Прежде, чем говорить о проблемах взаимоотношения разума
и инстинкта в индивидууме, попробуем выяснить – каково функционирование
этой дуальности не в личностном плане, а в общественном. Приступая к исследованию
этого вопроса, отметим, что отправной точкой намеченного нами анализа будут
феноменальные результаты изысканий в области этногенеза, полученные Львом
Николаевичем Гумилевым. Однако рассмотрим под несколько иным углом зрения
картину, которую он назвал изменением пассионарного напряжения.
.
.
По оси ординат (рис.2) Гумилевым отложено пассионарное
напряжение этнической системы в трех шкалах: 1) в качественных характеристиках
(от неспособности удовлетворить вожделения – уровень Р(–2), до жертвенности
– уровень Р(б); 2) в шкале «количество субэтносов» (подсистем этноса) индексы
п, п+1, п+3, и т.д., где n – число субэтносов в этносе, не затронутом толчком
и находящемся в гомеостазе; 3) в шкале «частота событий этнической истории»
(событие понимается как процесс разрыва этнических связей). По оси абсцисс
отложено время в годах.
Наши возражения:
Во-первых, сразу же оговоримся, что при построении
в декартовой системе координат какихлибо функциональных зависимостей (даже
феноменологических) предпочтительнее (особенно в нашем случае) в качестве
переменных использовать такие, которые могли бы иметь и в действительности
материально ощутимое количественное выражение. Мы имеем ввиду то, что явление
пассионарности может создавать в этнической системе два рода напряжений
– созидательное (источник – пассионарии, которых этническая система задействовала
и облагодетельствовала – в которых она по тем или иным причинам нуждается)
и разрушительное (источник – пассионарии, преследуемые этнической системой
по тем или иным причинам). Исходя из этого ясно, что по количеству пассионариев
(мутантов), используемых этнической системой в процессе ее исторического
развития, мы можем судить о соотношении созидательных и разрушительных
сил на нее действующих (при том условии, что известно общее количество
пассионариев в системе) – т. е. о том пассионарном напряжении, которое
она испытывает.
Во-вторых, следует учесть, что в начале своего
становления этнос неоднороден – он состоит, как правило, из нескольких
субэтносов, которые, при условии их быстрого слияния (метисации), будут
являться в течение двух-трех поколений сильной мутагенной средой, способствующей
резкому увеличению количества пассионариев (мутантов). Поскольку исторические
факты (верно подмеченные Гумилевым) свидетельствуют, что отрезок времени
от рождения этноса, до его превращения в реликт равен приблизительно 1200–1500
годам, то при том, что отрезок времени в дватри поколения не превышает
практически 75 лет (не более 6,25% от полного периода), мы имеем право
утверждать, что начало этногенеза (увеличение числа пассионариев) имеет
взрывной характер. В течение этого короткого промежутка времени, характеризующегося
резким увеличением числа мутантов, срабатывает инстинкт самосохранения,
биологически присущий не только индивидууму, но и всей этнической системе
в целом, и она, чтобы сохранить устойчивость, немедленно самозакрепощается
жесткими иерархическими структурами, действующими испепеляюще на те животворящие
ростки, которые именуются свободой. «Появившийся на свет коллектив, – говорит
Гумилев, мысля в этом отношении так же, как и мы, – должен немедленно организоваться
в систему с определенным разделением функций между ее членами. В противном
случае он будет просто уничтожен соседями». Именно с этого момента количество
задействованных пассионариев в данном этническом новообразовании неуклонно
снижается в течении 1200–1500 лет и по причине постепенного прекращения
их рождаемости (до реликтного, постоянно сохраняющегося минимума), и по
причине все более и более ощущаемого уменьшения в данной системе рыночного
на них спроса (особенно это было заметно в древних цивилизациях, отмеченных
без исключения низким уровнем производительности труда и соответственно
– рабовладением), и по причине преследования инакомыслящих. Указанные нюансы
становления этнической системы можно проследить по дошедшим до нас мифам
древних цивилизаций. Так, например, песни о Гильгамеше, создававшиеся в
момент пассионарного взрыва, при котором происходило объединение
кочевых шумерийских племен в оседлое этническое образование, характеризуются
прославлением личности героя и его подвига. Энкиду говорит Гильгамешу:
«Объединимся с тобою и сделаем нечто, что не забудется после смерти!».
Так же и Гильгамеш знает цену подвигу, ибо он говорит о себе и своем друге:
«Даже павши, имя они оставят!» Но самая емкая характеристика пассинарности
Гильгамеша звучит из уст его матери в молитве обращенной к богу Солнца,
правосудия и предзнаменований:
Взошла по ступенькам, поднялась на крышу,
Поднявшись, перед Шамашем совершила воскуренье,
Поставила жертву, и перед Шамашем воздела руки:
Зачем ты мне дал в сыновья Гильгамеша,
И вложил ему в грудь беспокойное сердце?
Невозможно не заметить, что спустя почти 4 тысячи лет,
нечто подобное происходит на только что отделившейся от Киевской Руси территории
земли Черниговской, племена которой, судя по дошедшим до нас литературным
памятникам, испытывали взрывную стадию этногенеза – момент взрыва, ибо
монологи героев этой эпохи полны такого же пассионарного напряжения, как
и речи Гильгамеша и Энкиду – Буй Тур Всеволод говорит брату Игорю о своих
воинах, что они ищут «себе чести, а князю – славы». Или, например, смысловая
и метафорическая перекличка молитвы матери доблестного шумерийского героя
и молитвы русской женщины в «Слове о полку Игореве». «Светлое и тресветлое
солнце! Всем ты тепло и прекрасно, зачем же, владыко, – плачет Ярославна
рано утром в Путивле на забрале, – простерло горячие свои лучи на воинов
лады?»
В отличие от «Эпоса о Гильгамеше» и «Слова о полку Игореве»,
в том числе и от «Одиссеи» и «Иллиады», в мифах Древнего Египта героика
полностью исключена. Даже боги стараются разрешить свой спор в пределах
установленного правопорядка. Взаимоисключающие притязания Гора и Сета на
царское звание Осириса принимают форму бюрократической тяжбы между ними.
Подобное проникновение в египетскую мифологию системы строго регламентированных
социальных отношений говорит о том, что до блеска притершимся в течение
тысячелетий звеньям иерархической цепи герой не нужен. Но, если бы он и
появился в такой среде, то она испытывала бы к нему инстинктивно-враждебную
настороженность. И вероятнее всего, что свою жизнь этот мятущийся пассионарий
(мутант) закончил бы в каменоломнях под плетью безжалостного надсмотрщика.
В-третьих – в любом реликте (даже при кажущейся
однородности его, передаваемой из поколения в поколения наследственным
путем) пассионарность (мутантность) никогда не снижается до нуля, ибо в
любой биологической системе всегда имеется некоторый, уклонившийся от стандарта,
генетический фон – то минимальное количество мутантных особей, благодаря
которым при изменении среды обитания или при каких-то других нарушениях
привычного хода жизни начинается естественный отбор, обеспечивающий изменение
вида.
В-четвертых – с ростом автоматизации производственных
процессов, ведущих к высвобождению человека от физического участия в производстве
материальных ценностей, роль творческих людей, создающих духовные ценности,
возрастает. И какой бы жесткостью ни обладала иерархическая система (по
Бергсону – закрытое общество), она (в условиях цивилизации), для обслуживания,
воспроизводства и усовершенствования технических достижений вынуждена поневоле
все в большем и в большем масштабе эксплуатировать разум (пассионариев)
и тем самым ослаблять себя (жесткость иерархических звеньев, требующих
гипнотически беспрекословного подчинения); ибо обладатели разума, потому
и являются его обладателями, что такого рода подчинение им генетически
несвойственно.
В-пятых – пассионарное напряжение создают не пассионарии
(мутанты), а неприятие жесткой иерархической системой (закрытым обществом)
их созидательной энергии. И поскольку процесс этногенезисного взрыва (резкое
увеличение количества пассионариев) в среде объединившихся субэтносов,
претендующих на историческую самостоятельность, по времени совпадает с
процессом инстинктивного иерархирования (самозакрепощения) этой же системы,
то сразу же после этого взрывного момента начинается постоянное и неуклонное
преследование тех пассионарных особей, в которых система не нуждается.
«Мощные импульсы пассионарных толчков, как правило, лишают отдельных людей
возможности, – говорит Гумилев, и в это число, вне всякого сомнения, можно
включить и пассионариев, – выбирать собственную линию поведения. Если такое
желание у кого-либо и возникает, то императив коллектива не даст персоне
развернуться». Но главная беда, с нашей точки зрения, заключается в том,
что «императив коллектива» определяется не самим коллективом, а иерархической
верхушкой, которой этот коллектив бессознательно – слепо, гипнотически
и с благоговением подчиняется. Об этом свидетельствуют такое количество
исторических фактов, которые невозможно перечислить. Самые яркие из них
– времена инквизиции, Ивана Грозного, Кромвеля, французской буржуазной
революции конца XVIII века и в текущем веке времена Ленина-Гитлера-Сталина.
Кроме того, очевидно, что с переплавкой объединившихся субэтносов в единокровный
народ (вплоть до превращения в реликт) количество пассионариев в системе
снижается до минимума не только насильственным, но и естественным образом
– так что и этот фактор является косвенным пособником террора по отношению
к ним. Отсюда напрашивается вывод, что в смысле пассионарного напряжения
этническая система ни фазы подъема, ни акматической фазы не испытывает,
ибо сразу за эволюционно-генетическим взрывом следует немедленное негативное
отношение к возмутителям спокойствия, которое таковым и остается вплоть
до превращения этноса в реликт.
«Непривычная по виду кривая, – говорит Гумилев о предлагаемой
им интерпретации пассионарного напряжения, – не похожа ни на линию прогресса
производительных сил – экспоненту, ни на синусоиду, где ритмично сменяются
подъемы и спады, повторяясь, как времена года, ни на симметричную циклоиду
биологического развития». Но нам кажется, что она все таки похожа и похожа
она, к сожалению, на бытующее в те незабвенные времена марксистское понимание
развития капиталистической экономики. По этой кривой можно проследить фазу
экономического подъема, фазу акматическую («с повторяющимися глубокими
кризисами») и фазу упадка («загнивающий капитализм катится к своей неизбежной
гибели»). Но если говорить об этой кривой без иронии, то предусмотренные
в ней фазы подъема пассионарного напряжения и акматическая кажутся нам
тем более странными, что смысловое содержание некоторых высказываний Гумилева
говорит о совершенно противоположном. Например, такое: «Как только особи
нового склада создают новую этническую целостность, они выдвигают новый
принцип общежития, новый императив поведения: «Будь тем, кем ты должен
быть». Король обязан вести себя как король, дружинник – как дружинник,
слуга – как слуга; потому что без жестокого соподчинения новая система
развалится при столкновении либо с внешним врагом, либо с соплеменниками,
обычно предпочитающими старый порядок»; или такое: «Пассивное большинство
членов этноса, вдоволь настрадавшееся от честолюбивых устремлений своих
сограждан, формирует новый императив: «Мы устали от великих!» и дружно
отказывают в поддержке соплеменникам, желающим быть героями. В этих условиях
пассионарный спад ускоряется, социальная перестройка неизбежно отстает
от потребностей, диктуемых этнической динамикой»; или такое – объединение
Китая правителем Цинь Ши-хуанди (259–210 до н. э.) закончилось «массовой
резней побежденных, закабалением уцелевших, построением Великой Китайской
стены и истреблением не только ученых и всех книг, кроме технической литературы
(под таковыми понимались книги по гаданию, медицине и агрономии), но и
всех читателей исторических и философских трактатов, а также любителей
поэзии».
Синтез вышеприведенных аналитических результатов дает нам
кривую (рис. 3), название которой и форма имеют некоторое существенное
отличие от кривой, изображенной на рис. 2. (стр. 160). По оси абсцисс на
рис. 3 отложено время в годах, по оси ординат – количество пассионариев
(мутантов) задействованных этнической системой.
ю
.
Мы видим, что это количество экспоненциально распределено
в отрезке времени от этногенезисного взрыва (толчка) до момента превращения
этноса в реликт.
Введя термин «пассионарность» и придав ему семантическое
значение жертвенности, характеризующее людей способных принести себя в
жертву (а такие нужны, ибо только они «ломают инерцию традиции и инициируют
новые этносы»), Гумилев предупреждает, что из смыслового содержания вводимого
им термина исключаются «животные инстинкты, стимулирующие эгоистическую
этику и капризы, являющиеся симптомами разболтанной психики, а равно душевные
болезни, потому что хотя пассионарность, конечно – уклонение от видовой
нормы, но отнюдь не патологическое».
На этом этапе нашего исследования мы должны отметить,
что смысловое значение термина «пассионарность», введенного Гумилевым,
не всегда совпадает с нашим пониманием этнических процессов. Камнем преткновения
для нас является противопоставление Гумилевым пассионарности (жертвенности)
животному инстинкту . И вот почему. Поскольку источником жертвенности может
быть одна из разновидностей животного инстинкта (забота о потомстве) или,
например, гипнотического характера подчинение (свойственно в одинаковой
мере и животным и человеку), упомянутое противопоставление не имеет достаточных
оснований. Понимая это, Гумилев, искусственно отсекает все могущие быть
возражения, втискивая жертвенность в прокрустово ложе выдвигаемой им идеи,
заключающейся в том, что пассионарность, якобы, заставляет людей «жертвовать
собой и своим потомством, которое либо не рождается, либо находится в полном
пренебрежении ради иллюзорных вожделений». Но мы осмеливаемся заметить,
что подобная жертвенность, как, впрочем, и иллюзорные вожделения также
уходят своими корнями в инстинкт самосохранения – ибо надежда обессмертить
имя, двигающая тщеславными и честолюбивыми людьми, является успокоительным
бальзамом, который они, сами того не зная, кладут на рану неосознанно-болезненного
восприятия ими факта неизбежности смерти.
Жертвенность может иметь и религиозное происхождение –
бедные люди отдают «на богоугодное дело» свои последние сбережения. От
них не отстают и богатые, жертвуя частью своих доходов на разного рода
благотворительные цели в тайной надежде – «авось на том свете зачтется!»
Но отсюда следует, что и такого рода жертвенность имеет прямое отношение
к инстинкту самосохранения, как, впрочем, и ее самое крайнее выражение
– принесение собственной жизни на алтарь веры. Героизм такого рода свойствен
религиозным фанатикам, ибо страх уйти из жизни у них заторможен именно
тем, что для них фантасмагория грядущего Воскресения является реальностью,
а реальность – иллюзорностью.
Число вариаций подобных видов жертвенности можно было
бы продолжить, так как честолюбию, тщеславию, гордости, алчности, ревности
– всем этим качествам, которыми Гумилев щедро наделяет своих пассионариев,
никакой опоры и никакой базы, за исключением бессознательного, не придумаешь
и все эти страсти всплывают на поверхность именно из этого омута, посланниками
того потаенного царства, властителем которого целиком и полностью является
инстинкт самосохранения. Этому же царству принадлежат все виды влечений
или что то же самое – все виды аттрактивностей (термин, введенный Гумилевым
от лат. attractio – влечение), ибо чувственные влечения (гедонизм) исходят
из того принципа, что жизнь коротка и поскольку с этим ничего не поделаешь,
необходимо выжать из нее побольше наслаждений и удовольствий; движущей
силой влечений индивидуумов в области духа также являются страсти, только
иного рода – иллюзорные (остаться в памяти грядущих поколений – т. е. обессмертить
имя свое). Вполне вероятно, что подобного рода иллюзорные представления
коренятся в тех областях бессознательного, в тех архетипах, в которых сохраняются
наследственно передаваемые следы мистических представлений о культе предков,
ибо суть честолюбивых помыслов и тщеславия сводится к тому, чтобы прославиться
– попасть после смерти в число почитаемых предков, которые, исходя из тех
же передаваемых по наследству типических образов, бессмертны, поскольку
продолжают жить в облике тотема.
Таким образом мы пришли к обоснованному выводу, что пассионарность
является, как это ни парадоксально, порождением своего антипода – инстинкта
самосохранения и что аттрактивность (как, впрочем, и эгоизм) черпает энергию
из этого же источника; и поскольку мы к этому выводу пришли, мы не согласны
с предложением Гумилева «рассматривать пассионарность, как антиинстинкт
или инстинкт с обратным знаком». В пользу этого нашего несогласия склоняется
непоследовательность самого Гумилева. Цитируем: «Импульс пассионарности
бывает столь силен, что носители этого признака – пассионарии не могут
заставить себя рассчитать последствия своих поступков. Это очень важное
обстоятельство, указывающее, что пассионарность – атрибут не сознания,
а подсознания, важный признак, выражающийся в специфике конституции нервной
деятельности».
Исходя из смысла этой цитаты ясно, что Гумилев понимал жертвенность,
как функцию подсознания, иначе говоря – инстинкта самосохранения. С таким
пониманием жертвенности можно согласиться, но в этом случае она никак не
может быть антиподом инстинкта самосохранения – ни тогда, когда является
результатом непосредственного его влияния (например, забота о потомстве);
ни тогда, когда совершается под гипнотическим воздействием тяжелой артиллерии
(идеологизированных структур иерархии); ни при тех обстоятельствах легковесного
рода, когда «на миру и смерть красна».
Вышеприведенный анализ сводится к тому, что антиподом
инстинкта самосохранения является конечный (в смысле привязанности к текущему
моменту времени) продукт эволюции сознания – т. е. сегодняшний уровень
логического мышления и тот, который может иметь место в будущем. Такое
утверждение основано на том, что если инстинкт самосохранения, присущий
в равной степени и человеку и животному, субъективирует ощущения, то в
противовес ему – логическое мышление объективирует их (осознает). Но если
вдуматься, вникнуть в этот вопрос поглубже, то субъективация бытия, так
же как и объективация, служит одной единственной цели – самосохранению!
Так есть ли, в конце концов, антипод инстинкта и, если он есть, то можно
ли его найти и конкретно обозначить?
<................>
_________________________________________________________________________________________
|