.
.
*   *   * 

Ах, за что же любить петуха-кайфолома? 
В три час уж не сон и не ступор, а кома. 
Отвяжись, лейтенант, со своей подготовкой... 
Можешь тело забрать мое вместе с винтовкой 
И воздвигнуть на рампе ночной изваянье. 
Вот стоит истукан без души и дыханья. 
Можешь вырезать, Карло, себе Буратино, 
Только выключи, папа, прошу, муэдзина. 
Забодал он меня в этом диком Шомроне, 
Может, больше, чем маленький въедливый Рони, 
Командирчик очкастый, школяр светлощекий 
(Он обкусывал ногти, готовя уроки, 
И старательно пальцем водил по тетрадке... 
Никогда не поймет, почему не в порядке 
Внешний вид и повадки его резервистов. 
Он как Овод воспитан и граф Монтекристо. 
Он краснеет за нас. Мы ему неприятны, 
Но реальны, увы, как родимые пятна, 
Волосатые, сизые...). Или вот Йоси, 
Шварценегер восточный. Такого в Родоссе 
Точно взяли б в натурщики для монумента. 
Рожей зверской доводит до ручки клиента, 
Рыжерукого

Альтмана из Могилева. 
К сожалению, Альтман не смеет ни слова 
Произнесть по причине незнанья иврита. 
Только после отбоя шипит он сердито: 
«Если это еврей, то тогда я селедка». 
И с ботинками в спальник вставляется кротко, 
Указанью согласно. А в три часа ночи 
Мы все вместе, безумные, потные, вскочим 
От спирального воя в соседней деревне. 
Тени скачут по базе. Очухался древний 
Великан из долины, ведущей к Геене.