продолжение V I

.

 
     48 

     Набрал полведра воды. Добавил пахучей жидкости. Это, чтобы жильцам казалось, что их дом усыпан цветущими розами. Мою лестницы, вспоминая времена, ведшие нас когда-то к победе коммунизма. Жил я на третьем этаже. На четвертом – Маслобойников. При нем жена, похожая на свежеиспеченную булочку и две дочки. Обыкновенная еврейская семья. И муж, член партии, и слабая половина, если и проявляли недовольство, так только по поводу собственной зарплаты. Во всем остальном они считали советскую власть самой правильной и, конечно же, незыблемой. Все свое свободное время Маслобойников посвящал, купленному со вторых или даже с третьих рук «Запорожцу» –  весь год готовил эту металлическую коробку всего лишь к одному месяцу летнего сезона. В августе ездил всей семьей отдыхать в Крым. Приведение машины в состояние боевой готовности в авторемонтной мастерской было Маслобойникову не по карману. По этой причине каждый год он снимал с «Запорожца» двигатель и, с помощью блоков втаскивал его по крутым лестницам к себе в квартиру. Но сильно этому удивляться не надо, потому как гараж у Маслобойникова был негабаритным и не отапливаемым. А зимы случались суровыми – такими, что пальцы к железу примерзали. Вот и нашел человек выход. Трудился над двигателем в домашних условиях – в тепле и под люстрой. Разбирал, смазывал, чистил... Когда возникала необходимость в замене какой-либо детали, и такой он не мог приобрести ни на базаре, ни в авто-магазине, ни у авто-слесарей, тогда заядлый автолюбитель делал эскиз и относил этот чертеж на какой-либо завод. И деталь 
изготовляли в зависимости от сложности – за одну, две – в крайнем случае, за три
 бутылки самогона. 
 

     49 

     Все беэр-яковские старожилы знают Рони – интересного собеседника. Человек он вполне здравомыслящий, за исключением коротких периодов обострения болезни. 
     Рони страдает шизофренией. Когда это случается, он начинает называть себя Бен-Гурионом и требует от окружающих соответствующего почитания. Доброте и непосредственности, как правило, сопутствует бедность – в  этом смысле Рони не исключение. Но материальная нужда не вызывает у него негатива. Живет он, как Бог на душу положит – день миновал, ночь пришла,  утро наступит. Недавно наступили для Рони маниакальные дни и я, само собой, разумеется, решил его навестить. И вот мы сидим под тенистым деревом неподалеку от отделения. Я говорю громко, потому что Рони туговат на ухо. Внезапно ко мне подошел высокий сутуловатый мужчина в белом халате: «По акценту определил, что ты из России, – сказал он на коренном, картавом 
иврите и продолжал, – у меня есть больной, новый репатриант... Когда находит на
 него, пишет. Понятно – чепуху. Но в каком направлении работает его больная фантазия? Мне необходимо это знать, чтобы поставить правильный диагноз. Ты не можешь перевести это с русского на иврит?» – спросил он и протянул мне несколько, исписанных мелким убористым почерком, листов. «Разве в такой большой больнице нет работников, знающих русский язык?» – спросил я удивленно. «Хорошо знающие ушли в отпуск, – сказал он и добавил, – мне нужен профессиональный перевод». «Но почему ты решил, что я именно тот человек?» – спросил я, пристально глядя врачу-психиатру в глаза. «В Беэр-Якове обо всех  все известно», – ответил он мне. «Беседер!»1 – сказал я и через неделю принес ему перевод. Русский же текст был следующего содержания: 

     Поблескивая черным хитиновым покровом, он перекатывал навозный шарик с Азой Лудельман и Тарасом Перуанским на темени – на темени величиной с десять Вселенных. Каких размеров был навозный жук, обладатель такой огромной головы и представить себе невозможно. Оба ездока обливались потом, пытаясь укрыться от палящих лучей невиданных неземных солнц в пещере и, не подозревая при этом, что могли очутиться в сырой, прохладной и усыпляющей ноздре вонючего насекомого, откуда нет возврата к светлому миру несущихся планет, туманностей, астероидов, возникших в дни Сотворения из шестикратного апчихи великого Ничто. Попасть в пещеру без альпинистского снаряжения – то бишь в ноздрю навозного жука нашим героям, слава Богу, не удалось. А спасаться надо! Тарас подумывал спрыгнуть на дорогу, но боялся и не напрасно – новые американские кеды могли прилипнуть к одной из желтоватых лепешек, в каждой из которых неугомонно копошились жирные черви. «Крючок бы мне, удилище, грузило и леску», – размечтался он, глядя на бесценную наживку. Но вокруг ни озера, ни реки не видать, а до Средиземного моря вонючий жучище не дополз и вряд ли доползет. И, кстати, клюет ли морская рыба на такую наживку, Перуанский не знал. Дорога, по которой полз с ностальгической скоростью этот отвратительный жук, изгибаясь, не приближалась к морскому побережью, а удалялась – и от него и от, видневшегося вдали, легендарного озера Киннерет. А, может быть, и не удалялась. И  если не удалялась, то аберрация была присуща этим худосочным и в то же время живописным местам. А жук полз. Полз, строго придерживаясь пыльной, серой и безотрадной полосы, протоптанной не только человеком, но и крупнейшими животными – буйволами, носорогами и слонами. 
     Куда же ползло это безобразное, дурно пахнущее насекомое? Аза Лудельман, как ни пыталась ответить на этот мучительный вопрос, как ни морщила свою потешную морщинистую мордашку, успокоительного ответа не находила и даже Тарас Перуанский безрезультатно почесывал лысину, блестевшую под лилово-красно-фиолетовыми лучами вспыхнувшей сверхновой. Время близилось к закату. Цвета менялись, и лысина  Тараса начала напоминать начищенную до блеска сковороду. Казалось, что рукоятка этой сковороды накрыла переносицу и большой мясистый нос щекастой физиономии. Рядом с насекомым, не отставая ни на шаг, несмотря на меньшее количество лапок, бежала любимая собачка Азы и тявкала на воображаемых прохожих. «Шекет!»2  – прикрикнула хозяйка на мопсика, и тот замолчал безропотно и мгновенно. Она ни за что не повысила бы голос на своего четвероногого друга, если бы вдруг ей не взбрело в голову перелистывать свой прошлогодний сон,  в котором у нее был дом, где без всякого кондиционера воздух казался всегда свежим и чистым... Сон, где светило земное солнце и после ночи всегда наступало утро... Сон, в котором она была обыкновенной девочкой – наивной, беспечной и жизнерадостной, а не той знаменитостью, к словам которой прислушивается вся планета... Планета! – да это же пребольшущий навозный  шар под лапами огромного навозного жука, меж хитиновыми бугорками которого приютилась она и ее приятель по неисчерпаемой вселенской славе Тарас Перуанский. Аза продолжает мечтать, замечая вскользь, что шар ощутимо увеличиваясь в размерах, все так же перекатывается по дороге, изгибающейся космической дугой и уходящей в бесконечность.  Но вот что интересно – никакой дороги фактически нет, ибо если очень близко рассматривать дорожную твердь, то оказывается – не твердь это, а абсолютный вакуум – пустота, из которой возникают все  новые и новые миры во всех математически возможных и невозможных измерениях. Но если дорога идентична абсолютному вакууму, то согласно какому физическому закону шарик (который  вовсе не шарик, а огромный шар) насыщен экскрементами? Откуда жучище-вонище добывает такое количество говна для строительства передвижного пищехранилища в виде идеальной по своей геометрической форме фигуры? На этот вопрос вопросов Тарасу и Азе не найти ответа, несмотря на то, что они из всех  заслуженных Узников Сиона самые заслуженные. На том и зиждется секрет космического говноедства, что никто не знал, не знает и не узнает в обозримом и даже в необозримом будущем, откуда берется такое количество говна, ибо в противном случае можно было бы перекрыть задвижку, если таковая имеется, и совершить этим поступок богоугодный – уморить вонючее насекомое голодом. Кстати, стоит ли делать ставку на Тараса и Азу, если известно, что такие философы древности, как Сократ, Платон и Аристотель, сделав титанические усилия, чтобы вырваться из этого замкнутого круга, пришли к выводу, что необъятного объять нельзя.  Весьма возможно, что исходя из здравого смысла, правильный для практического использования ответ мог бы дать обыкновенный обыватель. Не потому что ему каким-то образом удалось в текущем столетии поумнеть, а потому что испражнения это среда жизненно для него необходимая. Без нее он существовать просто не может и посему у него в этом направлении развит дар предвидения – пророческий, так сказать, нюх на говно. Но обыкновенного обывателя нет наверху – там,  где ногами, руками и зубами вцепились две знаменитости, тоже обыватели, но немножечко необыкновенные. Вцепились в тот нарост на голове насекомого, в тот бугорок, который они считают почему-то Сионом. Воистину жаль, что у этих двух знаменитостей нет толкового референта, который мог бы написать для них прочувствованную историческую речь. Обыкновенный обыватель находится далеко внизу – на поверхности говняного шарика, перебираемого цепкими граблевидными лапками упрямого насекомого и передвигаемого все ближе и ближе к краю той пропасти, которая на языке профанов от науки именуется экологической катастрофой. Известно ли им, уважаемым господам Азе Лудельман и Тарасу Перуанскому, что означает эта пропасть и после того как унавоженный говном шарик начнет падать, куда именно он упадет? Они думают, что пропасть эта для них и для навозного шарика и для его создателя жука-говноеда будет являться концом света. При всем при том, что, мол, падение произойдет не в огнедышащий вулканический кратер, насыщенный ядовитыми газами, и не на острые камни, которые выбросила в момент своего зарождения из вакуумного чрева Вселенная. Они предполагают, что внизу, на дне пропасти из всех расщелин будут торчать арабские сабли и кухонные ножи интифады. Только жук-говноед ни о чем не думает – он, сволочь, движимый врожденным инстинктом, перекатывает по пути шарик поближе к лепешке коровьего навоза и, производя сложные манипуляции челюстью, слюной, лапками и брюшком, увеличивает диаметр экскрементохранилища почти вдвое. И снова дорога. Но в сравнении с преодоленной настолько крутая, что шарик, вырвавшись из цепких лап неутомимого насекомого, скатывается вниз. Оно возвращается и с сизифовым упрямством пытается выкатить шарик на вершину и это ему неожиданно удается. Но что это? Именно здесь безбилетные пассажиры Аза Лудельман и Тарас Перуанский начинают чувствовать дуновение свежего ветра. И тут они задумываются – откуда ветер дует? И внезапно догадываются, что из той самой пропасти, куда жук-навозник катит свое вонючее добро. И тогда Тарас Перуанский, осознавая близость гибельного мгновения, становится в позу Гамлета и обращается к своей подруге по несчастью Азе Лудельман. «Кто, как не мы, – говорит он, – олицетворяем собой сосредоточие сионистской  деятельности и не мы ли боролись не щадя живота своего за возвращение евреев на Святую Землю? В ответ на эту патетику Аза иронически улыбается и не произносит ни одного слова. Она задумалась, потому что вдруг снизошла на нее мудрость великого молчания, мудрость  огромнейшего Ничто, в котором с одинаковым правом на существование пляшут каббалистические буквы и русского и древнееврейского алфавита, располагаясь в такую фразу: Несгибаемые борцы за сионизм обтесываются в Израиле до возможности  пролезть в непробиваемые чиновники! А что касается обыкновенных людей, которые для чиновников как бы не существуют – сионистов и не сионистов, евреев и не евреев – с языческим ли они амулетом, или с крестом, или с шестиконечной звездой на шее – символом необъятного многомерного пространства, имя которому Господь; так эти люди, если присмотреться к жизни, еще не перевелись и к навозному жуку, барух хашем,3 никакого отношения не имеют! 
 

     50 

     Редакция газеты «Двенадцать колен». Тема интервью – мои занятия йогой: питание и система физических упражнений (асаны и пранаяма)4. После того, как фотограф заснял меня в нескольких йогических позах, Тереза начала задавать вопросы. Подход прагматический – полезность. Этическая сторона, без которой занятия йогой не дают положительных результатов, осталась незатронутой. Такая однобокость отталкивала... 

     Очевидно, между интервьюируемым и интервьюером устанавливается некое камертонно-музыкальное пространство. Если вопросы задаются человеком, умеющим играть на этом невидимом, но реально существующем инструменте, то на каскад вопросов должна звучать музыка ответов, но музыки, к сожалению, не получилось. Камертонно-музыкальное пространство почему-то не сработало. 

     Запомнился следующий нюанс: 

     – Многолетняя йоговская практика содействовала развитию околотеральных вен, – сказал я по ходу интервью. 
     – Околотеральных или колотеральных? – спросила она с едва заметным ехидством. Я сразу же почувствовал богемную даму. Даже представил себе тот литературный салон, в котором шлифовался ее интеллект. 
     – Извините, колотеральные, – поправился я без малейшего смущения, с любопытством наблюдая бешеную скорость, с которой она записывала мои ответы. 

     Наконец, интервью было закончено. 

     –Я думаю, – сказала она, – что статья о ваших йогических экспериментах появится в ближайшем выпуске. Если не в «Двенадцати коленах», так в приложении, – уточнила, – в  «Микроскопе». 
     – А о Лойфмане? – поинтересовался я. 
     – Вначале пойдет сегодняшнее интервью, – произнесла резко и замолчала, словно хотела что-то сказать, но споткнулась на табу. 
     – Не лучше ли будет оставить Лойфмана в покое? – спросил я и продолжал, пытаясь каким-либо окольным путем выяснить в какой стадии находится эта работа, – израильский истеблишмент против подобных разоблачений, ибо считает, что среди нас, прибывших, нет правых и неправых, виновных и невиновных; все мы, по их мнению, жертвы советского режима. 
     – Да  вы не волнуйтесь, – сказала Тереза, поняв мгновенно мою уловку, – я обязательно займусь вашей историей, – и после короткой паузы, – она требует полной самоотдачи, а меня текучка заела – дышать некогда, – она пыталась придать своему голосу искренность. 
     Я подумал: «Вероятно, позвонила она в Министерство абсорбции – в тот отдел, где Евстрату было присвоено звание Узника Сиона. Не захотели они терять репутацию справедливых судей. Переполошились. Надавили на  соответствующие чиновничьи кнопки и стоп редакционная машина. Или позвонила в какой-нибудь клуб, объединяющий тех, которые были признаны Узниками Сиона. Запротестовали они. Нет, – сказали, – Лойфман получил почетное звание заслуженно. При этом подумали – сегодня правдолюбцы разоблачат Лойфмана, завтра – нас». Глядя в строгие немигающие глаза интервьюерши, и мысленно прокрутив этот, с моей точки зрения, нелицеприятный монолог, я умолчал его. Стоит ли пускать в ход предположения? Рассказал я Терезе Маршайн о семинаре, посвященном Дню Катастрофы; о выступлении Председателя Кнессета на этом семинаре и о некоем господине Новом Репатрианте, четверть века собиравшем материалы о Катастрофе. «Это интересно», – сказала Тереза, но в ее голосе ощущалось нетерпение. Отодвинув кресло, она поднялась и, скрестив руки на груди, зябко поежилась, несмотря на то, что в помещении никакого холода не ощущалось. Ее высокая, готического стиля фигура и удлиненное лицо никак не вязались с моим представлением о бойкой профессии журналиста. «Принесите фотоснимок и приложите к нему заметку – я покажу главному редактору, – сказала она и добавила, – от него всё зависит». 
 

     51 

     Жидовская морда, пархатые жиды, жидовское отродье, жидовня – подобный набор с прибытием евреев на историческую родину не потерял своего обиходного значения и это говорит о том, что мы, евреи, были закомплексованы настолько, что возненавидели самих себя.
 

     52 

     Хайфские монастыри с золочеными куполами. Аскетического вида привратники в монашеской одежде. Озеро Киннерет. Рыбацкая лодка времен Иисуса Христа, поднятая со дна этого озера и реставрированная. «В один день Он вошел с учениками Своими в лодку и сказал им: переправимся на ту сторону озера. И отправились. Во время плавания их Он заснул. На озере поднялся бурный ветер, и заливало их волнами, и они были в опасности. И подошедши разбудили Его и сказали: Наставник! Наставник! погибаем. Но Он встав запретил ветру и волнению воды; и перестали, и сделалась тишина... И приплыли в страну Гадаринскую»5. Запомнились также галилейские, резко очерченные, холмы с неземными космическими восходами и закатами солнца. Галактические пейзажи. Знойный полдень. Слияние тверди и голубого безоблачного неба. Кесария. Амфитеатр и мощеная площадь со ступенями и мозаикой. Множество античных скульптур. Все с отбитыми головами. Иудаизм не допускает изваяние или изображение чего-либо. Более тысячи лет тому назад были разрушены верующими евреями произведения чужеземного искусства. Интересно, как они это делали – толпой, зараженные массовым психозом или поодиночке. Цепями, лопатами или молотками изуродованы мраморные атлеты, боги, богини, кесари и философы? Я видел многочисленные надписи на каменных плитах, среди которых, как утверждал экскурсовод, есть первое эпиграфическое свидетельство о Понтии Пилате; ров и пологую насыпь укреплений, построенных крестоносцами их жилые помещения с намёками на возникновение готических форм в архитектуре. Но какое отношение все это имеет к тому, что большинство новых репатриантов нищенствует? После 50-летнего возраста глава семейства невольно находится в стрессовой ситуации – имея работу, боится ее потерять и, потеряв, не имеет шансов ее найти. Вот и не доживает он до более преклонного возраста. Факт печальный, но на кого пенять? Все равно эмоций с административной стороны никаких – разве что радость на лице министра финансов по факту экономии бюджетные средства за счет суммы пенсионных выплат. Однако престарелым израильским политикам безработица нисколечко не грозит. Их энергия и в глубоком возрасте неугасима. Не потому ли, что их сердца намагничены государственной кормушкой? 

________________________
1беседер (иврит) – ладно, хорошо.
2 шекет (иврит) – тихо. 
3 барух хашем (иврит) – славословие Богу.
4 асана (санскрит) – положение, поза; пранаяма (санскрит) – контроль за дыханием.
5 От Луки, Гл. восьмая.

<............................................>
.
_________________________________________________________________________________________

 

п