Александр Селисский

О ЛИНЕ

                                                                         «Словa в отчаяньи, во cне. 
                                                                         Опять ловить пытаюсь в строки. 
                                                                         ...Так стонет по ночам безногий, 
                                                                         Босым ступая но стерне.»

     Это было ее последнее стихотворение. И за всю жизнь Лина Ошерова не ударила палец о палец, чтобы хоть одно из них напечатать. И писала то, что выплескивалось. Не «как птица поет», но как человек чувствует. Единственный сборник - и тот, к сожалению, неполный, хотя всего-то написала около ста тридцати стихотворений или, во всяком случае, столько сочла нужным сохранинить - единственный сборник выпущен ее сестрой через десять лет после смерти Лины. Тираж пятьсот экземпляров. Сборник, насколько я знаю, подарочный и в продажу не потупал. А Лина свои стихи читала. Друзьям, гостям - вceм, кто хотел слушать. Читала она слегка откинув голову, никогда не растягивая строк в «поэтическом распеве», чётко выговаривая каждое слово. И даже хвасталась: «Уж не знаю. как пишу, но читаю я здорово!» Это веселая ложь, чуть приправленная иронией: в основном она здорово писала и прекрасно знала это. Впрочем, я никогда не видел, чтобы поэт был так равнодушен к публикациям и славе, притом, что к своей известности в дружеском кругу относилась Лина внимательно и даже, пожалуй, ревниво. А круг был немалый: народ в дом ходил охотно и не только ради стихов. Хозяйка была приветлива и общительна. Любила музыку. Любила танцевать. Любила оперетту за элегантные шляпы с полями и даже утверждала, что это и есть главная любовь в ее жизни. Да и просто - любила. При всем этом была погружена в свой собственный мир. И стихи были главным всегда. Не только собственные: познакомившись, мы с ней читали друг другу стихи три дня. Без перерывов. Сначала общеизвестное, классику или гениев, что у любого ингеллигента на слуху. Ну кто же тогда не знал пастернаковского «Гамлета» или «Мне на плечи...» Мандельштама, или стихов Цветаевой? Но вот Лина посмотрела на меня испытующе: 

                                           «Я смутно жил и неуверенно, 
                                           И говорил я о другом...»

     Эренбург - поэт, увы, не популярен. Случалось мне слышать о нем отзывы уничижительные и даже иронические. От людей, которые никогда не займут в литературе места, какое уже отведено ему. Стихи Эpen6ypгa ценят и читают люди, понимающие литературу с ее глубиной, «в обьеме».
     А собственные стихи Лины - их переписывали, передавали друг другу, увозили в другие города, но не она сама - друзья. И просто читатели, и почитатели ее стихов, таких тоже было немало. Она писала новые и опять читала, попрежнему сидя на неизменно любимой тахте. Днище тахты давно выдавлено: внутри .хранятся тетради, книги, журнальные вырезки, что угодно кроме собственного архива, которого просто нет. Она даже перебеливала рукопись не всегда: бывало просто черновик лежал, пока кто-нибудь не перепечатает. Потом черновик исчезал. «Архив? Правка, варианты? Должно быть, где-то валяются». Надо сказать, правила она мало: стихотворение, выплеснувшись на бумагу, в основном, таким и ocтaвалос:ь. Меняла два-три слова. Помню, как несколько раз, по схеме туда-и-обратно переходили «кастальские ключи» и «скрипичные ключи» в стихотворении «Томит молчанья тяжкий страх». Остались скрипичные, видимо, так было конкретнее. В паузах между написанием стихов, систематической литературной работой Лина не занималась («не работала поэтом»). То-есть занималась, конечно - иначе откуда стихи? - только это не проявлялось внешне. Но каждый час, каждую минуту, видимо, шла еще одна жизнь «про себя». Вдруг выключилась из разговора, жестом показала: «помолчи». Только жестом - слова, которые не станут стихами она, в это время, кажется, забывала. Никаких «поэтических эмоций» просто сосредоточен человек, занят серьезным делом. Чиркает карандашиком.
     - ...Ну, слушай...
     Бывало - исчирканный листок молча откладывался и никто не .сдавал вонросов. Не получилось? Не закончилось? Пока все касается только ее.
     Как-то в период еще не слишком тяжёлых ее депрессий, пытаясь развлечь, придумал я строчку, как мне казалось, вполне пародийную, на библейское «ищите и обрящете». У Лины уже была реминисценция этой темы. Строчка была такая: «А не обрящешь, так обрыщешь...» - и предложил ей написать шуточное стихотворение. Лина посмотрела серьезно, юмора не приняла (а уж как любила всякую шутку, тем более литературную!) присела на тахту непрочно так, бочком. Почиркала-почиркала и быстро, почти сразу:

                                           А не обрящешь, так обрыщешь. 
                                           Не обречёшь, так обретёшь. 
                                           Не хлеб единый - будет пищей. 
                                           Не гpeх единый - будет ложь. 

                                           И будут суетны заботы. 
                                           И сундуки полны добра... 
                                           Но вечной тенью встанет кто-то, 
                                           Кого ты разлюбил вчера.

                                           И хлам опять предстанет хламом 
                                           Отброшенным. - Куда нести? 
                                           И снова станет важным самым 
                                           Себя искать и обрести.

     Однажды я предложил ей слегка изменить строку. Она выслушала, согласилась: «Да... хорошо... так лучше, да...» - и больше никогда при мне это стихотворение не читала. А я, конечно, больше ничего не предлагал.
     ...Лина закончила школу в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году, в золотое послесьездовское время. Ей, однако, доступно объяснили, что даже в золотое время, имея маму Ошерову и папу Керзона, в Киевский университет поступать не стоит. Если, конечно, не любишь получать но морде, хотя бы и фигурально.  Jlинa не любила и подала документы в непрестижный педагогический институт. Излишне говорить, что литературу она знала на уровне абсолютно недоступном «среднестатистическому» пятёрочнику. Ошибок на письме не делала никогда. Сочинение написала в стихах.
     Двойка.
     Училась она в городке Орехово-Зуево. «Наших педагогов тоже не приняли в московские вузы. За свободомыслие. Я попала в отличную компанию».
     Кстати, о свободомыслии. Диссидентом Лина никогда в жизни не была. Один мои друг даже называл ее «красная Лина», хотя. на самом деле она была не «за» и не «против». Она была - вне. Ее свободомыслие могло касаться только литературы или искусства, но уж тут оно было полным.
     По зникомству нашли все же место в школе. Она немедленно организовала там литературный кружок. Ученики потом ходили к ней десятилетиями. Свои рассказы приносил Юра Меньшов - позже он окончил Литературный институт. Писатель. Но из школы пришлось уйти. Даже знакомство не помогло.
     Последнее пристанище интеллигента-гумманитария «женска полу» - работа в библиотеке. Не ведомственной или - еще чего! - академической! - там аристократы, там, все-таки, деньги платят, а просто и районной, да еще детской библиотеке. С нищенской ставкой и тоннами книг, которые нужно таскать вручную без всяких приспособлений или, хотя бы, тележки. Работают, в основном, женщины, а по выходным дням приходят мужья, помочь в переноске груза. Лина стала обходить библиотеки. Одну за другой, день за днем. Детские, потому что для обычной нужен был диплом библиотечного института, а в детскую годился недагогический. Найдя место, она всё равно проштудировала курс «культпросвета». По cобственной добросовестности.
     Я сидел дома и делал какую-то работу. Или делал вид, что делаю, не помню. Раздался телефонный звонок. Лина:
     - Мы тут (в детской библиотеке) выставку делаем. Ты не помнишь, что за стихи про Зою Космодемьянскую, каторую кто-то допрашивал...
     Я процитировал:
    «Ее допрашивал четвертый день подряд 
    Немецкий офицер, увешанный крестами,
    Ей руки за спину выкручивал солдат...» - В общем, это Безыменский. «О чем говорило молчание». Посмотри в сборнике. 
   

Лина: - Спасибо. Я же знала, что у тебя голова набита мусором. 
     И здесь тоже организовала кружок. На этот раз изучали искусстно Эллады. Эллада - вечная ее любовь.
     Есть понятие «абсолютный слух». У Лины был «абсолютный глаз. Пластику - живопись, архитектуру, скульптуру видела она мгновенно во всех деталях, ритме, соотношениях. И знала об этих искусства всё, Ну, почти всё. Этим искусствам в Элладе и посвящались занятия кружка. Но его участница Надя Нагорная, почти выросшая в ошеровском доме, все равно подалась в Литературный, как и Меньщов. А сама руководительница поехала в Ленинград, поступать в Академию художеств. Hа искусствоведческий. И на этот раз ее провал не был связан с. национальным - читай «еврейским» вопросом. Просто нарвалась на сволочь. Шло собеседование.
     - Где находится авторская копия картины Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»? 
     - В Киеве, в музее русского искусства. 
     - Неправильно. В Харькове.
     Ну что бы ей согласиться? Вон Галилей согласился с тем, что Солнце врашается вокруг Земли и жив остался. И в мироздании от этого - ей же ей! - ничего не изменилось. На самом деле как вращалась Земля вокруг Солнца, так и вращается. И умница сеньор Галилео знал, отрекаясь, что так будет. И картина как висела в этом музее на улице Терещенко-Чудновского-Репина и еще как ее переименуют там, в Киеве, который, слава Богу, вечно Киев! - так и будет висеть, а ты будешь учиться!
     В Киеве, - повторила Лина. - В музее русскою искусства. На втором этаже от лестницы направо и еще раз направо. В стене проход в следующий зал, по бокам Куинджи «Лунныи свет» и «На севере диком». А углом слева на боковой стене - Репин.
     Красная от злобы экзаминатор поставила четверку. С четверкой по конкурсу не проходили.
     Потом она какому-то приятелю написала диссертацию и он защитил ее в этой академии.
     Бывают на свете везучие люди! Я сам слышал, как студентке третьего курса искуствоведческого факультета муж-слесарь неуверенно собшил. что «Мона Лиза» и «Джоконда» - кажется, одна и та же картина. Студентка удивилась, но как хорошая жена, спорить не стала. Правда. училась она не в Академии.
     А поступи Лина тогда - скорее всего жила бы. Я думаю, что умерла она от голода. Только голодал не желудок, а мозг. Этот вид голодной смерти не исследуют. но он есть. Человек, запрограммированный на уровень Эрмитажа, не выживает в раионной библиотеке.
     Давно не было в доме вечеринок, давно не хотелось ей танцевать и даже походы в филармонию как-то исчезли из ее жизни. Но стихи еше писались и она жила. Жила не только своими стихами - всей поэзией. Конечно, у нее не было уравновешенной и твердой психики полярного пилота (кстати, безумно интересно: у всех ли пилотов она есть? Даже у полярных?) Лина была поэт - легко взлетала и легко падала. Поэт раним, это трюизм. Он и сам легко ранит, но ранят смертельно только его. Однажды ей показалось, что все кончилось. Что ее стихов больше не будет. После многомесячного перерыва появилось четверостишие, с которого я начал эти записки. А ещё через год, ничего больше не написав, Лина приняла смертельную дозу снотворного. Это был рекордный год по числу самоубийств.

                                           Поэзия ли женские стихи? 
                                           В них много искренности и не много силы. 
                                           То, что шептали или голосили, 
                                           Оправили в законченность строки. 
                                           Как редко были женщины смелы!
                                           Когда уже не знали - плакать, петь ли, - 
                                           Бросались в море с Лесбосской скалы, 
                                           В Елабуге затягивали петлю. 
                                           А если доживали до седин,
                                           Немыслимые вынеся печали.
                                           Себе не славу - мессу завещали. 
                                           Мир многолик 
                                           А Бог и впрямь един.

     Отчего, собственно, появляются стихи - противоестественный, в сущности, вид речи? Каждый поэт когда-нибудь размышлял об этом. Ахматова: «Когда б вы знали, из какого сора....» Маяковский: «Я поэт. Этим и интересен. Об этом и пишу...». Пушкин: «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон...» (У Вознесенского - «стадион». Ну, это уж кто кого требует). У Лины Ошеровой:

                                           Каким отчаяньем назвать 
                                           Ту убежденность и мессианстве, 
                                           Что обращала грех и пьянство 
                                           И ленность - в точные слова?

                                           Каким отчаяньем сберечь 
                                           Ту веру в провиденье Божье, 
                                           Что обозначила дороже 
                                           Земных сокровищ - ритм и речь?

                                           Каким отчаяньем храним 
                                           От недоверия и пули, 
                                           Чтоб перед ним в скрешеньи улиц
                                           Явился гордый серафим?

                                            Каким отчаяньем печали
                                            В познаньях многие, затем,
                                            Что Бог любовь дарет всем,
                                            А слово тем, кто был вначале?
                                            Каким отчаяньем?

    «Отчаянье...» «В точные слова...» Трудно сказать лучше. Понятнее.

_______________________________________________________________________________________
п