...
Беды надвигаются

1

     Новый, 1929 год мы, подростки и молодежь, все между собой друзья, решили встречать вместе, в складчину у Урусовых, живших в высоком доме в Большом Знаменском переулке.
     Большая часть семьи уходила встречать Новый год куда-то еще, и просторная квартира предоставлялась младшим - сыну Кириллу и дочери Лене. Кирилл мечтал стать геологом, но ему, как княжескому сынку, ставились всякие препятствия, Лена была подругой моей младшей сестры Кати. Она училась в восьмом классе шкалы и вместе с другой своей подругой, Леночкой Желтухиной подрабатывала в частном кафе на Пречистенском бульваре сзади церкви Святого Духа, теперь на том месте выстроили вход в метро Кропоткинская.
     Только во Франции и то далеко не везде в ресторанах видел я таких проворных, очаровательных и веселых официанток. Со стопками тарелок, с переполненными подносами они носились между столиками да еще успевали кокетничать с гостями. В том кафе Леночка Желтухина прельстила красавца студента университета - химика Петра Александровича Ребиндера, ставшего впоследствии академиком, весьма известным ученым. Когда полвека спустя я встретился с нею и напомнил ей о ранней молодости, мои сестры на меня напустились. Важная академическая дама не любит вспоминать некоторые эпизоды из своего прошлого.
     На встречу Нового года явились мои младшие сестры - Маша и Катя, наши
двоюродные - дети Владимира Владимировича Голицына - Саша и Олечка, Саша где-то работал, Олечка еще училась в школе, пришли наши четвероюродные - три брата Раевских. Старший, Сергей работал фотографом при некоем электроинституте, был в подчинении у знаменитого ученого и священника - отца Павла Флоренского. Второй брат, Михаил Раевский - мой ровесник - учился на математическом факультете университета, его считали будущим крупным ученым-математиком. И еще он учился пению. Младший Раевский - Андрей учился в студии Хмелева и мечтал стать артистом.
     Еще среди гостей была подруга моей сестры Маши - Леля Ильинская, с которой мы вместе учились на Литературных курсах (ВГЛК).
     Еще была моя двоюродная сестра Леля Давыдова, ее мать, тетя Катя, была родной сестрой моей матери, а ее отец, Александр Васильевич, иначе дядя Альда, незадолго до того изгнанный вместе с семьей из своего моршанского имения Кулеватова, занимал должность юрисконсульта при Тамбовском базаркоме, иначе говоря, защищал интересы мелкой буржуазии - базарных торговцев, что уже само по себе являлось весьма предосудительным. Председателем базаркома был Палеолог - потомок византийских императоров.
     Уже около полуночи неожиданно пришел с бутылкой шампанского большой друг нашей семьи Юша Самарин. Был он старше всех нас, однако предпочел нашу веселую компанию чопорному обществу в частном особняке Герье на Гагаринском переулке у моей двоюродной сестры Сони Бобринской - жены англичанина Реджинальда Уитера.
     Наша компания угощалась в сравнении с нынешними временами весьма примитивно - винегрет, картошка, клюквенный морс, самодельное мороженое, печенье. Алкоголя подавалось в меру, главным образом, крюшон из столового вина с сахаром и яблоками.
     А веселились мы от души, искренне и беззаботно, без устали шаркали ногами по полу, танцуя строжайше запрещенный фокстрот, заводили одну и ту же пластинку, заунывный голос то блеял, то завывал нечто вроде молитвы - «А-а-аллилуия, а-а-а-ллилуия...» Когда садились отдыхать, Михаил Раевский услаждал девиц своим чересчур громким, резавшим слух баритоном. Пел он всегда одну и ту же арию: «Пою тебе, бог Гименей...»
     Больше всех наслаждалась моя самая младшая сестра, пятнадцатилетняя Катенька, которая впервые удостоилась быть приглашенной в общество «больших».
     Между прочим, писатель Анатолий Рыбаков в своем, в целом потрясающем романе «Дети Арбата», рассказывая о молодежи тех лет, описывает весьма вольные отношения между юношами и девушками, на что снисходительно смотрели их родители. Вспоминая сейчас годы своей молодости, скажу: да, и в нашей компании возникали отдельные парочки, но любовь отличалась благородным целомудрием.
     Часа в четыре утра явились родители Урусовы - Юрий Дмитриевич, в прошлом товарищ прокурора в Москве, и его жена Евдокия Евгеньевна, дочь когда-то известного исторического писателя графа Салиаса; к сожалению, в наши времена его несомненно интересные романы не переиздавались, отпугивал, очевидно, титул графа.
     Следом за родителями Урусовыми явились их старший сын Никита и дочь Эда
с мужем Михаилом Унковским - двоюродным братом Раевских. Супруги были артистами в студии Хмелева и считались там наиболее талантливыми, им обоим предрекали блестящую будущность (1).
     Нам пора было уходить. Я шел вместе с сестрами вверх по Пречистенке и был
переполнен мечтами о будущем. Оно казалось мне лучезарным, счастливым. В уме я подбирал эпитеты для очередного моего очерка из серии «По северным озерам». Кончу Литературные курсы и стану писателем. Так я мечтал,
     Ах, как жестоко сложилась дальнейшая судьба многих из тех, кого я сейчас назвал!..

2

     Когда я вспоминаю о той жизни шестьдесят лет спустя, то прежде всего на ум
приходит ненависть, упорно и злобно насаждаемая сверху. Та ненависть подхватывалась прессой, газеты пылали злобой к капиталистическому строю, который нигде и никак не думал низвергаться. Еще с большей ненавистью писали газеты о классовых врагах, которые притаились в разных учреждениях, во всех глухих углах нашей многострадальной страны. Почему государственная машина еле двигается и скрипит? Да классовые враги вредят. Бдительность! Это слово не сходило со страниц газет. Кто враги? Самые первые враги - это кулаки, то есть крестьяне, которые трудятся для себя, для семьи, а не для строительства социализма. Еще враги - это специалисты: инженеры, ученые, служащие. Они сознательно вредят в промышленности, на транспорте, на стройках, в учебных и научных учреждениях, еще враги - попы, а иначе
представителей духовенства в газетах не называли. В церквах проповедуется чуждая и враждебная идеология. Закрывать церкви, сажать попов!
     Еще непримиримые враги - это бывшие люди: помещики, чиновники, офицеры, царские и белые, фабриканты. У всех у них отняты прежние привилегии, разные блага, и потому все они ненавидят Советскую власть, а среди бывших особо выделялись титулованные - князья, графы, бароны, А если быть более точным, то на первое место ставились князья, как якобы близкие к царскому трону, потом шли бароны по аналогии с бароном Врангелем, а графов иногда «прощали».
     Князь С. Д. Урусов, бывший губернатор и товарищ министра внутренних дел, чудом уцелевший, когда его два младших брата погибли в лагерях, в своих интересных воспоминаниях 
с иронией замечает, что до революции никогда княжеский титул не ставился так высоко, как позднее.
     Страшным орудием, карающим людей, не совершивших никаких преступлений, более того, карающим их детей, в том числе и малолетних, стад закон о лишении избирательных прав.
     В основу была положена трактовка весьма краткой формулы Карла Маркса: «Бытие определяет сознание». Разъяснялась эта формула так: «Вы сами, ваш сын или ваш внук по социальному происхождению принадлежите к ранее привилегированному сословию - дворян, купцов, духовенства, а раз вы эти привилегии потеряли, значит, чувствуете себя обиженными Советской властью, значит, ненавидите ее, значит, являетесь врагом, значит вас надо преследовать».
     В 1928 году существовала безработица. Тогда и была властями придумана так называемая чистка учреждений.
     Главным критерием считалось социальное происхождение, а не квалификация
служащего, не его усердие, не его честность. На первых порах анкеты не были особенно подробны, стояли такие вопросы: «Кто были ваши родители? Служили ли вы в царской армии? Служили ли в белой армии? Привлекались ли к уголовной ответственности и по какой статье? Имели ли собственность?» На вопрос о родителях можно было кратко отвечать - «сын служащего», «дочь врача». Только в 30-х годах бдительные отделы кадров догадались вставить вопрос о бывшем сословии родителей.

3

     Да, так что же такое чистки 1928 и 1929 годов?
     Инициатором называли Емельяна Ярославского, придумавшего три категории чисток. Вычищенный по первой категории вообще лишался права куда-либо поступать на службу. Вычищенный по второй категории изгонялся из столичных учреждений, но мог уехать работать на периферию. Вычищенный по третьей категории оставался в своем учреждении, но на низшей должности.
     Чистка проводилась публично на общих собраниях. Судьбу поставленного к позорному столбу решали его сослуживцы под особым давлением председателя комиссии по чистке и членов комиссии, кристально чистых партийцев.
     Приведу примеры.
     Брат моего отца Голицын Николай Владимирович, иначе дядя Нике, историк по образованию, служил переводчиком в институте Маркса и Энгельса. Комиссия взяла его на мушку. Сослуживцы защищали, говорили: он незаменим, переводит с трех языков и на три языка быстро и квалифицированно. Но он был бывшим князем, да еще той года сидевшим по политической статье. И нашли к чему придраться. Он перевел статью о том, как миллионер Форд дрессирует рабочих. Ага, бывший князь осмелился сравнить пролетариев с животными! Председатель комиссии произнес громовую речь. Дали слово злополучному переводчику. Он оправдывался, что перевел абсолютно точно, в подлиннике напечатано именно «дрессирует». И этим только подлил масла в огонь.
     - Ага! - загремел председатель.- Вы продолжаете настаивать на мерзком Сравнении пролетариата с животными!
     И был бедный князь вычищен единогласно по первой категории. Бойкий журналист со злорадством сообщал об этом в газете.
     Родные собрались его выручать. Брат моей матери дядя Алеша Лопухин усердно зарабатывал, вязал на чулочной машине чулки. Он взялся учить вязать и дядю Никса, но тот в технике не смыслил ничего, даже винты не мог открутить отверткой. Родственники поняли, из историка чулочник не получится. Выручила его великая нужда в квалифицированных переводчиках, его приняли на работу во французскую газету «Journal de Moscou», и верой и правдой он там служил благополучно в течение двадцати лет, пока не скончался в 1942 году.
     И еще пример чистки. Бывший министр путей сообщения Временного правительства Некрасов Николай Виссарионович был специалистом высокого класса, с первых дней революции он пошел на службу Советской власти. Ленин его ценил. Он занимал крупный пост в ВСНХ и был вычищен по первой категории. В газетах публиковали о нем ругательные статьи, а художник успел запечатлеть, как он, оправдываясь, выступал на трибуне перед общим собранием, - независимое благородное лицо, орлиный взгляд. Вскоре его посадили. После Беломорканала он попал на строительство канала
Москва-Волга, там сперва занял ответственную должность начальника работ, потом его понизили. Мне показали его рослую фигуру - в окружении подчиненных он вышагивал по строительству. Когда канал был открыт, посадили многих, в том числе и Некрасова. Он исчез.
     Вообще чистили в учреждениях далеко не всех, а выискивали отдельные жертвы. Так попался на крючок совсем юный геолог Кирилл Урусов. О той чистке мне рассказывала одна его сослуживица.
     Он вышел на трибуну, высокий породистый юноша со светлыми глазами и бархатными ресницами, и только сказал: «Да, мой отец бывший князь. Он всю жизнь служил, никогда никакой собственности не имел, а я его сын и никакой другой вины за собой не знаю». В зале воцарилась тишина. Вдруг одна девушка вскрикнула, ей сделалось дурно, ее увели,
     Кирилл прошел чистку благополучно. Несколько лет спустя он женился на некоей Волковой. 
А по тогдашним законам при регистрации брака муж имел право менять свою фамилию на фамилию жены. Так князь Урусов стал гражданином Волковым и под этой фамилией благополучно прожил всю жизнь.

4

     Ну, а мы? Наша многочисленная семья в том. 1929 году, казалось бы, благополучно жила во втором этаже двухэтажного дома № 16, квартира № 5 по Еропкинскому переулку.
     Дедушка Владимир Михайлович продолжал ежемесячно получать десять долларов на США от своего сына, а моего дяди Саши, прославленного в Лос-Анжелесе врача-хирурга. И еще он получал десять долларов из Италии, от Моины - вдовы двоюродного брата бабушки, когда-то известного промышленника и мецената Семена Семеновича Абамелек-Лазарева (2); эта вдова, между прочим, из своих капиталов кормила, по крайней мере, двадцать своих родственников в СССР. И еще дедушка ежедневно писал дневник принимая гостей, а иногда вместе со своим внуком, а моим братом Владимиром раскладывал дамский пасьянс, тот самый, который люблю теперь раскладывать и я.
     Мой отец благополучно служил экономистом-плановиком в химическом отделе
Госплана СССР. получал зарплату двести рублей что считалось тогда солидно, правда, 
не на столь многочисленную семью. Химию он в Поливановской гимназии не проходил, 
чем занимался на работе, не знаю но убежден, как и везде раньше, он был добросовестным 
и усердным работником. Ходил он на работу на Ильинку ради моциона всегда пешком.
     Брат Владимир - художник, занимался иллюстрацией книг и журналов.
     О заработке матери и как этот заработок рухнул, я расскажу отдельно.
     Сам я выполнял по заказам редакций чертежи и усердно учился на ВГЛК, а по ночам я тайно строчил очерки для серии «По северным озерам», постоянно пребывал в эдаком восторженно-вдохновенном состоянии и был счастлив.
     Сестра Маша продолжала учиться вместе со мной на ВГЛК, вырастала она нельзя сказать, чтобы красавицей, но черты лица ее под кудрявыми светлыми локонами были тонки и благородны, постоянно молодые люди приглашали Машу в кино или театр.
     О самой младшей сестре, Кате пока писать нечего, училась она в группе девочек у бывшей начальницы женской гимназии Веры Николаевны Величкиной в Серебряном переулке. Потом власти усмотрели в таком частном преподавании нечто предосудительное, группа распалась и Катя вместе со своей подругой Олей Шереметевой (не графиней) поступила в обычную школу-семилетку.
     Сестра Соня занималась санитарной статистикой, которой кормились несколько
семей из бывших, и в органах здравоохранения всегда знали о состоянии здоровья населения, 
и в случае чего врачи могли поднимать тревогу. Ныне эти цифры в нашей стране строго засекречены, и только совсем недавно мы узнали, что детская смертность у нас даже выше, 
чем в некоторых странах Африки...
     У Сони наконец кончился разрывом длительный и безрезультатный роман с бывшим офицером князем Владимиром Николаевичем Долгоруковым. Был он человеком, несомненно, большого ума и культуры, но холодным эгоистом. Возможно, из-за контузии в германской войне он уцелел, никогда не сидел и впоследствии стал писателем. Жил он рядом с нами в Малом Левшинском переулке, постоянно к нам ходил, потом прекратил хождение.
     Не очень я знаю о романе с ним Сони, она то и дело шепталась с матерью и,
видимо, разрыв переживала тяжело. Ее характер круто переменился, она обратилась к религии, постоянно посещала церкви и разных святой жизни старцев. А лет ей исполнилось двадцать 
пять.
     И тут в нашей квартире однажды появился немолодой ученый, специалист по рыбам 
Виктор Александрович Мейен, появился он совсем случайно. До того постоянно ездил к Осоргиным на 17-ю версту.
     Узнав, что Виктор Александрович живет недалеко от нас, в Большом Левшинском переулке, Осоргины дали ему к нам какое-то поручение. Он явился, увидел Соню и, как признавался позднее, с первого же взгляда влюбился в нее. Но действовать решил осторожно.
     Семья наша всегда отличалась широким гостеприимством. Виктора Александро
вича усадили рядом с дедушкой, предложили чашку чая. Услышав разговоры, прервал свои занятия брат Владимир и подсел с другой стороны дедушки, началась умная беседа.
     И тут выяснилось, что гость нуждается в переводе с английского какой-то научной статьи, 
а для его научных трудов требуется чертежник.
     Так отец получил заказ на перевод статьи, а я стал чертить для Виктора Александровича 
разные схемы по рыбоводству.
     Виктор Александрович пригласил Соню в театр, она отказалась, а в церковь на
какую-то особенную всенощную с ним пошла и в другой раз с ним отправилась к некоему 
святой жизни старцу.
     Он пригласил всех нас на воскресенье на грандиозную рыбную ловлю на Бисерово озеро, 
это около платформы Черная по Нижегородской (ныне Горьковской) железной дороге. Поехали Владимир с Еленой, Юша Самарин, сестра Маша, Саша Голицын, а Соня не поехала. Да ведь 
все это мероприятие Виктор Александрович организовал, чтобы лишний раз увидеть ее, 
а вовсе не для нашего удовольствия.
     И я просил Соню:
     - Пожалуйста, не будь с ним такой недоступной, а то он перестанет заказывать мне чертежи. 
Так мы жили в начале 1929 года, А потом началось...

5

     С той веселой встречи Нового года прошло месяца два. Однажды отец пришел
с работы раньше времени, бледный с остановившимися глазами. Мать сразу почувствовала неладное. Отец медленно снял пальто, медленно повесил на вешалку и молча прошел в заднюю комнату - их спальню. Мать последовала за ним.
     Не сразу отец смог рассказать, что случилось.
     Его ближайшим начальником был инженер Камзолкин, весьма порядочный человек, о котором, кстати, мой отец упоминает в своих воспоминаниях. Камзолкин когда-то приезжал в Бучалки и в качестве эксперта давал советы, как поднять доходность имения.
     А тут он сказал отцу, что в Госплане предстоит чистка аппарата, мой отец намечен первой жертвой и будет вычищен по первой категории.
     - Может быть, мне пойти к Осадчему? - спросил отец Камзолкина.
     Профессор Осадчий был первым заместителем председателя Госплана Кржижановского и еще с прежних времен знал отца.
     - Осадчий сам за себя трясется, - возразил Камзолкин, - немедленно пишите заявление об увольнении по собственному желанию. Уйдете с незапачканными документами и поступите 
в более скромное учреждение.
     Отец знал, как его брата за глагол «дрессировать» поставили на всеобщее поругание, найдут 
и для него подобную причину. И он тут же в кабинете Камзолкина написал: «Прошу меня уволить...»
     А через год весь руководящий состав Госплана, начиная с Осадчего, в том числе и Камзолкин, был арестован. Их обвинили во вредительстве, в засорении кадров классовыми врагами, некоторых расстреляли, других отправили в концлагеря. Кржижановский был ближайшим 
другом Ленина, его отстранили, сделали академиком, а председателем Госплана был назначен Куйбышев.
     На первых порах отец духом не пал, и мать старалась его поддерживать. Он зарегистрировался на бирже труда, как безработный, и стал ходить по московским учреждениям по направлениям биржи и по рекомендациям знакомых. А знакомых еще «со времен деспотизма» у него везде было много, и везде знали его как очень хорошего работника. С утра он уходил, как на службу, в одно, в другое, в третье место.
     А тогда начался первый год первой пятилетки. Во всех учреждениях увеличивались штаты. Руководители на первых порах встречали отца радостно, знакомили с характером будущей работы, случалось, показывали стол, за которым ему предстоит сидеть. С благоприятными резолюциями на заявлениях отец заполнял анкеты.
     Всю жизнь он был честным, даже чересчур честным, никогда ничего не скрывал. И отец писал: бывший князь, бывший дворянин, бывший предводитель дворянства, бывший член московской управы, далее перечислял те советские учреждения, в которых работал с первого месяца Советской власти в течение одиннадцати лет.
     - Зайдите через три дня, - смущенно, а то со страхом говорили ему руководители учреждений. А однажды некий кадровик брякнул:
     - Да куда вы суетесь? Без вас построят социализм.
     А газеты, повествуя о чистках, пылали ненавистью к бывшим людям, называли
их классовыми врагами, брали на мушку какое-либо учреждение и перечисляли фамилии бывших помещиков, офицеров, чиновников или сыновей бывших, бывших, бывших...
     А наверняка именно эти злополучные работяги старались особенно усердно и
добросовестно, старались и за совесть, и за страх.
     Я не знал, да и теперь не знаю более деятельного и усердного работника, чем
мой отец. А тут он постепенно сникал, у него опускались руки. Он привык всю жизнь сидеть за столом на службе и дома по вечерам редко выходил к гостям, чем-то занимался в раздумье, опять начинал ходить. Однажды он подошел ко мне, когда я за своим столиком чертил очередную карту, и сказал мне:
     - Послушай, научи меня чертить.
     - Ах папа, - ответил я, - для этого нужно долго тренироваться. 
     Он очень страдал от безделья. Привыкший нести главный груз семьи, он беспокойно говорил матери:
     - Как мы будем жить?
     - Образуется, - утешала она словами слуги Стивы Облонского.
     Да, случайные переводы статей и заметки в журналы давали, в сущности, гроши. Но работать для отца было насущной потребностью еще со студенческой скамьи.
     Однажды сестра Соня явилась из своего санитарного учреждения очень расстроенная. Ей сказали, что больше давать работу не будут, сведения по санитарной статистике признаны лишними, напрасной тратой средств, чуть ли не вредительством. Не знаю, посадили ли врачей-энтузиастов этого полезного дела. Очень может быть, что посадили. Так лишились заработка сестра Соня, сестра Лина и еще несколько семей из бывших.
     А брат Владимир и я пока успешно трудились. И моя мать тоже немного зарабатывала в артели вышивальщиц. И дедушка получал доллары. Кое-как мы продолжали сводить концы с концами.

6

     Однажды, уже в марте месяце, наша невестка Елена вернулась с покупками и
сказала:
     - Там у ворот народ толпится, там Бог знает что наклеено.
     Я выскочил наружу. На одном из столбов ворот был наклеен большой лист бумаги. Люди подходили к воротам, читали. Крупным почерком наш управдом, человек, к нашей семье отнюдь не враждебный, однако аккуратный исполнитель, написал. Цитирую по памяти, но думаю - 
почти дословно:
     Список лиц, лишенных избирательных прав по д. № 16 Еропкинского переулка:
1. Голицын Владимир Михайлович (старший) - бывший князь, бывший губернатор, бывший Московский городской голова, бывший помещик, бывший домовладелец.
2. Голицын Михаил Владимирович - бывший князь, бывший предводитель дворянства, 
бывший член Московской городской управы, бывший помещик, бывший домовладелец, ныне нигде не работающий.
3. Голицына Анна Сергеевна - бывшая княгиня, иждивенка бывшего князя.
4. Голицын Владимир Михайлович (младший) - сын бывшего князя, нигде не работающий.
5. Голицына Софья Михайловна - дочь бывшего князя, нигде не работающая.
6. Голицына Елена Петровна - иждивенка бывшего князя.
7. Голицын Сергей Михайлович - сын бывшего князя, нигде не работающий.
     Сестер Маши и Кати в списке не было, как не достигших восемнадцатилетнего возраста. 
Далее шли:
8. Россет Александра Николаевна - иждивенка бывшего князя.
9. Бабынина Елизавета Александровна - бывшая помещица.
     Других лишенных избирательных прав в обоих корпусах нашего дома не нашлось.
     Вот так! В этом черном списке были явные передержки и подтасовки. Только о дедушке говорилось правильно. Мой отец никогда не был ни помещиком, ни домовладельцем. И 
неужели не шла в счет его одиннадцатилетняя служба после революции? И не работал он 
всего лишь последние два месяца, однако продолжал числиться на бирже труда. А брат 
Владимир - столько лет преуспевающий художник! А я - и чертежник, и студент! Сестра Соня, правда, осталась на перепутье, но до того усердно считала заболевших москвичей. А бедная 
наша тетя Саша после окончания Смольного института более сорока лет служила г
увернанткой в разных семьях! А наша соседка Елизавета Александровна попала в список 
только потому, что жила в одной квартире с нами. А будь ее соседями обыкновенные граждане, никогда бы ее не ошельмовали. В Москве многие бывшие помещики, но нетитулованные продолжали жить  более или менее спокойно.
     Отец послал меня посмотреть, вывешены ли подобные списки у других домов. Я прошелся 
по нашему переулку, повернул на Остоженку, повернул на Мансуровский переулок и вернулся домой.
     Да, на некоторых дверях или на воротах списки были, потом выяснилось, не везде их успели составить. Поражались, сколько в Москве оказалось бывших титулованных, бывших генералов, помещиков, офицеров, жандармов, городовых, попов, дьяконов, нэпманов, фабрикантов. И сколько их сыновей и дочерей! В газетах их называли нечистью и классовыми врагами. Среди наших родных и друзей в списки лишенцев попали: братья отца - Николай и Владимир с семьями, Урусовы, Осоргины, Самарины, многие старушки, в Сергиевом посаде - оба мои дяди, дядя Алеша Лопухин и дядя Владимир Трубецкой с женами, Истомины, многочисленные монахи. Оказались лишенцами также именитые, граждане - Станиславский и Остроухов, директор Третьяковской галереи, попал известный профессор-медик Абрикосов, как сын фабриканта.
     Потом спохватились. В газетах появилось слово «перегибы», промелькнуло в какой-то статье, что в списки зря включили много молодежи,
     Рассказывали, что явились представители власти к Станиславскому, просили у него извинения, предлагали:
     - Напишите заявление, и мы вас сразу восстановим.
     А он уперся:
     - Вы меня лишали, вы меня и восстанавливайте. Заявления писать не буду. Сами распутывайтесь.
     Не знаю, чем кончилось дело. В книге «Моя жизнь в искусстве» автор не упомянул об этом эпизоде из своей биографии.
     Абрикосов подал заявление и был сразу восстановлен. А судьба Остроухова сложилась совсем печально.
     Когда в конце 60-х годов я работал над книгой о Поленове «Солнечная палитра»
мне в ЦГАЛИ подали объемистую папку - «Фонд И. С. Остроухова». В ней я обнаружил черновики нескольких его заявлений в разные инстанции в связи с лишением избирательных прав, как бывшего фабриканта, черновики его писем Луначарскому, другим влиятельным лицам. И я ужаснулся, как издевались над талантливым художником, столько сделавшим для русского искусства! Тогда же его изгнали из Третьяковской галереи, и он вскоре умер, судя по этим документам, от переживаний...
     Нашлись ошельмованные и на Литературных курсах. Вывесили список Студенты подходили, читали. В списке было человек семь: сын попа, сын жандарма, дочь нэпмана, дочь бывшего генерала. Я обнаружил в этом списке и себя, как сына бывшего князя. Таким образом, я оказался дважды лишенец. Впрочем, это поругание не мешало мне с прежним увлечением продолжать ходить на лекции...
     Отец упрекал Владимира; почему он раньше не удосужился оформить свое юридическое положение? Союза художников тогда не было, а существовал Рабис - профсоюз работников искусства, куда входили писатели, художники, артисты, музыканты. Давно надо было ему подавать заявление в Рабис.
     Владимир только отмалчивался. Для него было мукой ходить, хлопотать, кланяться, 
унижаться, заполнять анкеты, видеть презрительные взгляды, выслушивать язвительные 
реплики Он все откладывал профсоюзные хлопоты, считал, что «и так сойдет».
     Вот и Соня не взяла вовремя справку из Санитарной статистики, а теперь ей и брать было неоткуда.
     Выходило, что все мы, кроме разве дедушки, которому минуло 82 года, были лишены избирательных прав незаконно, неправильно.
     Так рассуждал мой отец, как юрист по образованию. Но не так рассуждали власти, районные городские, общесоюзные.
     - Надо всем нам подавать заявления, - сказал  отец. - Собирайте справки о работе.
     - Черт с ними, что лишили, - говорил Владимир. - Я же работаю и буду работать. Меня 
всюду ценят.
     - Нет, надо подавать заявления, - настаивал отец. - Иначе нам грозит... - А что именно 
грозит, он не мог предвидеть.
     И по всей стране на первых порах люди, лишенные избирательных прав, особенно не тревожились.
     - Ну и черт с ними! - то есть г властями, говорили тогда по всей стране.
     Не знаю, смогут ли историки докопаться в архивах и установить подлинные цифры, сколько тогда людей по городам и селениям были превращены в отверженных. Думаю, что вместе с членами их семей несколько миллионов. Многие уезжали из своих родных мест, скрывали в анкетах свое лишенство и благополучно продолжали работать, получать награды. Так про знаменитого Стаханова говорили, что он бежал от раскулачивания.
     Да, многие скрывали. Но князьям Голицыным скрыть свое происхождение было невозможно. Как тяжкую ношу протащили мы наше происхождение через всю свою молодость.
     Пожалуй, только моя ровесники и люди разве немногим моложе меня знают
и помнят, скольким пожилым и молодым лишенство принесло слезы, страдания, оскорбления, разбитые надежды, тюрьмы и смерть. Счастливы следующие поколения, не имеющие и понятия о том произволе, о тех издевательствах, которые одни люди творили над другими людьми...
     С начала того, 1929 года я сблизился с Лялей Ильинской. Нет, нет, то не был
роман. Поклонников у нее и без меня хватало. Одни появлялись, другие удалялись. Между нами была просто дружба, иначе говоря, чисто платонические отношения. А поводом для нашего сближения послужили мои очерки «По северным озерам». Ляля их прочла и восхитилась.
     Я зачастил к ней на Поварскую, приходил среди дня, мы долго беседовали, пре-
бывая в здаком восторженном состоянии. Нередко она читала стихи своего сочинения или стихи символистов, мы вместе шли на Литературные курсы. Очень хорошо ко мне относилась ее мать, Софья Григорьевна, районный санитарный врач, и зачастую вкусно меня кормила. А я для ее сосланного куда-то на Вычегду мужа доставал в библиотеках нужные для его литературных исследований сведения.
     Однажды я получил порядочную сумму за чертежи и позвал Лялю прокатиться
на лихаче. Единственный раз в жизни испытал я подобное удовольствие. Ноги наши были укрыты медвежьей полостью, сидели мы на маленьких санках, тесно прижавшись друг к другу; санки мчались, подпрыгивая на снежных ухабах. Путь наш начинался от Арбатской площади, где у ресторана «Прага» ожидали седоков лихачи. Мы мчались по Поварской, Садовой-Кудринской, Брестской, мимо Александровского вокзала и дальше, дальше, мимо Петровского парка, у церкви села Всехсвятского повернули обратно и тем же путем вернулись к Арбатской площади.
     Мы продолжали беззаботно веселиться, хотя некоторые из нас стали лишенцами. Собирались мы танцевать фокстрот в наиболее просторных квартирах - у Ильинских на Поварской, у нас на Еропкинском.
     Зачастил на наши сборища мой двоюродный брат Алексей Бобринский. Мы все
знали, что он уже четыре года являлся тайным агентом ОГПУ, предупреждали об этом каждого нового знакомца, но полагали, что Алексей следит прежде всего за гостями его сестры Сони и ее мужа Реджинальда Уитера - иностранцами. Он служил секретарем у одного американского корреспондента. Словом, дел и без нас ему хватало. А все же мы остерегались при нем говорить о всем том, о чем думали.
     Однажды произошел такой случай: играли мы в шарады, одна сторона ставила, другая отгадывала. По ходу действия начали нагромождать один стул на другой. Поднялась башня под самый потолок и с грохотом рухнула.
     - Это социализм строится! - воскликнула Ляля и тут же осеклась.
Наступило неловкое молчание, все переглянулись, я искоса взглянул на Алексея. Да, за такие словечки тогда могли бы пришить 58-ю статью, но все обошлось. А вообще мы были далеки от политики и не очень интересовались, что тогда происходило на свете и скоро ли наступит мировая революция. Я газеты привык читать с детства, но думал о тогдашних мировых событиях про себя, иногда рассуждал с отцом.
     От Реджинальда Уитера доставлялись французские газеты «Temps», ими зачитывались дедушка и отец, со словарем читал и я. Каждая газета была в шестнадцать страниц, со многими занятными происшествиями, с описаниями преступлений и судов. Когда агенты ПТУ похитили белогвардейского генерала Кутепова, этому посвящено было несколько столбцов в нескольких номерах газеты.
     Однажды несколько человек - наши двоюродные Саша и Олечка Голицыны, Леля Давыдова, сестра Маша и я, еще кто-то - сидели у Ильинских. Неожиданно явился Алексей. Он предложил:
     - Давайте договоримся: будем собираться раз в неделю и составим список членов нашей компании.
     Начали называть фамилии. Алексей записывал, Ляля назвала свою двоюродную сестру Веру Бернадскую, которая к нашей компании не принадлежала. Раньше мы вместе учились в школе, 
но в параллельных классах, а после окончания я ее ни разу не видел.
     Когда список был составлен, Алексей предложил всем нам, кто тут присутствовал, 
расписаться и протянул Ляле листок и американскую авторучку. А тогда такие ручки были 
в диковинку.
     Ляля собралась расписываться, вдруг Саша Голицын незаметно ущипнул меня за руку.
     - Не надо расписываться, - громко сказал он.
     - Не надо расписываться, - сказал и я, учуяв в составлении списка что-то неладное.
     - Ну, как хотите, - Алексей пожал плечами и спрятал список в карман...
     Этот вроде бы незначительный эпизод я прошу будущего читателя запомнить…

---

1. О судьбе Эды Урусовой см. газету «Советская культура» за 25 мая 1989 года.
2. Семья Лазаревых (Лазарьян) в начале XIX века основала в Москве АрмянскоеЛаваревское училище, позже 
    преобразованное в Лазаревский институт восточных языков. С 1921 года - Московский институт востоковедения.

______________________________________________________________________________________________