.
Александр М.
Кобринский
Палец к виску
“Вместо луны в ореоле рваных блуждающих туч висела нога”…
Юрий
Мамлеев
Роа
петлял по тропинке мимо горы опилок и фанерной обрезки, проржавевших корпусов автомобилей, разноцветного
тряпичного хламья и выброшенных на произвол судьбы пчелиных ульев. Остановился – отверстие
норы перекрывала туфля. В просветы проникало солнце. За туфлей следовала щиколотка. Обхватил
пальцами и потянул...
Нога!.. Согнулась в колене... Живая!
–
Слышишь?! – обратился он к ней, – сбегаю домой, возьму, что нужно и вернусь.
Разогнулась, как бы высказывая свое согласие, и тут же в сознании
отпечаталась фраза – “верни-ка
меня, любезный, в нору”. Помогала вспомогательными колебаниями до тех пор,
пока серая поверхность подошвы туфля не слилась с пылью вокруг норы и
горошинами разноцветной гальки…
*
Нога
оказалась на том же месте – ждала, слегка покачивая из стороны в сторону
носком туфли. Роа тут
же вытащил ее из норы и смазал йодом ткани, трепещущие вокруг бедренной кости. Продев суровую нитку в
иглу, принялся сшивать. Какого же было его удивление, когда задолго до
наложения последнего шва заметил, что искалеченный торец, выпучиваясь и сглаживаясь, превращается
в женское лицо – нога зашевелила губами…
–
У тебя в рюкзаке скальпель! – сказала уверенно.
–
И кошелек без денег, – ответил он, саркастически улыбнувшись.
–
У меня проблема, – изворотливо перекатилась – подпрыгнула и поскакала то
вправо, то влево, как
маленькая девочка, играющая в мелованные на асфальте классики, – я могу
передвигаться только на одной.
–
Болезная, – Роа смиренно вздохнул.
–
Вторая у меня уже не вырастет, – сказала она и добавила, – но выход есть!
–
Какой?
–
Крылья!.. – Но для этого ты должен надрезать тут, и с противоположной
стороны.
– Ты с ума сошла – я им карандаши затачивал.
– Не бойся, я
через такое прошла, что в антисептике не нуждаюсь. Из надрезов, – продолжала она, напрягая мышцы бедра, –
сразу же начнут прорастать крылья.
–
Перестань прыгать, – сказал он, – не двигайся, душа моя! – вытащил из рюкзака скальпель и обозначил один
надрез и другой. И, тут же из бескровных прорезей, увеличиваясь в размерах,
поползли оперенные конечности – нога начала взмахивать крыльями, словно птенец, пробующий свои
силы перед первым полетом.
*
А
дорога все еще шла на подъем, и бугрились ягодицы, обтянутые спортивными шортами и казалось, что позвоночник со
змеиной настойчивостью ползёт вверх, синусоидально изгибаясь под взмокшей пятнами
майкой. И двигались навстречу частные домики – второй, третий – десятый – тринадцатый. И – повторилось: вынырнула из ближайшего переулка и
проплыла мимо. “Думает, что преследую” – приостановив велосипед, оглянулся. Она ощутила
это и быстро-быстро засеменила к ближайшей халупе. А что, если все же попробовать с ней заговорить? Какая
фраза вылетит из его
уст? Извините, госпожа – не подумайте, что я вас домогаюсь?..” Ответ
бессловесный – остроугольно ползущие вверх брови... Она торопливо пятится. И почувствовав внезапно, что он и не
думает играть с ней в догонялки, прикладывает на ходу палец к виску – сумасшедший,
сумасшедший, сумасшедший! – прокручивает она локтевым суставом, словно отверткой.
Склад
ржавого металлолома под знойным небом нагревал воздух еще сильнее. Экскаватор захватывал клещами
отслужившее железо и оно, падая с грохотом в кузов, озвучивала окрестность.
Солнце, наконец-то, склонилось к вечеру. Роа сел на велосипед. Ой-до-мой, ой-до-мой, –
суховато заскрипели педали и, когда он проезжал мимо места очередной встречи с женщиной-наваждением,
вспомнилась ему змея, раздавленная колесами проезжавшего автомобиля; аспид на полировано
блестящей поверхности
асфальта, удушено вибрирующий Y-образным раздвоением приоткрытой челюсти. И здесь его воображение нарисовало
другого аспида – он увидел его в нижней точке шоссейного спуска – змея пыталась одолеть
бордюрный уступ. Не одолела и начала переползать шоссе, решив, очевидно, что
противоположная сторона окажется более удачной. И тут со стороны быстро растекающихся
сумерек выполз, откуда ни возьмись, многотонный самосвал и в освещенной
кабине отчеканилось лицо водителя. Угрожающе зарычал мотор. Роа соскочил с велосипеда.
Предупреждающе замахал руками, но куда там –
змея оказалась под колесами. Хруст костей застрял в ушах Роа с такой болью, словно шины протектора прошлись по его
туловищу.
Тяжеловесная махина пронеслась мимо, оставив на асфальте свившуюся в агонизирующие
кольца змею. Ее брюхо в самом утолщенном месте лопнуло. Внутренности шевелились. Думал змееныши –
туфля! – туфля с
голенью!! – нога яростно колотила каблуком по асфальту, пытаясь выбраться из разорванного чрева. И ей это удалось.
Она выкатилась, вскочила и запрыгала, словно стреноженная. Замельтешила
крыльями с жужжащей скоростью и, когда они очистились, обтерла кончиками физиономию,
облепленную желудочно-змеиной слизью и, взлетев над ближайшим фонарным
столбом, весело защебетала.
–
Теперь тебе точно не убежать – я буду проявляться во всех твоих фантазиях. –
Да, да! – без
исключения.
*
Скомкал
какой-то листочек (из тех, которыми рекламными агентствами забивались утробы почтовых ящиков) и открыл дверцу
кухонного шкафа. Ведро для отходов оказалось переполненным. “Надо вынести” – подумал он, брезгливо
поморщившись: пахло заплесневевшими персиками.
На
обратном пути встретил Иону, благочинно спускавшегося по лестнице. Иона любил
рассказывать анекдоты. “Как-то”…, – начинался любой из них. Роа опустил
мусорное ведро,
изображая полное внимание. Жену Ионы также звали Ионой. Вспомнил, как она вчера барабанила кулаками в его дверь –
седовласая, со сверкающими от гнева глазами. “Если ты не перестанешь тревожить меня своими
телефонными звонками, полицию вызову”, – прошипела она апокалиптически. Декольте у нее почему-то было
надорвано и левая сторона
приоткрыта до груди с венозными прожилками, сходящимися к коричневому соску. Роа с трудом оторвал
взгляд от этого зрелища. Он прожил в поселке более пятнадцати лет и поневоле, неведомо из каких источников,
просочилось в его сознание
многое. Об Ионе он знал, что она убила новорожденного – суд признал ее невменяемой. “Иона, успокойся – я тебе
не звонил”, – сказал Роа. “Звонил или не звонил, там разберутся”, – прошипела Иона и в единстве с нею в обход пролета
заковыляли ее щиколотки:
одна синюшно-варикозная, вторая – белая, необыкновенно привлекательной формы.
К 2
часам дня в самый пик солнечной активности вспомнил, что уже давно хотел покрасить крышу известью. От полуденной
духоты, длившейся 2-3 часа, даже сквозняк переставал подбадривать. Одолевая накатившую
лень, отправился в
хозяйственный магазин.
И тут – куда денешься – вездесущий сосед.
– Решил комнату освежить? – спросил Иона, увидев бочонок и прочитав на
нем этикетку.
– Да нет, – ответил Роа, показывая свободной рукой на яростное солнце, –
крышу хочу побелить”…
– Сегодня? – спросил Иона.
– Ы-гыы, – выдавил Роа сипло.
– А меня радикулит замучил… – Побели и над нами – заплачу!
– Денег не возьму, а побелить побелю, – сказал Роа, представив себе почему-то
жену Ионы: отворот ее
халата... сосок... прихрамывание... и щиколотку.
Ближе
к вечеру, когда жара начала спадать, прислонил к проёму лестницу и перенес на крышу щетку для побелки, веник и
веревку, которой решил на всякий случай подстраховаться – красить надо было и на краю.
“Вначале пройдусь по участку Ионы”, – подумал, примеряя глазом емкость бочонка. Работа
двигалась споро. Один конец веревки он зафиксировал на стойке бойлера и только успел обвязать себя –
защебетало. Роа
оглянулся и потерял равновесие. “С четвертого этажа падаю”, – подумал он с ледяным спокойствием, успев при этом
заметить, что вокруг бойлера кружилась нога – ее губы, сложенные бантиком, напоминали 88 с
хорошо обозначенными линиями перехода и отверстием, сквозь которое она втягивала и выдыхала воздух.
“Как же это у нее
получается – без легких?” Пустой вопрос завис на веревочной струне под окнами четвертого этажа. И темень приблизилась
вплотную – сгустилась. В комнате Ионы горел свет. Иона сидел на диване. Его жена стояла перед
ним на коленях в позе блудного сына... Кто-то попускал веревку... Роа начал двигаться вниз. Нащупал
почву и, обрывая ногти,
освободился от веревки. Солнце садилось с другой стороны дома.
*
“Завтра докрашу”, – подумал о незавершенной работе и проскользнул боком в приоткрытую дверь. Есть не хотелось, и
как только приблизился к матрасу, лежащему в углу комнаты, присел на него, обхватив колени
руками, и неожиданно упал на бок, прижавшись ухом к подушке... И вновь асфальтированная дорога на краю
родного поселка,
известного ему до мельчайших подробностей. Состояние – бездумное! – блаженное, если бы не заметил в полуметре от бордюра патрон.
Поднял. Подкинул на ладони.
По весу и по величине подходит для автомата М-16. Гильза слегка сплющена – очевидно, попала под колесо автомобиля.
Потрогал пальцами пульку. Не шаталась. Сидела в гнезде крепко. Сжал патрон, чтобы
забросить подальше, но на взмахе рука замерла. А, что если в том месте разожгут
костер? Он шел, зорко всматриваясь и оценивая окрестности – где бы освободиться от
найденного? В куче щебня оставить?.. “Ни в коем разе, потому что убирать будут
бульдозером и если тяжелый ковш бахнет по капсюлю”. На прицеле чей-то судорожный всхлип и
пена из приоткрытого рта. А виноват он и еще раз он – потенциальный убийца. Куда бежать галахическому еврею от самого себя?.. “Жаль, что медные
предметы в желудке не перевариваются”. Роа перебросил патрон из одной ладони в другую,
вставил в рот капсюлем наружу, пулькой вовнутрь и решил, придерживая рукой, клацнуть
посильнее зубами. Раздался щелчок,
но ничего не произошло. Он приоткрыл зажмуренные глаза и по льющемуся и полыхающему солнечному свету понял, что
остался жив. Вдали, в трехстах метрах от дороги, возвышался, заготовленный
пастухами-бедуинами стог сена. Там же виднелся опустевший загон. А еще подальше – пологий склон
и пасущиеся овцы.
Роа
пришел домой, взял плоскогубцы и, расшатав пульку, вытащил ее из гнезда. Высыпал порох на кафельную плитку и
поднес спичку. Теперь его совесть была спокойна. За окном светало. Неподалеку от
оконной решетки кружилась и щебетала нога, похожая на огромную стрекозу.
22октября 2007