..
Александр М. Кобринский

В эту самую минуту...

вздохнуть... уйти на дно... уснуть.
Евгений Минин

Преклонному возрасту любая излишняя информация утомительна.

Скольжу глазами по предложениям, словам и буквам на предельной скорости, словно из оконно-автобусной рамки по уплывающему ландшафту. И вдруг зацепка: Йона Волах [1] – Меир Визельтир[2] – Рони Сомек[3] ... Шломо Бар... Знакомые имена...

А начинать надо с моего переселения в Беер-Яков – поселок городского типа, более всего знаменитый сумасшедшим домом.

По истечению 20 лет, вспоминается не эйфория блаженных дней, потраченных на изучение иврита, а сигналы, поступавшие в особый отдел Министерства абсорбции о том, что иудейство мое – навязчивое состояние маньяка, натурального сумасшедшего с официально зафиксированным диагнозом – в общем, на ветку взлетел воробей по имени «Не поймаешь!» – стал гнездиться в компьютерной сети с засекреченными кодами и прочее, да и мания ли это преследования, если сотни отделов кадров, где я обивал пороги в попытке устроиться на работу, убедили меня в том, что я напрасно трачу время...

Перестаньте думать, что повествование мое компроматного типа – я не ищу виновных – я совсем о другом – может быть о том, что ничего в жизни случайным не бывает – как эта строка, например, занозисто вонзившаяся в мое сердце [4, с. 142]: «Через неделю Йона сама приехала к Бару в Бэер-Яков, в такой же старый и неказистый дом, как ее собственный, который к тому же лепился к забору лечебницы для душевнобольных».

Сфотографировав вход (так, чтобы не видели охранники), я пошел вдоль забора лечебницы и, прилепившись к нему спиной, нацелился на скрытый вдали за деревьями (обведено красным) дом, где когда-то жил музыкант по имени Шломо Бар.

И нате вам – воочию! – лачуга Шломо Бара никак не примыкает к ограждению лечебницы, ибо между этими точками отсчета распласталась окраина огромного пустыря...

...образов и мыслей рождается более обычного, но они не задерживаются под натиском других, исчезающих так же бесследно, как и предыдущие...

...так где же я в эту самую минуту нахожусь? – не спрашивайте... Крадусь по этому самому пустырю после шпионского картографирования – травинок не подминаю – только дышу... Но от самого себя не убежишь – кто оно, что оно и зачем оно – порожденное во мне видение черного цвета?... Фффф-у! – прости меня, воля небесная – да это же мне вспомнился цвет книжной обложки с названием «Бессознательное» [5]. И правильно – негоже репатрианту думать в поисках – если не жилья, так работы... Да и газет вон сколько и почти все на русском – читай себе, не задумываясь, одним словом – чтиво. ... А книга-то прелюбопытная – авторы в ней именитые – многое из прочитанного запомнилось, потому как в этот магазин я наведывался частенько и перед уходом, словно завороженный перелистывал и перечитывал полюбившееся... Однако покупать надобности не было, пока не пришла в голову мысль написать этот очерк, который еще неявлен – который еще только предстоит написать, потому что в настоящую минуту я пересекаю на цыпочках этот ощетинившийся пустырь, чтобы добраться домой, сесть за компьютер и, по ходу созидаемого, заглянув в эту книгу, процитировать [5, с. 183]: – «на далеко зашедших этапах... в клинически бесспорной регрессии либидо на все более ранние стадии: гомосексуальную, инцестуозную, генитальную, анальную, оральную»: (подчеркнуто и курсив – А. К).

Братья шизофреники! – родственно прошу – воспринимайте прочитанное, как еще не написанное...

Оскал одичало-хамснистого пустыря уже остался за спиной и я приблизился к собственному обиталищу...

А квартира-то государственная (на самом верхнем этаже) – крыша плоская и летом температура поднимается до 60 градусов по Цельсию. Временная последовательность при такой жаре улетучивается и твои соплеменники кажутся абсолютными идиотами. А, впрочем, и в других странах, с более умеренным климатом, тютелька в тютельку то же самое. Вот как, например, характеризует меня житель Нью-Йорка, некий ККК – «у... шизы... кобринского...» – и т. д –

...можно было бы купить кондиционер, но в атмосфере искусственного охлаждения я испытываю аллергическое удушье.

Прошу обратить особое внимание на металлическую решетку – самодельная.

Сделал чертеж (опыт советского проектировщика)... Затем исследовал вдоль и поперек содержимое ближайшей свалки... Из найденного – труб, уголков и листового железа – ручной ножовкой! – туда-сюда, туда-сюда – вырезал по размеру детали... Перенес все это богатство домой. Взял в ближайшей слесарной мастерской на прокат сварочный аппарат... Помню, все соседи сбежались – смотрели молча – без комментариев, но зато с какими ухмылками!... Однако же просчитались – на их глазах я сварганил эту конструкцию и намертво закрепил в дверном проеме...

Мною руководили две причины: субъективная – в соответствии с мнением любого врача-психиатра, является результатом мании преследования в ярко выраженной параноидной форме. И на самом деле! – воровать у меня нечего, а если так, то к чему огород городить; и объективная – в момент вселения я отметил, что почти у всех жильцов в этом доме стояли дверные решетки. Я не хотел выделяться настолько искренне, что слился со всеми дверными проемами, отгородившись от излишнего любопытства...

Убедившись в эффективности решетчатого отчуждения, я отправился в библиотеку... Поэт и социум!.. Я знал эту противоположность там, но какова она здесь? При плохом знании иврита я руководствовался естественной методикой отбора. Бегло перелистывал страницы и если находилось хоть пару фраз или хотя бы несколько слов, задевавшие за живое, начиналась переводческая ворожба. Для примера привожу фрагмент стихотворения Йоны Волах с моими пометками:

. Переведенные мною авторы – мистика! – были в очень близких отношениях. В подтверждение цитирую из книги Игаля Сарны [4, с. 144] описание знакомства Волах с Халфи (поэтессой) : «Они проговорили всю дорогу... «Только бы не встретить Визельтира», – волновалась Йона весь вечер»... Это домысливается и дорисовывается только в единственном направлении – Меир любил Йону и она избегала укреплять в нем подозрение о своем аутоэротизме – ведь она, презиравшая общепринятую мораль, хотела попробовать все!..

Мое время уходило не столько на познание рафинированного феномена израильской литературы, сколько на получение негативного опыта – кружения по инстанциям. Мне, вдруг, стало известно, что я не имею права публиковать переводы до тех пор, пока не получу юридическое разрешение. В связи с этим хочу предупредить всех доброхотов перевода с иврита на русский, что без учета такого рода формальностей они могут иметь кучу неприятностей. Во избежание я встречался почти со всеми здравствующими израильскими поэтами из прорисовавшегося списка. Особенно запомнилась встреча с Меиром Визельтиром...

Гостиная с кремлевской высоты потолком и столом домостроевского размера... Книги, журналы, бумажные рулоны, плакаты... Продолговатое в стиле ришелье окно, сквозь которое обозревался дворовый участок с коряво сучковатыми оливами...

– Как же ты будешь переводить? – спросил Меир, услышав несколько фраз на примитивном иврите... Я попытался объяснить – мол, так же, как это делали многие до меня – со словарем в руках... – Кого же ты уже перевел?
– Иегуду Галеви, – сказал я с нескрываемой гордостью.
– О! – сказал Меир, подавляя улыбку, – и кого же еще?
– Йону Волах...
– Я ее хорошо знал, – сказал Меир и при этом его зрачки увеличились, – можно сказать, что я ее литературный наставник, – добавил он задумчиво и, соскочив с воспоминаний, спросил, – ты член Союза писателей?
– Да! – ответил я с ощущением сопричастия.
– Напрасно, – сказал Меир с оттенком отвращения, – там одни политические деятели!

Я промолчал... На прощание Меир презентовал меня стихотворным сборником с дарственной надписью:

С того самого времени я с Визельтиром ни разу не виделся и думаю, что автограф – «с дружескими чувствами» – всего лишь реверанс в мою сторону, чтобы не обидеть...

Вспоминая моменты этой беседы, я понимаю что дружба Меира и Йоны складывалась не гладко. «Боясь госпитализации, она изо всех сил старалась казаться нормальной. Все, что было связано с ее прежней жизнью – будь то наркотики или дружба с гомосексуалистами, было теперь забыто благодаря стремлению как можно скорее поправиться» – [4, с. 137].

И вопрос – сам по себе напрашивается – из каких соображений лачуга Шломо Бара, посещаемая в прошедших временах прекрасной и эксцентричной Йоной Волах, докатилась до шизонутого ограждения? Но простим Игалю Сарне, а, может быть, его переводчице допущенную неточность и остановимся на одной из болевых точек Йоны Волах, не давававшей ей покоя ни днем, ни ночью. В книге есть эпизод, в котором рассказывается о знакомстве ее с поэтом Рони Сомеком. Она привела его к себе в дом. Рони оказался во всех отношениях своим... Глубоко заполночь она попросила его пройтись по улицам притихшего города и, вдруг, наметив «для него границы своего королевства... <........> ...возле погруженных в сон домов...», сказала [4, с. 145]: «Здесь... <.........> ...все считают меня сумасшедшей». И далее на той же странице сообщается, что вызванный Йоной по техническому вопросу «образованный печник» ! замечает в ее комнате «вибратор, прислоненный к «Идиоту» Достоевского». Очень жаль, что Игаль Сарна предельно краток... Я вижу эту картину в более развернутом виде – в соответствии с вычитанным у
А. В.[5, с. 185] – «дезорганизация личности столь глубока, что больной может онанировать
на глазах окружающих...............................................................» – прошу прощения за такое чрезмерное многоточие – в этом виноват компьютер – завис – неожиданно – в 2 часа ночи!

Глаза слипались от усталости и от желания немедленно уснуть. Я свалился на матрац, расстеленный на полу за спинкой кресла... Мне снилось небо, уходящее в глубину вселенной. И тут на меня снизошло чудодейственное озарение – да это же черная обложка книги со статьей «Проблема бессознательного и ее связи с вопросами психоматических отношений и клинической патологии». Запоминались отдельные фрагментарно-концептуальные всплески [5, с. 184]: «завлекает женщин для разврата... использует как «связных агентов»... идеи сговора «шпионки-лесбиянки» с аппаратом... госбезопасности» (курсив – А. К.)..

Я так испугался, что у меня начали отрастать спасительные крылья, благодаря которым я, находясь во сне, устремился к тель-авивскому автовокзалу... Жалюзи оказались приподнятыми – протиснулся – все с тем же фотоаппаратом, словно с крестом на шее...

Клацнул затвором...

Бойкое место – книжный прилавок с гуманитарно образованным продавцом –

– миллионы пассажиров и читателей растекается отсюда радиально по всем дорогам страны... Многие толкутся возле прилавочного прямоугольника постоянно и если не покупают, так обязательно рассказывают или внимательно слушают... Чем дышит русская улица – не секрет..
Тем же самым, что и эфиопская – неужели вы не заметили полное отсутствие пассажиров?.. Война с Хизбаллой в самом разгаре... И кто знает куда может долететь ракета-дура?..

Я тоже не считаю себя смелым – поджилки у меня и во сне трясутся от страха... Где же спасительный выход из этого тупика?.. Пролетаю здесь –

– за аквариумного вида квадратиками плывет «русалка-ханум» – тринадцатая жена еврейского шейха – он стал похожим на человека – она бесподобно готовит – хорошее питание определяет «сферу отношений между субъектом и его средой...» [5, с. 177].

Начинает светать...

Температура поднимается вместе с солнцем и усыхают мои крылья, и выпадают мои перья, и я начинаю терять высоту до плачевного итога иметь твердую почву под ногами в толпе демонстрантов, скандирующих пред высоченным зданием – позор! – мы не отщепенцы! – да здравствует востребованность! – довольно нас унижать! – долой безработицу!.. Присматриваюсь – у одного на груди лента с надписью «физик-атомщик», у другого – «кораблестроитель», у третьего – «театральный режиссер», у четвертого – «математик-прикладник», у пятого...

Разойтись! – предупредительно и угрожающе захрипели в один голос несколько репродукторов...

– Наш протест несанкционирован, – заговорщицки шепнул мне на ухо новый репатриант.
– Почему? – спросил я ответным шепотом.
– Потому что заявку мы подавали в твоем сне.
– Иллюзия..., – сказал я с разочарованием в голосе
– Иллюзия! – подтвердил он и гомерически расhоhоталася.

И я проснулся от гроhота бомбардировщика, пролетевшего над крышей в сторону ливанской границы. На моем письменном столе все так же лежала книга [5], открытая мною еще вчера на стр. 182, с обведенной красным карандашом фразой:

Просветленно задумавшись, я окончательно поверил тому, что проснулся, но тут загуляли над нашими головами резиновые дубинки и повалил супротивцев на колени слезоточивый газ.

26.07.2006
__________
Примечания: 

[1] Йона Волах (1944–1985) – поэтесса, была исключена из школы за неуспеваемость,
училась в тель-авивском Институте искусств, дважды лечилась в психиатрической больнице,
первый сборник стихотворений вышел в 1966 году, страдала онкологическим заболеванием.
[2] Меир Визельтир (р. 1941) – поэт.
[3] Рони Сомек (р. 1951) – поэт.
[4] Игаль Сарна, “Йона Волах”, “1975-й год” (глава из книги), с ивр.: Лиза Чудновская,
с. 137–146 / “Зеркало” – литературно-художественный журнал 26, 2005, Тель-Авив. – 176 с.
[5] А. В. Добрович, “Проблема бессознательного и ее связи с вопросами психоматических отношений
и клинической патологии», с. 174 – 186 / “Бессознательное”, том I, агентство “Сагуна”, Новочеркасск,1994, – 224 с.

______________________________________________________________________________________________

п