. Атнер Хузангай

Ива - Ивлев 
(«...где расколота надвое ива»)

     Ива ( «кустарник или дерево с гибкими ветвями и узкими листьями» – словарное 
определение Ожегова ) растет как правило вблизи водоема, реки. Поэзия Алексея Ивлева – 
тоже на побережье, на границе суши и воды. Отсюда мотивы берега другого, дальнего, моря, песка. Сумрак образов – вплоть до темноты, и даже самоопределение в качестве одного из «Граждан ночи» (вариант: «перевесивших головы в сумерки дней»):

и серая воля
и серое небо
и серое море
и серый налет на губах...

     Может быть, этот сумрачный северно-морской балтийский ландшафт* входит, в его стихотворения и провоцирует автора на серьезные размышления о жизни-смерти (zurn 
Tode-Sein), порождает страхи, тревоги, беспокойства души и желание «отвернуться от 
жизни вчера, а не сегодня»? Отвернувшись – обращаемся к Нему, окаменеваем в 
каталепсии и обретаем Пустоту (санскр. шуньята ). По Ивлеву, «...поэт заполняет ее без 
труда, // ибо его пустота// Бога равна пустоте».
     Каталептический ряд в стихотворениях Ивлева пунктиром можно обозначить 
следующими индексами – давно, далеко, тогда, бабочка в прошлой жизни, отсроченное 
время, детство... – и сны. Упоминания о снах, пожалуй, наиболее частотны (см., например, стихотворение «Приснилось мне...О»). Это некий инвариант его поэзии:

жуя во сне пленку сна горьковатую
спать, спать в камнях

И это не случайно, ибо мы погружаемся в сон, он омывает, накатывается волнами на берег 
души. Сны Ивлева – это как бы внутренняя душевная проекция все того же реального 
ландшафта морского, речного, водной стихии. «Смутная «морская» работа сна!» – как писал 
Г. Айги в своем эссе «Сон-и-Поззия» ( 1975).
     Но сами стихотворения Ивлева не есть записи сновидений, а скорее отражения того 
времени и пространства – хронотопа сумерек, в котором мы все живем. Отблески 
расколотой реальности.
     До сих пор Алексей Ивлев был как бы поэтом без книги, хотя и печатался по разным весям. Наверное, можно было бы его записать в некое течение (метаметафористов, например), или причислить к некой генерации, но я не в праве этого делать. Для меня более важен его напряженный поиск самого себя как поэта, его «бегство в текст, // как в навсегда».
     Вероятно, в разные времена даются разные ответы на блоковский вопрос «о назначении поэта». У Ивлева свое видение:

Я сам с собой наощупь говорю...

                          *

Иди. когда зовут – вот правило поэта.
                          *

Память народа – трава.
Память поэтов – березы.

Почти программным в этом смысле можно считать следующий текст:

Это сон почти что вечный
брошенных каменоломен –
в навсегда они пробиты
бесполезные, как ноумен.

Мрак и сырость. Пыль, гниенье.
Круг фонарика скользит
по подземным вертикалям
из сплошных гранитных плит.

Кости – шерсть цепной собаки,
сторожившей сей гранит,
в тон им – ржавая лопата,
лом узлом и тень-двойник

Дело-Свет и свет из каски, все.
Проживи хоть 300 лет – 
картина рая будет та же:
Подполье. Книга. Человек.

     В нем сходятся многие мотивы поэзии Ивлева. Сон, камень (каталепсия), мрак, сырость, 
тени (+ парафраз из Блока: «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека») – и все же присутствует действие света. Но – в пределах строго замкнутого пространства.
     Я же хотел бы пожелать Алексею Ивлеву и его «плоти-плоту» свободного плаванья по 
морю современной поэзии с возможным приближением к «берегу родному» речки Норвашки (Соломинки), что протекает но знаменитому чувашскому селу Яншихово-Норваши, из 
которого происходят его отец, дядя и много других замечательных людей и по берегам 
которой все так же растут ивы (последний sentence можно считать пожеланием от земляка – земляку ).
_________________
* И все же в последнее время Алексей Ивлев говорит о Балтии как о «приемной родине» и припоминает «страну, 
родом из которой мой отец и теряющаяся в веках бесконечная цепочка абсолютно реальных людей, без которых не было бы и меня... Страна, где я никогда не был, но которая живет во мне...» (А. Ивлев. Уроки Айги, или письмо в 
страну предков// Республика, 24 ноября 2000 г.).