Здесь интересно отметить, что точка зрения Грофа на этот классовый, исторически неувядаемый, антагонизм совпадает с точкой зрения Камю. Гроф предполагает, что выходом из каждой подобной непримиримости «будет не выигрыш или победа, а шаг в сторону от психологической привязанности к «нашим и вашим» и продвижение к синергетической стратегии». Но и Камю в своей философской работе «Бунтующий человек» мыслит в подобном ключе. Революция, считает Камю, не может отказаться от идеологического абсолютизма и в связи с этим вместе с победой порождает, в сравнении с прежним злом, еще большее – стремится к достижению всеобщей справедливости «посредством бесконечной череды беззаконий и насилия». Возможность исторического прогресса Камю видит в бунте, поскольку считает, что бунт не нуждается в нигилистических крайностях. Бунтарство не ставит перед собой цель уничтожить эксплуатацию человека человеком. Бунтующий человек будет вполне удовлетворен, если в результате бунта эксплуататор умерит свои аппетиты. Бунтарь видит справедливость в том, чтобы несправедливость не выходила за рамки, установленные законом. Поэтому в этом отношении между тираном-диктатором и его антиподом возможен синергизм. Но в сущности природа несправедливости ни бунтом ни революцией не уничтожается. Очевидно, что здесь колеса истории пробуксовывавают. Совершившийся на наших глазах распад коммунистических систем (имевших, казалось бы, совершенную теоретическую базу доказательств непогрешимости своих воззрений на природу справедливости) окончательно убедил современного человека в том, что мечта о всеобщем равенстве на практике неосуществима. Рухнула и небезосновательно вера человека во всяческие философские логические построения. К возможностям своего сознательного сцепления с действительностью человек стал относиться с некоторой долей скептицизма. На смену ньютоно-картезианскому мировоззрению в быт европейского человека, в его механизированное бытие стали проникать восточные религии, отдающие пальму первенства нашему бессознательному (требующие к нему – и в этом их привлекательный парадокс – целенаправленного, осознанного и творческого подхода). Однако мы считаем своим долгом отметить негативность как абсолютно сознательного отношения к реальности, так и абсолютно бессознательного (абсолютно мистического) к ней подхода. В связи с этим отметим, что европейский человек, познающий силой своего разума реальность, покоряющий и осваивающий, ее о своем бессознательном, как правило, имеет очень смутное представление. Откуда ему знать о каких-то там трансперсональных и базовых перинатальных матрицах, которые являются, как определил это Станислав Гроф, «неотъемлемыми и интегральными составляющими» душевного равновесия. Но даже если бы европейский человек (среднего интеллектуального уровня) был бы посвящен во все эти тонкости, то покорение реальности требовало бы от него такого плотного поглощения сознательного внимания, что на таком уровне бессознательное если бы и проявляло себя, то все равно только в виде ряда негативных аффектов – неврозов, параноидальных страхов, ипохондрий, сексуальных патологий и прочая. Восточный же человек, религиозно и сосредоточенно погруженный в бессознательное, ищущий и находящий там источник мудрости, радости, здоровья и благополучия, становится неспособным на покорение реальности. Таким образом, основополагающим для западного человека является ньютоно-картезианское мировоззрение, целиком направленное на внешний объект – на постижение реальности; восточного человека – самопознание. Но отметим, что так было в недавнем прошлом. Но сегодня положение изменилось. Западный человек все больше интересуется восточной премудростью. Подобную переориентацию западного человека с внешнего на внутреннее пророчески предвидел еще Андрей Белый. «И единственная круча, по которой мы можем еще карабкаться, – восклицает он патетически, – это мы сами. На вершине нас ждет наше «я». Время ничего нового к этим словам не добавило. 80 лет спустя, на другой стороне земного шара Станислав Гроф мыслит идентично. «Радикальные программы и политическая борьба, – говорит он, – не в состоянии решить проблемы, стоящие перед человечеством, без одновременной внутренней трансформации». Но, собственно говоря, Станислав Гроф своей вторичности в этом вопросе не скрывает – он отдает дань уважения всем, известным ему предшественникам, видевшим корень всех бед не во внешнем, а во внутреннем. Так, например, автор эпохального открытия базовых перинатальных матриц отмечает, что еще Кришнамурти провидчески утверждал, что единственная революция, могущая дать положительный эффект – это революция внутренняя. 
   Однако здесь мы (в связи с нашим стремлением осознать и выбрать правильно направление, могущее вывести человека из того страшного лабиринта, в котором этот же человек является одновременно и Минотавром пожирающим самого себя) позволим себе возразить и Андрею Белому, и Станиславу Грофу, и даже самому Кришнамурти. 
   Рассмотрим это наше возражение с разных точек зрения. Прежде всего отметим, что процесс внутренней трансформации должен вызываться и происходить под наблюдением опытного психотерапевта. У такого врача в течение всей жизненной практики, как сообщает сам Гроф на страницах своей емкой и интересной книги, не более 80 пациентов. Причем круг этих лиц, как правило, не меняется; ибо, очевидно, у большинства из них после некоторого улучшения наблюдается регресс – в связи с чем требуются повторные психотерапевтические сеансы. Если же учесть, что в настоящее время численность населения на нашей планете равна пяти миллиардам и что не менее трех четвертей из этого количества нуждается во внутренней трансформации, то для проведения такого мероприятия понадобилось бы 47 миллионов психотерапевтов. Поэтому, с этой точки зрения, разговоры о всеобщей внутренней трансформации являются не более, чем утопией. 
   Восточные религии также требуют, от вступивших на этот путь, внутренней трансформации. Все способы медитации, гигиена, мантры, физические упражнения, система дыхания, направлены на достижение этого внутреннего просветления. Имеется масса литературы по этому вопросу, написанная довольно знаменитыми авторами. Интеллектуально освоить ее вполне возможно, но практически, за редким исключением, процесс подобной трансформации требует специалиста-наставника. В буддистской религии этим наставником является гуру – учитель. Но и гуру имеет ограниченное число учеников. Поэтому очевидно, что если бы человечество захотело преобразить себя именно таким способом, то и здесь понадобилось бы немалое количество своеобразных психоаналитиков. Отметим, что сам Будда к идее всеобщей внутренней трансформации относился довольно скептически. Об этом говорит одна из притч. Вот ее парафраза. Однажды крестьянин сказал Будде: «Ты так успешно пропагандируешь свое учение, что скоро некому будет пахать землю!» На это безмятежный Будда ответил: «Мой путь, как и твой, не для всех». 
   Смысл этого высказывания Будды в том, что не каждый человек способен достичь состояния просветленности, как и находить радость в том, чтобы пахать землю; или проще – каждому свое! Но не в смысле иерархии, а в смысле прирожденных способностей. Наши способности к тому или иному занятию (в дальнейшем мы об этом будем говорить неоднократно и более подробно) являются одной из главных составляющих нашей психики. И если мы внешне похожи на наших родителей – то ли на отца, то ли на мать, то ли на более далеких наших предков; то вполне вероятно, что и наша психика имеет подобную генетическую предрасположенность. Отсюда вытекает, что по наследству нам передаются и наши способности к тому или иному занятию. В том числе и составляющие нашего бессознательного – базовые перинатальные и трансперсональные матрицы. Сделав это предположение, мы должны прийти к выводу, что влияние четырех БПМ друг на друга и их взаимоотношение с трансперсональными матрицами и даже с биографическим материалом – явление генетического порядка. Исходя из этого, становится объяснимыми некоторые аказуальные совпадения событий – совпадения, которые Юнг называл синхронными. Несомненно, что в длинном ряду наших предков подобные события уже происходили и здесь наша реакция идентична, ибо мы являемся наследственным звеном этого генеалогического древа. В системы конденсированного опыта (СКО) поступает сигнал о текущем реальном событии. В эти же системы поступает комбинация соответствующих сигналов БПМ – такая же комбинация на похожее событие была у целого ряда наших предков и поэтому нам кажется, что это событие уже с нами происходило. Мало того – оно разворачивается во всех своих перипетиях в нашем воображении мгновенно и поэтому мы можем предугадать результат намного раньше, чем это событие будет реально завершено. Очевидно, что подобная синхронность является неотъемлемым свойством нашей психики, что наталкивает на мысль, что каузальная основа этой кажущейся акаузальности таится в нашей наследственности. 

  

Первым из современных философов, попытавшихся осмыслить человека чисто генетически, был Ницше. «Мы более не выводим человека из «духа», – пишет он, – мы отодвигаем его в среду животных». И поскольку в поведении животных главенствующую роль занимает бессознательное, Ницше поет хвалу дионисическому началу. Он ставит под сомнение результативность рационального мышления, выдвигая в человеке на первый план иррациональное. Ницше отказывает историческим наукам в праве на существование, ибо считает что подобное знание абсолютизирует прошлое, превращая его в догматическую норму, мешающую нашему гибкому существованию в реальном – т. е. история прошлого мешает истории настоящего. Даже самим названием этой своей работы «О пользе и вреде истории для жизни» Фридрих Ницше косвенно является предшественником Юнга в его открытии коллективного бессознательного. И в самом деле, чем как не человеческой историей является коллективное бессознательное, генетически зафиксированное нашим мозгом? Отметим также, как положительное влияние коллективного бессознательного на нашу психику, так и отрицательное. Последнее очень часто является сдерживающим, консервативным фактором наших поступков, в тот самый момент, когда реальность требует от нас раскованности и свободы мышления. Правда Ницше, говоря о вредных консервативных свойствах исторического знания, имеет ввиду не внутреннее генетическое знание, присущее нам от рождения, но внешнее, приобретенное нами прижизненно из книг и других информативных источников. Но, если историк пишет исторический труд, то разве не выражает он, хочет он того или нет, коллективное бессознательное своего народа и своей нации? Приукрашивая при этом, мифологизируя и гиперболизируя исторические эпизоды, он отступает от исторической истины. Но разве наше коллективное бессознательное не является подобным же отступлением? 
   Следующая важнейшая заслуга Ницше в том, что он не только подметил несовершенство человека (ибо несовместимость и неуживчивость в нем рационального и иррационального делает его страдающим животным – «болезнью» земли), но и впервые заговорил о генетическом переустройстве человеческого сообщества, выразив эту свою мысль в идее необходимости эволюции человека от животной сущности к сверхчеловеку. Каким будет внешний вид этого сверхчеловека, каковы будут свойства его характера и что от него можно ожидать Ницше не знал и по этому поводу не фантазировал. Очевидно, Ницше считал, что каков бы ни был этот типус, бояться подобной эволюции не следует, ибо хуже, чем есть, быть не может. Главную преграду на пути к подобной эволюции Ницше находит в христианской морали, которая, как он считает, проповедью всеобщего добра, ослабляет присущие человеку здоровые хищнические инстинкты, его стремление повелевать себе подобными – ослабляет его волю к власти. Поэтому Ницше с яростью нападает на эту мораль, считая ее моралью слабых и нищих духом, моралью рабов, ибо источник ее – библейские заповеди. Ницше сторонник жесткой кастовой иерархии, беспрекословного подчинения слабого сильному. «Где бы ни находил я живое, – говорит Ницше, – везде слышал я речь о послушании. Все живое есть нечто повинующееся». В этом отношении мнение Ницше и Калликла, молодого афинского аристократа, выведенного в диалоге Платона «Георгий», полностью совпадает. Калликл рассуждает следующим образом – слабосильные, составляющие большинство, устанавливают законы, чтобы запугать могущих возвыситься, но «это справедливо – когда лучший выше худшего и сильный выше слабого». Нет сомнения в том, считает Калликл, что право сильного по своей природе выше подобных законов, хотя вынужденные подчинятся пытаются рассуждать о равенстве. 
   И Калликл, живший примерно 2350 лет тому назад, и Ницше, почти наш современник, сторонники жесткого аристократического правления, при котором на одном полюсе безоговорочно властвующий, на другом – подчиняющийся. Но история человечества, как это верно подметил Камю, это цепочка бунтов, развернутых во времени. И мы вправе, в отличие от Калликла, утверждать обратное – законы устанавливают те, кто наверху, из страха перед теми, кто внизу; ибо оказавшимся внизу (пусть даже меньшинству из них) если и присуще беспрекословное подчинение, так только вынужденное. Не потому ли первое антиницшеанское произведение появилось за много тысячелетий до рождения самого Ницше, а именно – в вавилонской поэзии. Так в «Беседе господина с рабом» на все бесконечные и противоречивые желания своего господина раб отвечает угодливой фразой «да, господин мой, да», находя каждый раз оправдание и обоснование для желаний своего господина. Но главная и основная мысль выражена в последних словах этого потрясающего диалога. Разочаровавшись в жизни, господин, наконец, восклицает: «Что же теперь хорошо?» Дерзко и насмешливо звучит ответ раба: «Сломать мою шею и шею твою и бросить нас в реку – вот, это хорошо. Кто столь высок, чтобы взойти на небо, и кто столь велик, чтобы заполнить землю!» Разгневанный господин грозно говорит рабу: «О раб, я хочу тебя убить и заставить тебя идти передо мной». Но в ответ раздается предостережение раба: «Воистину, господин мой только три дня проживет после меня». 
   Таким образом, еще на заре человеческой истории существовало философское осознание того, что раб и господин не могут существовать друг без друга, ибо господство при всем при том, что оно порождает духовное падение человека до унизительности рабского существования и при всем высокомерном презрении этого господства по отношению к этой своей противоположности, от нее полностью и безоговорочно зависимо. С этой точки зрения не раб является рабом своего господина, а господин является рабом своего раба. Несправедливым для раба является не столько его подчиненное положение, сколько то, что подчинение это не основано на генетическом превосходстве господина. Безоговорочная покорность первого зиждется, как правило, на том бытийном обстоятельстве, что в руках второго сосредоточены идеологические и прочие структуры власти и вытекающие из этого возможности оказывать неограниченное силовое давление. При этом, как показывает горький исторический опыт, никакая социальная революция не ведет к справедливости, ибо при ликвидации властвующего меньшинства, в начавшем властвовать большинстве происходит немедленная дифференциация на те же самые непримиримые противоположности. Непримиримые! – мы выделили это слово и поставили при нем восклицательный знак, чтобы подчеркнуть, что в принципе и по существу никакая синергия между рабом и господином невозможна, ибо в таком случае их взаимоотношения не носили бы непримиримый характер. 
   Прежде, чем ответить на вопрос возможен ли положительный выход из этой парадоксальной ситуации, мы должны определить ту естественную причину, которая эту ситуацию порождает. Возьмем для рассмотрения любую группу стадных животных, или например, хищных, способных объединяться в стаю. В любом стаде, или в любой стае, есть обязательно вожак, которому все остальные беспрекословно подчиняются. Наблюдения показывают, что у любого вожака есть любимцы, которым он позволяет больше, чем остальным. То есть подобному объединению животных, как и человеческому сообществу присуща иерархия. Есть в таком объединении (в стаде или в стае) свои аристократы и те, на которых все шишки валятся – козлы отпущения. Иерархическая структура таких объединений возникает стихийно на бессознательной основе. Если разобраться, то у животного любого вида есть некое видовое бессознательное, подобное тому коллективному бессознательному, которое Юнг открыл в человеке. В видовом бессознательном многих животных заложена программа объединения в стаю или в стадо для возможности согласованных действий в случае опасности, охоты и выслеживания добычи, поиска новой кормовой зоны, выращивания и охраны потомства. Согласованные действия, объединенных в стадо или в стаю животных, возможны только в том случае, если все члены этого объединения слепо (гипнотически) подчиняются вожаку.