.
Дмитрий Кедрин 

Хрустальный улей 

Историческая повесть в стихах 

«По приказанию виленского губернатора 
фон Валя тридцать демонстрантов подверглись 
наказанию розгами. В ответ на это рабочий 
Гирш Леккерт стрелял в фон Валя» 
(«История ВКП (б)» Е. Ярославского).

1. Утро над Вильной

Точно ломтик лимона, на краешке неба заря, 
Закрывают глаза золотые сонливые звезды. 
Господин Цукерман просыпается благодаря 
Всемогущего бога за то, что он зачат и создан. 
Тесен пояс ему и жилетка в подмышках тесна, 
Рынок вымели дворники, месяц стоит 
                                                           на ущербе, 
Нищей польскою девочкой бродит по Вильне 
                                                                    весна 
В бедном ситцевом платье 
                        в сережках голубенькой вербы. 
Брызнул солнечный луч, купол церкви 
                                                         позолотя, 
Водовозы кричат, ветерок занавеску колышет, 
Стонут пьяные голуби, всхлипывает как дитя, 
Очумев от любви, тонкогорлая кошка на крыше. 
Сунув ноги в чувяки и пальцы водой омочив, 
Господин Цукерман надевает субботнюю пару, 
А по улице ходят обугленные грачи, 
Издалека похожие на головешки пожара. 
Он изрядно позавтракал и, перед тем, 
                                                             как идти, 
Погляделся в трюмо, одичавшее в сумрачной 
                                                                        зале. 
Из стекла с ним раскланялся рыжий 
                                               безбровый сатир 
С желтой вдавленной плешью и жидкими 
                                                   злыми глазами. 
Что ж! Ему пятьдесят! Пятьдесят – 
                                                далеко не пустяк! 
И блестящую плешь, не спеша 
                                            накрывает ермолка. 
Он мужчина в соку! Он здоров! 
                                                Он еще холостяк! 
Он влюблен как мальчишка!.. 
                             На днях состоится помолвка. 
Он выходит на улицу. Жирный. 
                                           С довольным лицом. 
Благодушный до рвоты и праздничный 
                                                      до безобразия. 
Вот стоит на углу, словно вымазанное яйцом, 
Золотушное здание провинциальной гимназии. 
С каланчи над пожарной – 
                                    навстречу идущему дню 
Улыбается карлик с топориком в каске 
                                                               крылатой. 
На оконце пивнушки, молитвенно подняв 
                                                                клешню, 
Рак стоит, словно рыцарь закованный 
                                                    в красные латы.
А на рынке содом! 
               Это ж прямо не Вильна – Мадрид! 
Боже, сколько приветствий и сколько хороших 
                                                           знакомых! 

Отвечая на них, он величественно говорит: 
«Добрый день Тартаковский! 
                               Привет и почтение Сёма!» 
Люди любят богатство! 
                                   На золоте держится мир! 
Людям нравится золото! 
                                  Он разобрался уже в них. 
Кто он: цадик варшавский? богатый чикагский 
                                                                банкир? 
Нет, он маленький обувщик. 
                                 Он мозговитый кожевник. 
Волосатые руки его без мозолей? Так что ж! 
Бог дал всем по профессии – 
                                           и Цукерману такую: 
Не одну лошадиную, – семь человеческих кож 
Со своих подмастерьев сдирать, 
                                       приходя в мастерскую. 
Семь – святое число!.. 
                               Пусть поносит его нищета? 
Принимать ее ненависть к сердцу 
                                             не следует близко. 
Кто сказал Цукерману, что совесть 
                                                       его нечиста? 
Он, как брюки, отдаст ее в синагогальную 
                                                                 чистку! 
Разве набожный Немзер, – почетный 
                                           духовный раввин, – 
Его будущий тесть – за него 
                                          не помолится богу? 
Разве тот, кто грешит, от купечества Вильны –
                                                                   один 
Будет старостой избран 
                                      в ученейшую синагогу? 
Пусть Израиль погиб! 
                       Пусть Сион погрузится во тьму!
Бог дает своим праведным и на чужбине 
                                                             жилище... 
Так идет господин Цукерман. А навстречу ему 
С красным ковшиком в сизой руке 
                                         направляется нищий. 

Стуча клюкой, ты шествуешь по городу, 
Глядишь в очки и медленно поешь: 
«Мне недруг мой плевал в седую бороду, 
И молодость мою заела вошь. 
В мой городок, в мою черту оседлости, 
Не раз, не два заглядывал погром, 
И сквозь негнущиеся пальцы бедности 
Последний рубль проскальзывал угрем. 
Что нажил я? Мозолистые наросты? 
Как хлеб, зацвел и, как вода, остыл... 
Кто вздует печь моей убогой старости? 
Кто нищете моей подаст костыль?» 

Цукерман прослезился. 
                               Он вынул мошну свою – и 
Подозрительный грошик швырнул 
                                     в его ковшик жестяный. 
Он уходит уверенный, что на весах у Судьи, 
Дрогнут тяжкие чашки, и грошик – 
                                               грехи перетянет! 

>