.
Ярослава Фаворская

Отрывок из повести «Возвращение» («Добро пожаловать»)
 

 *  *  * 

     Я родилась – верно, ведунья сглазила, русалки голые на озере ворожили, гномы зелье 
варили, меня опаивали, соблазняли, в искус вводили, искушение, покушение. Искус 
искусством, искус Иисусом. А я думала – змей укусил, искусил, запретное яблоко предложил.
     Мамушка меня в поле нашла, в подоле домой принесла, а баба с дедом глядят зло, дед на 
мать замахнулся: приблуду, - говорят, принесла, блудила с кем-то, пропащая, лучше бы ты 
умерла. 
     Мама плакала, а я как трава сорная, негожая, сама по себе росла. Глаза бесстыжие тоже 
видят божий свет. У пруда сидеть подолгу повадилась, глядела в воду – я ли не пригожая, 
чем я им не мила? Солнышко греет, на яблоньке дикой яблоки тоже сладкие, в овражке ягодки красные, спелые, в шиповнике шмель жужжит. Венок сплела из ромашек и колокольчиков. 
Запах сена,  трава сочная, мягкая, вода глубокая студеная - век бы здесь провела. 
     Русалки выплыли, сказали - иди, сестричка, твоя кровь холодная, тело гибкое, глаза 
зеленые, ты нам сестра, там на дне хрустальный дворец, жизнь тихая, неземной покой. 
Нырнешь – скажем тайну страшную, людям неведомую, будешь ее хранить. 
     Я с сестричками поплавала, а потом сказала – а что с вами будет, когда зимою озеро промерзнет до дна. У меня ноги есть, я домой пойду…
     Дома маму опять спросила – почему нас люди не любят, почему в глаза не смотрят, о чём 
за спиной говорят? Откуда я, мамочка, откуда такая взялась? Она рукой ласковой до щеки дотронулась, тихо мне говорит: «Я в лугах гуляла, землянику собирала, венки из ромашек 
плела… Ноченька рано на землю опустилась, в небе синем белые звёзды зажглись... Шла 
домой, сумерки, сверчки и соловьи поют. Вдруг вижу – с неба звёздочка упала и за дальним овражком лежит, мерцает, ясная. Я подбежала – там ты лежишь». Мамушка меня в поле 
нашла. В подоле домой принесла. 
     Зима пришла. Озеро льдом затянуло – где мои подруги, русалочки? Может, путями подземными успели уплыть в тёплые моря? Иней на солнце переливается, весь мир – как хрустальный дворец. По колено снег, по пояс снег, набился в валенки, в рукавицы. До дому далеко. Метель началась, иголками в лицо, ноги и руки стынут, озноб прокрадывается внутрь, оковывает ледяной бронёй и вдруг – тепло, спелый жар. 
     Очнулась у огня. Огонь в печке по поленьям потрескивает, дымом пахнет. Истома сладкая. 
     – Сомлела ты на холоде, - говорит мне незнакомый голос. – Хорошо, недалеко от меня. 
     Глянула - женщина с лицом ласковым. Дала мне выпить отвара горячего. Отвар пахнет 
летом, земляникой, пропечённой на солнце, душистым сеном. 
     Вставать не хочется, пригрелась я. Говорить не хочется. 
     – Полежи, отдохни, хочешь – не говори ничего, - её речь журчит, вливается звенящим весенним ручьём в уши. – Русалок ходила проведать? Да они уплыли давно в моря тёплые. 
Им там хорошо, там рыбки как птахи – красные, синие, жёлтые. Хочешь, деточка, я тебе поворожу? Скажу, что на роду написано, предскажу судьбу, от 
злого глаза оберегу?
     Взяла мою руку, в глаза посмотрела. 
     – Как исполнится тебе 15 лет, заберут тебя в страну дальнюю, южную, где солнце нещадное превращает землю в песок и камень.
     Пойдёшь по земле, не узнанная, ослепленная обезумевшим раскаленным солнцем. Пыль запорошит глаза, набьется в легкие. Вспомнишь иголками в лицо метель, и запах первого снега, знай - к прошлому возврата нет, возврата к прошлому, нет возврата. 

     Ночью метель утихла. Вышло солнышко. Пошла утром по деревне – люди косятся: 
     – У ведьмы была, – говорят. Ворожила, демонское отродье, теперь у неё чёрный глаз. Если 
беда какая – как бы не от неё?
     И, опустив глаза, чтоб не сжигать их взглядом, всё думала:
     – В сущности, ведунья – только слово. Ведьмачила, велась, была ведомой, сама кого-то за собой возьму, велела ведь поведать ведьмам это ведовство. 
     И открывала книгу с древней ведой. 
 
 

*  *  * 

     «Арбуз сладкий, хороший, два арбуз десять шекель, - монотонно и звучно поёт-выкрикивает голос, принадлежащий детине, приехавшему из пустыни. Он едет медленно на машине, чей 
кузов полон водянисто-сладких ягод. Он едет по улице, заставленной картонными хрупкими 
на вид, трёхэтажными жалкими домиками – щёлкните пальцем – развалятся, как костяшки домино, поставленные на ребро. 
     А где-то едет в лаковом Кадиллаке по залитой рекламными огнями какой-то там Авеню, белозубый негр, слушает чёрный рэп, а бардачок в бархатном салоне полон отборного кокаина, 
а рядом с негром – белокурая девчонка, закинутая всем, чем только можно, преисполненная жутковатым, до полусмерти, блаженством. Коленки голые под юбчонкой, пальчики тонкие, голосок нежный. 

     А здесь кричат ещё: «Моющие средства, туалетная бумага!» - на улицах собратья того 
детины из пустыни, кричат так сурово и зычно, что, не зная их языка, можно решить, что они объявляют о воздушной тревоге  и призывают скрыться в убежищах. 
     Под тротуарами пролегают пластмассовые трубы канализации – о, чудо цивилизации, изобретение всех времён и народов! Стены домиков вдруг неожиданно разноцветно 
разрисованы – рыбками, зверушками, маленькими принцами. 
     Пыль, вековечная, неистребимая, всюду зернистая пыль. Люди ее сплевывают, глотают 
едкий дым, и утробными голосами кричат, друг на друга и мне кричат: пыль, пыль, видишь, 
пыль, скорее пыль убирай. Вытирать пыль, пылесосом пыль собирать, в мешки складывать – 
что мой брат Сизиф - пыль опять летит. 
     Медленно прорисовываются сквозь не восприятие – запыленные кусты с нереально 
яркими цветами, серые от пыли сухие кактусы, припорошенные пылью сарайчики и дома, а 
из фауны – кошки пятнистые и полосатые. Голубей тут не любят, считают, что они разносят заразу, но им, как и кошкам, живётся сытно - хлеб валяется на улицах.
     Моя белокурая сестрёнка никогда не ходила по этим улицам. Она вообще мало ходила, всё больше ездила в лаковых кадиллаках, танцевала или валялась в постели – одна, или с 
кем-нибудь. Белозубый негр в шёлковом фраке угостил её коктейлем и кокаином в ночном 
клубе, под музыку Джимми Хендрикса. Негр подарил ей пару чулок и она поехала с ним, 
потому что ей было всё равно, куда и с кем ехать, с кем танцевать, нюхать кокаин или спать. 
     Я знаю, где моя сестрёнка. Она работает с 8 часов вечера до 4 часов ночи. Она танцует стриптиз в зеркальной комнате. Она видит своё отраженье 8 часов в сутки, ночью. То есть, конечно, с перерывами на сигареты, кофе, а то и полосочку-другую кокаина или кусочек 
экстази, но и кофе, и сигарета – перед зеркалом в уборной, где она подкрашивает губы и 
меняет разноцветное бельё – чулочки, поясок, трусики, бюстгальтер, комбинашечку, 
пеньюарчик, - всё это она снимает в обратном порядке под музыку в течение 20 минут. 
     Детина в кассе объясняет правила тем, кто зашёл сюда: Девчонка танцует за стеклом, 
зеркальным с той стороны. Она тебя не видит. За двадцать минут ты башляешь 20 баксов. 
10 получает она. Итак, 10 баксов за двадцать минут в зеркальной комнате – это много или 
мало или достаточно? 20 баксов за девочку, которая танцует для тебя 20 минут стриптиз за стеклом. 
     Я знаю, где моя сестрёнка. 8 часов в сутки видит себя, вожделенную для человека, 
платящего 20 баксов, расположившегося по ту сторону зеркала. Он сидит на диване, там 
рулон туалетной бумаги, мусорное ведро и всё. Она снимает с себя пеньюарчик, 
комбинашечку, бюстгальтер, трусики в течение 20 минут. Она двигается под музыку, она 
снимает с себя всё, кроме туфель и чулочек, за 20 минут. И он видит это через стекло.
     А в предрассветных сумерках её ждёт у выхода чёрный джип с тонированными стёклами. 
Они едут мимо пабов, баров, ресторанов, клубов. Прошёл дождь. В мокром шоссе акварельно отражаются красные, синие, белые огни светофоров и реклам. На улице полно людей. Джип стоит на перекрёстке, на светофоре красный цвет, мимо идут люди. В зеркальных стёклах машины  люди видят самих себя, отражающихся среди рекламных 
огней. Машина вписывается в улицу, сливается с ней. Девчонка рассматривает прохожих, чувствуя себя неуязвимой. Каждый из них мог видеть её в зеркальной комнате, снимающей 
с себя всё за 20 минут. 
     Она едет в комнату, где очень крепко спит. А днём солнечным – полполосочка-другая 
кокаина, кусочек экстази, город для её удовольствия, её прихотей, её вожделения, город призрачный, в полусне предоставляющий ей для прогулок аллеи, парки, галереи, казино и 
бары. И так до сумерек. И ночью опять примеряет маски яркие – я твоя, твоя, твоя на 
20 минут. 
 
 

*  *  *

     Я знаю, где моя сестра. Моя сестра гордая, чернокожая. Она беременна вторым ребёнком, 
на девятом месяце, работает на базаре, продаёт фрукты и овощи. Ей время рожать, она ждёт «Амбуланс», одной рукой придерживая могучий живот, другой, в перерывах между 
схватками, поднимает тяжёлые ящики с фруктами и овощами. 
     Через три дня она вернётся  сюда, положит младенца в пустой ящик и продолжит 
продавать фрукты и овощи. Через неделю она затянет грудь, оставит младенца мужу и уедет 
к маме на территории за колючей проволокой, взяв с собой полуторагодовалую дочку. 
     Через месяц она будет валяться у мужа в ногах, обхватив его колени умолять, чтоб он не оставлял её с двумя детьми ради белой шлюхи.