гости, - все больше профессора киевского университета в новеньких мундирах, - хозяин то и дело выбегает взглянуть, не едет ли Гоголь. Но проходит час, другой - Гоголя все нету. Наконец бежит дворецкий: приехал! Хозяин кидается навстречу, профессора одергивают фалды, выстраиваются в ряд, опускают по швам руки... И вот тут-то и происходит то, о чем столько раз повествовал впоследствии пан Михольский приблизительно в таком роде: 
     - Как сейчас помню, этот самый Гоголь шел впереди почтительно следовавшего за ним хозяина, не спеша и глядя несколько вкось, исподлобья. У него был длинный нос, длинные прямые волосы. На нем был сюртук темного граната и 
темно-зеленая жилетка, по которой краснели мушки и глазки и ярко блестели желтые пятна. Все мы низко перед ним склонились, он же вдруг остановился и, не отвечая на поклоны, стал глядеть на одну мою особу. Хозяин рекомендует: 
     - Профессор такой-то... Профессор такой-то... 
     Он начинает легонько кивать головой, бормочет: 
     - Весьма приятно... душевно рад во всех смыслах... 
     Затем хозяин предлагает ему сесть к столу и откушать. Но он брезгливо смотрит на чай, на закуски, морщится от заходящего солнца. Хозяин делает поспешный знак какому-то молодому человеку, тот еще поспешнее кидается к краю балкона и загораживает собою Гоголя от солнца. Но Гоголь и на это не обращает вниманья, за стол не садится, а все продолжает глядеть на меня, точнее сказать, на мою грудь, в тот день украшенную одной из моих новых и лучших жилеток: жилетка эта была тоже весьма нарядна, только походила не на шкурку лягушки, как у столичного гостя, а на шкурку хамелеона. 
    

- Мне сдается, - молвил он наконец, щурясь: - мне сдается, что я вас где-то уже видел. 
     Я хочу ответить, что, кажется, не имел такого счастья, но хозяин так сердито грозит мне из-за его спины пальцем, что у меня прилипает язык к гортании. А Гоголь продолжает (и все не без яду): 
     - Да, я вас где-то видел. Не скажу, чтобы ваша физиономия памятна мне живо, но тем не менее я вас видел. Видел же я вас в каком-то трактире, вы там лакомились луковым супом. 
     Что мне было делать? Это было уже обидно, но я, конечно, только кланяюсь и ничего не возражаю. Гоголь же снова погружается в молчание, задумчиво глядя на разводы моей жилетки. Затем вдруг подает хозяину руку, делает общий поклон всем прочим и направляется к двери. Хозяин поражен как нельзя больше, но удерживать его, конечно, не смеет. Гоголь уходит, как-то неловко передвигая ноги в узких серых панталонах на широких штрипках, а хозяин растерянно бежит за ним следом, кланяется ему в спину... 
     Тут, в заключение своего рассказа, пан Михольский всегда хитро усмехался: 
     - Скажите же мне теперь, - говорил он, - как объясняете вы себе столь странное поведение Гоголя в Липках? Что такое происходило в его натуре? 
     Ему на это отвечали: 
     - Да кто же может знать натуру такого человека? Может быть, ему мелькнула какая-нибудь чудная идея, встала в воображении резкая фигура... 
     Но пан Михольский мотал головою: 
     - Да нет же! Ни то, ни другое. Ларчик открывался просто: Гоголь позавидовал на мою жилетку! Да, да, честное слово! Если бы граф не привез меня в Липки, то Гоголь и чай бы кушал и беседовал со всеми прочими гостями. Но случилось так, что я, совершенно невольно, отравил ему жизнь своей жилеткой.                                                 . 
     - Но послушайте: разве это возможно? 
     - Да вот оказалось, что вполне возможно, а доказательства тому вот какие. Но другое утро прибегает ко мне в отелю портной еврейчик, у которого я делал эту жилетку, последнюю в своем роде, ибо бархата такого рисунка в городе больше не оставалось, и чуть не падает мне в ноги: 
     - На милость Бога, дайте мне, пан, вашу жилетку! Уступите за какие угодно деньги! Это же чистое наказание, что такой жилетки нигде в Киеве больше не достанешь! Приехал один важный господин из столицы и купил у Гросса жилетку, а теперь увидал вашу и кричит, что непременно подавай ему в точь-точь такую же, как ваша! 
     Я соображаю, в чем дело, и отвечаю: 
     - А как фамилия того господина? 
     Портной пожимает плечами: 
     - А я знаю? И зачем вам его фамилия? 
     А я уже ясно вижу: ну, конечно, это Гоголь! И твердо отвечаю: 
     - Нет, не продам я тебе жилетки ни за какие деньги! Он хоть и Гоголь, а такой жилетки у него нет и не будет! Я, брат, свою жилетку выше всяких его «Мертвых душ» ставлю! 

     1936 г.