.
«Настоящие зайцы» или проза Григория Розенберга. 

        Не знаю, как кто, а я давно подозревал Григория Розенберга в том, что он необычный прозаик. Разумеется, «необычный» это не синоним слова «уникальный». Я мог бы найти ему немало аналогов в литературе, в русскоязычном ее секторе. Более того, я даже указывал на 
один из этих случаев. Подчеркиваю, не на предшественника, а на аналог, на писателя, чья творческая судьба и характерная манера виденья напоминают Григория. Как вы, наверное, помните, я говорил о Юрии Олеше с его «Завистью» и «Ни дня без строчки». Что ж, теперь, пожалуй, я мог бы сказать поконкретней: Григорий Розенберг прозаик-поэт, не поэт, 
пишущий прозу, а именно прозаик-поэт. И даже более того, прозаик-бард, если в качестве основного свойства бардов, брать не гитарный аккомпанемент, а их повальную 
приверженность к одной единственной строфической и ритмической модели: 
куплет-припев, куплет-припев. Именно неспособность мыслить иначе чем в рамках четверостишья и делает барда бардом. Но то, что для барда норма, для прозаика недуг, 
который, на мой взгляд следует преодолевать. Мы все свидетели того, что знаменитый метафорист Ю. Олеша так и не смог преодолеть прогрессирующей, с годами, склонности к дискретной подаче материала. То что такая перспектива улыбается и Григорию, со всей очевидностью продемонстрировал обсуждаемый рассказ. 
        Перед тем, как перейти к самому тексту, мне хотелось бы поделиться еще одним соображением общего порядка. Человек за жизнь, по-моему, переживает три основных этапа. 
А впрочем, это общеизвестно, вот эти этапы: детство, зрелость и старость. Думаю, именно в 
силу перманентной актуальности возрастных изменений для человека, в литературе 
встречается множество попыток по раскрытию этих понятий в виде художественных 
образов. Так совсем недавно, несколько месяцев назад Анна Файн представила для 
обсуждения аллегорию, в которой типичные слои израильского общества были 
ассоциированы с этими тремя возрастами. Но это к слову. Я хотел бы предложить свое понимание данной градации. Детство я ассоциирую с выражением «Неужели? Что вы 
говорите? Не может быть». Зрелость «Ничего не хочу слышать, я уже сталкивался с этим и 
нечего тут мне говорить ерунду». Старость «Что вы в самом деле, сдурели? Сколько раз 
можно повторять одно и то же?» 
        Именно с этих, быть может, небесспорных, позиций мне и хотелось бы поговорить о 
рассказе Розенберга. Его композиция построена по принципу многократного сравнения отдельных, взятых выборочно, реалий железнодорожной поездки с жизненными коллизиями героя. Таким образом, поезд выступает как многослойный символ человеческой жизни. Итак сравнение вот главный прием этого рассказа, которым Григорий подменяет традиционный контрапункт. Причем сравнивает автор не только поезд с разными случаями и памятными ощущениями своей жизни, но и свое современное ж-д ощущение, со ж-д ощущениями в 
детстве. Это своеобразный камертон повествования, ибо оно дано ретроспективно: из 
юности, через зрелость, к старости. Итак, я собираюсь доказать на нескольких примерах, что ассоциативно-механический реализм, предпочтенный нашим юбиляром обычному, может 
быть, сложноватому в реализации прозаическому контрапункту, по-моему ничем не 
оправдан, кроме стремления побыстрее и поэффектнее разделаться с темой. 
        Замечание 1: 
        Такого рода прямые сравнения, зачастую смотрятся элементарной подтасовкой и формализмом. Например, сравнение перехода из одного вагона в другой, составленного из 
двух половинок, с заходом в пьяном виде в темную комнату для танцев. Образ мира из двух качающихся одна по отношении к другой, половин по-своему плодотворен. Но эта плодотворность требует добавочного, и я бы сказал, творческого подхода, и то, что у героя 
спьяну подкашивались ноги это еще не повод сравнивать одно с другим. К слову, автор 
слишком часто пользуется и по-моему злоупотребляет алкогольными очками. Я не 
утверждаю, что человек подверженный градусу не имеет права служить героем рассказа. 
Кое-кто и поэмы посвящал алкоголикам. Однако опираться на зрительные и иные 
аберрации свойственные подобному состоянию, для того чтобы подкрепить шаткое 
сравнение, недопустимо. 
        Замечание 2: 
        Повествование ведется ретроспективно, то есть более зрелый человек смотрит на себя 
более молодого. Где же тогда, спрашивается, эффект двойной оптики. Я, человек, 
умудренный как позитивным, так и негативным опытом, описываю ситуации в которые 
попадал

тот же самый я, но подобным опытом не обладающий. Должен ли я 
комментировать с высоты своего возраста мои юношеские поступки и реакции? По-моему должен. Это подразумевает метод реализма. Что интересно, сам Григорий в начале рассказа иллюстрирует это самое положение не оригинальным по сути, но вполне красноречивым пассажем. 
        «Я стою … лицом у самого стекла и смотрю сквозь нечеткое отражение в плывущую за 
окном ночь». В то же самое время, опустившись всего на полстраницы, мы обнаруживаем описание случая, когда соседка ни с того ни с сего приглашает героя к КОМУ-ТО из своей компании. Подкупает это широкое «кому-то» применительно к компании небожителей, с 
точки зрения юноши. Но это мелочь. Дальше автор повествует о том, что герой несколько 
дней изводил себя сомнениями по поводу того, что они (небожители) говорят по-другому, 
живут иначе и иначе развлекаются. Что ж подобные сомнения вполне могли обуревать 
молодого человека. Однако старый человек, который об этом рассказывает, мог бы 
задуматься заодно и о кое-чем другом. Например, а зачем его вообще пригласили, и как бы сложилась его дальнейшая судьба, если бы этого приглашения не было вовсе, или если бы 
он этим приглашением пренебрег. Разумеется, те же самые вопросы мог бы задать себе и 
юноша с негой во взоре, но вопросы, заданные спустя десятилетья, когда кое-какие 
коллизии не только завязались, но и, слава Богу, завершились, получают совсем другое, добавочное толкование и значение. Подобных недомолвок и недодумок в тексте немало. 
        Замечание 3: 
        Ассоциативная оппозиция, навязанная автором самому себе, сужает его взгляд. Действительно, сравнивается все вдоль временной вертикали и прежде всего 
железнодорожные ощущения со всем остальным. Из подобной композиции явно выпадает сравнение по горизонтали, скажем одного человека с другим. Один из самых красноречивых примеров отсутствие сравнительной характеристики двух спутниц жизни одного и того же человека. А какие бы «глубокие ассоциации пришли бы тогда в пьяную голову»? К слову, ассоциации цементирующие повествование, а не наоборот его разваливающие. 
        Замечание 4:
        У велосипеда, как известно, есть два колеса, руль, рама и сидение. У поезда, как у 
символа, освоенного мировой и прочей литературой, что подтверждает сам 
рассказчик-герой, тоже имеются свои пара колес и руль. И если уж изобретать подобный 
снаряд, то желательно не игнорировать важных деталей, ибо это как-то не солидно. Однако 
автор так занят притягиванием за уши далековатых случаев из жизни, что не заметил вполне логичной, и тоже увы не оригинальной ж-д аллюзии. Как-то движение от агрегата к 
хвостовой части и дальше, на рельсы, или, что проще: человеческое нисхождение от 
рождения к смерти. Уверен, есть и другие, утерянные под горячую руку, шестеренки. 
        Замечание 5, последнее: 
        Ассоциативный подход в прозе вещь хоть и малоэффективная, но не бесполезная. В 
качестве положительного примера могу напомнить рассказ Ю. Трифонова «Настоящие 
зайцы». Речь там идет о посещении пожилым лирическим героем автора Италии. При этом 
он вспоминает о своей первой поездке в страну «фиг, маслин и так далее». Гуляя по улицам 
Рима он то и дело натыкается на вещи, знакомые ему с первой поездки. Вспомнив кое-какие объекты, он отправляется на их поиски. Например, ему запомнился ресторанчик, в котором подавали отличную зайчатину, и он решает найти это место. И он находит его, правда 
теперь этот ресторан называется не «Зайцы», а «Настоящие зайцы». Он заходит туда, 
заказывает фирменное блюдо и пока он его ожидает, разговаривается с хозяином заведения. 
Тот объясняет ему, что предыдущие хозяева, владевшие этим местом многие годы, в конце 
концов не выдержали конкуренции и сошли со сцены. Герой просит рассказать подробности 
этой истории, и узнает, что было скандальное дело. Прежние хозяева под видом зайчатины подавали жареных кошек. С тех пор ресторан и называется «Настоящие зайцы».