.
Сказания о начале 
славянской письменности
и современная им эпоха
(начало)

     I X век - один из важнейших этапов в истории славянства. Именно к этому времени начавшиеся ранее в славянском обществе процессы классообразования зашли так далеко, 
что на многих славянских территориях начали складываться основные классы 
и формироваться государственность нового феодального общества. Новые 
складывавшиеся феодальные государства в отличие от примитивных институтов 
управления, существовавших в обществе эпохи «военной демократии», обладали столь многообразными и сложными общественными функциями как внутри страны, так и во взаимоотношениях с другими государствами, что для их осуществления какая-то часть 
общества, связанная с господствующим классом, должна была обладать искусством 
письма. Если во взаимоотношениях с другими государствами участвовал 
по необходимости очень узкий круг людей и как главное средство общения здесь могли 
выступать иностранный язык, выполнявший в данную эпоху функцию своего рода международного языка, и соответственно письменность на этом языке, то для решения внутренних задач славянская правящая верхушка нуждалась в составлении письменных 
актов на родном, понятном ей языке.[1]
     Эта необходимость еще более обострялась с принятием некоторыми славянскими 
странами в V I I I-I X вв. христианства.
     Основные причины, побудившие господствующий класс славянских стран к смене 
религии, хорошо известны. Во-первых, речь шла о принятии религии, которая бы в гораздо большей мере, чем существовавшие здесь языческие культы, соответствовала отношениям развитого классового общества, более успешно, чем язычество, могла подкреплять своим авторитетом новый общественный строй раннефеодального общества и обеспечивать повиновение социальных низов. Принятие христианства было своего рода завершающим 
актом в создании идеологической надстройки феодального общества у славян.
     Во-вторых, принятие христианства укрепляло международное положение ранее 
языческой страны, позволяло ее правящей верхушке на равных правах войти в круг 
феодальной знати соседних «христианских» государств Европы, облегчало широкую 
рецепцию импонировавших славянской знати общественных институтов более развитого «христианского» общества.
     Таким образом, выгоды, которые принятие христианства приносило славянской знати, 
вполне очевидны. Однако вместе с этим возникли и серьезные трудности. Об этих 
трудностях дают представление вопросы послов болгарского князя Бориса римскому 
папе Николаю I, дошедшие до нас в составе знаменитых «Ответов папы Николая I 
на вопросы болгар ». [2
     Эти вопросы, а также ответы на них позволяют прежде всего представить 
значительность изменений, которые влекло за собой принятие христианства. Речь шла 
не только о замене культа языческих богов культом христианского Бога. Поскольку культ, 
религия так или иначе санкционировали своим авторитетом многие нормы повседневной 
жизни общества, то смена культа влекла за собой и отмену не имевших к нему прямого 
отношения обычаев, которые заменялись новыми, соответствовавшими предписаниям 
новой религии, а также установление для многих старых норм иной системы санкций, 
что в средневековой жизни имело огромное значение. При этом речь шла не только 
о перестройке порядков внутри страны в соответствии с требованиями новой религии. 
Из вопросов ясно видно, что болгарская правящая верхушка стремилась определить 
и новые нормы отношений с соседними христианскими государствами и вообще 
привести свой общественный порядок в соответствие с общественным порядком того «христианского» мира, частью которого теперь становилась Болгария.
     Трудности здесь заключались в том, что, если нормы старого права и старой религии 
были хорошо известны болгарской знати и она сама, совмещая в себе носителей духовной 
и светской власти, выступала единственным истолкователем языческих обычаев, то 
нормы новой религии и «христианского порядка» ей не были известны и с принятием христианства она попадала в этом отношении в зависимость от особой, ранее 
отсутствовавшей в болгарском обществе группы людей - иностранцев, тесно связанных 
с церковными организациями тех стран, откуда они вышли. Лояльность этих людей уже 
поэтому могла вызывать и вызывала серьезные сомнения у представителей болгарской 
власти, опасавшихся, что они могут использовать свое влияние для подчинения Болгарии 
ее могущественным соседям. Между тем в христианском обществе именно этой группе 
людей была доверена монополия не только на отправление культа, но и на истолкование 
того, какие из норм общественной жизни соответствуют нормам христианского учения. 
И эти люди постоянно обращались к болгарской правящей верхушке с различными 
требованиями, апеллируя к неизвестным христианским нормам. Положение усугублялось 
тем, что от имени нового христианского порядка выступали представители различных христианских толков (например, греки и армяне), каждый из которых считал именно 
свою веру истинной, а в роли христианских священнослужителей иногда фигурировали авантюристы, не только не имевшие священнического сана, но даже не являвшиеся 
христианами.
     В этих условиях вполне понятно проявляющееся в вопросах болгар папе Николаю I 
стремление войти в контакт с наиболее авторитетной церковной инстанцией и получить 
от нее в письменном виде все необходимые тексты с изложением норм «христианского 
порядка». Прежде всего речь шла о присылке книг с изложением «христианского закона» 
(это повторено дважды - вопросы 1 и 37). Эта просьба затем конкретизировалась как 
просьба прислать требник (сойех ас1 Јас1епйаз гшвааз) - сборник текстов, читающихся 
во время богослужения (вопрос 76), и епитимийник (iudicium poenitentiae... in scriptis) - 
сборник норм наказаний, налагавшихся духовенством на верующих за различные грехи 
(вопрос 75). Кроме того, болгарские послы просили о присылке книг с изложением 
«светского закона» ((de mundana lege libros) (вопрос 13). О стремлении использовать 
как можно большее количество различных письменных источников для изучения 
положения в окружающем Болгарию мире говорит в особенности вопрос 103: Что 
делать со светскими книгами, которые болгары отняли у арабов и которые хранятся 
у царя?
     Для того чтобы болгарская верхушка могла использовать эти тексты для определения положения своей страны в «христианском мире» и для урегулирования отношений с христианским духовенством внутри страны, они должны были быть изложены на 
понятном для болгарской знати языке. Тем самым возникал новый важный стимул для
создания славянской письменности. Подобные проблемы стояли перед знатью не только Болгарии, но и других славянских стран, принявших христианство.
     О том, что с принятием славянскими странами христианства были действительно предприняты попытки создания славянского письма, говорит свидетельство 
древнеболгарского писателя конца I Х - начала Х в. - так называемого «черноризца 
Храбра», написавшего первый очерк истории славянской письменности. По словам 
Храбра, приняв христианство, славяне пытались записывать славянскую речь «римскими 
и греческими письменами», т. е. с помощью букв греческого и латинского алфавита. 
Очень важно, что инициативу этих действий Храбр приписывает самим славянам, 
а не пришедшим в славянские страны христианским миссионерам. Не менее 
существенно и его указание на попытки использовать буквы разных алфавитов - 
свидетельство того, что попытки создания славянского письма предпринимались 
одновременно на разных славянских территориях, граничащих с империей Каролингов 
и Византией. Попытки механически использовать другие алфавиты для передачи звуков славянского языка были, конечно, не очень удачными. Более совершенная система 
письма, построенная с учетом фонетических особенностей славянского языка, была 
создана в середине IX в. Однако она возникла не в славянских странах, а в Византии, 
и ее создателями были дети «друнгария» из Солуни-Фессалоники Константин 
и Мефодий.
     Единственным источником, из которого мы можем пытаться узнать, когда и под 
влиянием каких обстоятельств это произошло, являются жизнеописания солунских 
братьев.
     По сравнению с другими памятниками о деятельности Константина и Мефодия их пространные Жития стали привлекать внимание исследователей сравнительно поздно. 
Первое исследование этих памятников, благодаря которому они стали известны широкому 
кругу ученых, было написано А. В. Горским в 1843 г.,[3] а первое их издание осуществил 
П. Шафарик при содействии М. П. Погодина лишь в 1851 г.[4] Однако, получив 
известность, пространные Жития Константина и Мефодия сразу же стали объектом 
специального изучения ряда поколений исследователей, среди которых были многие 
ведущие представители славистики не только всех славянских, но и неславянских стран. 
Один перечень работ, посвященных этим памятникам, мог бы составить объемистый том. 
В этой огромной литературе можно выделить несколько направлений, по которым шло 
изучение памятников.
     Во-первых, это розыски списков памятников, их текстологическое сопоставление и 
подготовка издания текстов. Как главные вехи в этой работе следует отметить издания 
памятника, осуществленные в 1865 г. О. М. Бодянским, в 1930 г. П. А. Лавровым, 
в 1973 г. болгарскими учеными Б. С. Ангеловым и X. Кодовым.[5]
     Во-вторых, это большое количество работ, посвященных установлению правильного 
смысла сказанного, устранению тех ошибок и искажений, которыеи меются уже в самых 
ранних списках памятников. Как известный итог проделанной работы, суммирование наблюдений, рассеянных часто по мелким этюдам и заметкам, можно рассматривать 
переводы Житий на другие языки, выполнявшиеся неоднократно и в X I X, и в XX в. 
крупными славистами. Из числа работ последних десятилетий следует отметить 
переводы таких знатоков кирилло-мефодиевской проблематики, как словенский 
исследователь Ф. Гривец (на латинский язык),[6] чехословацкий исследователь 
И. Вашица (на чешский язык),[7] французский славист А. Вайап (на французский
язык).[8] К ним нужно присоединить и самый последний по времени перевод обоих 
памятников на болгарский язык, выполненный X. Кодовым для третьего тома Собрания сочинений Климента Охридского. Все указанные переводы снабжены комментариями 
с обоснованием предложенного переводчиками толкования спорных мест текста. Эти комментарии вместе с переводом дают как бы сжатую сводку результатов, достигнутых 
на данном направлении изучения кирилло-мефодиевской проблематики.
     В ходе исследований была также проделана большая работа по выявлению в тексте 
Житий заимствований из литературных источников. Помимо рассеянных по всему тексту 
цитат из различных книг Ветхого и Нового Заветов, здесь следует отметить выявленную благодаря прежде всего усилиям Ф. Гривца большую группу заимствований из сочинений церковного писателя I V в. Григория Назианзина. Результаты этих исследований были во 
многом уточнены чехословацким историком литературы В. Вавжинком.[9]
     Работа по установлению текста Житий и его источников переплеталась 
с исследованиями, направленными на определение достоверности Житий как источника 
путем сопоставления их сообщений с другими свидетельствами об описанных в них 
событиях. Эта тема заняла ведущее место во всех сколько-нибудь крупных работах, 
посвященных как кирилло-мефодиевской проблематике, так и истории Великой Моравии 
I X в. Из работ, специально посвященных источниковедческой оценке Житий 
и сыгравших  большую роль в становлении правильных представлений о характере этих памятников, следует отметить работу русского ученого А. Воронова[10] и исследование 
польского слависта А. Брюкнера,[11] хотя многие конкретные выводы обоих 
исследователей не удержались в науке.[12] Если эти исследователи и их
современники интересовались прежде всего тем, как переданы в Житиях те или иные 
факты, то в исследованиях последних десятилетий делается упор на выяснении того, 
почему они передаются именно таким образом. При этом принимаются во внимание 
как особенности того жанра, к которому Жития принадлежат, так и роль отдельного 
эпизода в структуре, композиции всего произведения в целом. Образцом удачного 
применения этих методов, приводящих при их последовательном применении 
к раскрытию основного замысла, лежащего в основе произведения, может служить 
известная монография В. Вавжинка.[13] Наряду с исследованиями, в которых 
особенности литературной формы Житий используются для раскрытия их содержания, 
в кирилло-мефодиевской литературе, особенно последних десятилетий, можно отметить появление работ, где специально изучаются черты художественного стиля Житий 
как первых славянских литературных памятников. Исследование художественных 
особенностей Житий уже теперь дало ряд ценных результатов, в частности позволило 
выявить древнейшие образцы славянской поэзии.[14]
     Наконец, следует отметить работы по изучению словаря памятников, имевшие важное значение при установлении времени их возникновения.
     Первый исследователь Житий А. В. Горский полагал, что они созданы в I X в. 
вскоре после описанных в них событий и там, где эти события происходили - на западнославянских землях.[15] Его выводы сразу же получили поддержку ряда 
исследователей, но появились и возражения. Одни авторы (как, например, А. Воронов) 
считали, что Жития написаны лишь в Х в. в Болгарии, другие относили их составление 
к еще более позднему времени (так, например, болгарский ученый В. Киселков в 40-50-х 
годах нашего столетия доказывал, что Жития - памятники литературы Второго 
Болгарского царства). Объективное основание для сомнений давало отсутствие ранней рукописной традиции - самый ранний список Жития Мефодия относится к концу Х I I - 
началу X I I I в., самые ранние списки Жития Константина - к X V в. (если не считать 
фрагментов в хорватских и болгарских текстах X I V в.).
     В этих условиях важное значение приобретал анализ словаря памятника.[16] Этот 
анализ показал, во-первых, наличие в словаре памятника архаизмов, встречающихся 
в самых древних старославянских текстах; во-вторых, был обнаружен слой слов 
и оборотов, отражающих особенности западнославянских говоров; в-третьих, 
в церковной терминологии Житий наряду с византийскими заимствованиями был 
выявлен слой терминов, представляющих собой либо прямые заимствования, либо 
кальки латинских и старонемецких церковных терминов.
     Таким образом. Жития - это произведения, написанные на начальном этапе 
формирования старославянского языка на западнославянской территории, лежавшей на 
границе с германскими землями, т. е. в Великой Моравии I X в., как это и предполагал 
А. В. Горский.
     Еще более уточнить датировку помогло изучение соотношений между Житиями и так называемой Итальянской легендой. Под этим условным названием известен рассказ о Константине и Мефодии и о том, как они перенесли мощи римского папы Климента из 
Херсонеса в Рим. Рассказ этот представлял собой часть легенды о папе Клименте, 
написанной епископом Веллетри Гаудерихом и поднесенной папе Иоанну V I I I 
(ум. в 882 г.). Правда, текст этой 3-й части легенды, принадлежащей Гаудериху, 
сохранился лишь в более поздней обработке писателя начала X I I в. Льва Остийского. 
Однако сравнение текстов начальной части легенды, принадлежащих перу обоих 
авторов, показало, что Лев Остийский точно держался своего источника, подвергая его 
лишь стилистической обработке.
     Уже исследователи X I X в. констатировали текстуальную близость ряда разделов 
рассказа Итальянской легенды и Жития Константина, но характер этой связи точно не устанавливался. Вопрос был решен с обнаружением рукописи XIV в., содержавшей 
неизвестный ранее пролог к заключительной части легенды о Клименте, где указывалось, 
что автор почерпнул свои сведения из сочинения, написанного «славянскими 
письменами» (ех 5с1ауоп1с1в ПИепа). Пролог написан Львом Остийским, но, учитывая 
общий характер его работы, обнаружившие пролог исследователи П. Мевер и П. Дево 
правильно оценили это сообщение как указание на источник, использованный 
Гаудерихом. Тем самым ясно, что источником Итальянской легенды было Житие 
Константина. Одновременно определилось и время составления этого памятника - 
ранее 882 г., когда умер папа Иоанн V I I I, которому был посвящен труд Гаудериха. Эту 
дату следует отодвинуть, вероятно, еще несколько ранее - к 880 г., когда Мефодии посетил 
Рим и мог перевести Гаудериху привезенный с собой славянский текст Жития 
Константина.[17] Таким образом, Житие Константина было написано между 869 г., когда 
умер Константин, и 880 г.
     Есть основания полагать, что в первоначальном своем виде это Житие несколько 
отличалось от дошедшего до нас текста. Сопоставление текстов Жития Константина 
(далее сокращенно - ЖК) и Итальянской легенды показывает, что они при большом 
текстуальном сходстве в ряде моментов изложения различаются. Особенно характерным 
при этом является то обстоятельство, что в Итальянской легенде имеются сведения 
о Мефодии, которые отсутствуют в известном нам тексте ЖК, но читаются в Житии 
Мефодия (далее сокращенно - ЖМ) - произведении, написанном во всяком случае после 
885 г. - года смерти Мефодия, т. е. заведомо после создания Гаудерихом своего труда. Единственное объяснение, которое дают этому явлению П. Мевер и П. Дево и которое представляется совершенно правильным, заключается в том, что первоначально все эти 
сведения о Мефодии читались в тексте ЖК, но когда через некоторое время было решено написать Житие Мефодия, его ученики, рассматривавшие, по-видимому, повествования 
об обоих братьях как своего рода диптих, перенесли читавшиеся в ЖК сведения 
о Мефодии в его собственное жизнеописание.[18] Этим же, несомненно, объясняется 
и почти полное отсутствие в ЖМ сведений о семье братьев и о тех событиях, о которых 
подробно говорится в ЖК.
     Таким образом, в Итальянской легенде отразилась редакция ЖК более ранняя, чем 
дошедшая до нас. Известный же нам отредактированный текст ЖК относится к тому 
времени, когда составлялось ЖМ. Как увидим далее, анализ содержания этого последнего позволяет довольно точно определить этот момент - вторая половина 885 г., месяцы, непосредственно последовавшие за смертью Мефодия.
     Хотя Итальянская легенда и отражает памятник более ранний, чем оба жизнеописания солунских братьев в дошедшем до нас виде, следует иметь в виду, что текст этого 
памятника при включении в состав труда Гаудериха не только подвергся известной 
переработке, но и был сильно сокращен. При этом выпали почти все сведения 
о славянской письменности как не имеющие отношения к теме его сочинения. Таким 
образом, ЖК и ЖМ по-прежнему остаются главным источником сведений по основному интересующему нас вопросу.
     Раннее происхождение обоих источников, возникших в сравнительно близкое от 
описанных в них событий время, делает их свидетельства о создании славянской 
письменности особенно важными.
     Как мы увидим далее, оба памятника - вовсе не бесхитростные документальные 
свидетельства о происшедшем, но произведения, возникшие в обстановке острой 
политической борьбы. Отсюда и определенная их направленность, и определенный отбор 
и освещение фактов. Эта тенденциозность, однако, в меньшей мере относится к первым десятилетиям жизни братьев, протекавшим на территории Византийской империи. 
Здесь, разумеется, также можно говорить об искажении и ряда фактов, и масштабных соотношений, что вызвано характерной для сочинений агиографического жанра 
тенденцией к возвеличиванию своего героя, однако, как показало сравнение с другими источниками, Жития (прежде всего ЖК, так как сведения ЖМ об этом периоде жизни 
братьев очень скупы) дают в целом правильное представление о тех условиях, в которых зародилась и была осуществлена идея создания славянской письменности.
     Период с середины IX в. - время молодости и первых жизненных шагов Константина 
и Мефодия - единодушно оценивается в истории византийской культуры как период 
определенного культурного подъема. Этот подъем захватил, правда, лишь сравнительно 
узкие круги образованной элиты византийского общества, но все же был заметным 
явлением в его жизни. Наиболее ярким признаком перемен было восстановление после 
перерыва в несколько веков в середине IX в. Константинопольского университета. 
Другим важным явлением было обновление интереса к античным авторам, переписка 
и изучение их текстов. При этом определенное внимание уделялось и элементам 
заключенных в этих сочинениях точных знаний, но главное место занимали 
филологические студии древних текстов: исследование особенностей их стиля и 
грамматической структуры.[19] Наиболее видными представителями этого течения 
византийской элиты были Лев Математик, поставленный византийским правительством 
во главе Константинопольского университета, и видный чиновник императорской 
канцелярии, а затем константинопольский патриарх Фотий.
     Об отношении младшего из братьев, Константина, к этому культурному течению недвусмысленно свидетельствует ЖК, где говорится, что Константин получил 
образование в Константинополе именно у Льва и Фотия (ЖК, IV).*
     Свидетельство о связях между Константином и Львом не привлекло внимания исследователей: Лев, хотя и собирал тексты античных авторов, занимался, как это видно 
уже из его прозвища, по преимуществу точными науками: в источниках он упоминается 
либо в связи с занятиями алгеброй, либо в связи с изобретением им механических «диковинок».[20] Поскольку точными науками Константин не интересовался, отношения 
его с этим учителем могли быть скорее формальными. Иное дело - Фотий. Вопрос 
об отношении Константина и его брата к Фотию стал уже в XIX в. предметом 
длительного ожесточенного спора, продолжавшегося вплоть до конца 50-х годов нашего 
столетия. В этой дискуссии на первое и главное место выдвинулся, однако, вопрос 
об отношении братьев не к тому культурному течению, ведущим представителем 
которого был Фотий, а прежде всего к политико-религиозным конфликтам, 
раздиравшим в 60-х годах верхи византийского общества, в которых Фотий был одним 
из главных действующих лиц. Речь шла о борьбе за власть между группировкой Фотия и сторонниками его предшественника, патриарха Игнатия, которого низложили, чтобы 
сделать Фотия патриархом. Группировки эти расходились во взглядах на характер 
религиозной политики правительства, но внимание биографов Константина и Мефодия 
они привлекли потому, что в эти споры оказался замешанным папский престол. В ходе 
борьбы сторонники Игнатия апеллировали к папе как к высшему арбитру в делах веры, 
а Фотий решительно воспротивился вмешательству папы во внутренние дела патриархата. Конфликт привел на ряд лет к полному разрыву отношений между Римом и Константинополем.[21]
     Внимание исследователей к тому, каково было отношение солунских братьев 
к политической линии Фотия в эти годы, не было случайным. С бурным развитием 
в XIX в. национально-освободительного движения в славянских странах резко возросла популярность солунских братьев как создателей особой славянской письменности, как 
людей, символизировавших борьбу славянских народов за возможность самостоятельного развития. В этих условиях участники дискуссии вокруг вопроса об отношении братьев к 
патриарху

Фотию, выступавшему в церковной традиции в качестве одного из защитников православия в его борьбе с Римом, стремились сделать такие выводы, которые позволили 
бы связать солунских братьев с узкоконфессиональными интересами одной из церквей (католической или православной), боровшихся за влияние на массы верующих 
в славянских странах.
     Если православные историки всячески доказывали особую близость братьев 
к Фотию[22] (некоторые из них готовы были приписать ему саму идею создания 
славянской письменности),[23] то католические историки утверждали, напротив, что 
Константин и Мефодий были сторонниками патриарха Игнатия и поддерживавших его монашеских кругов и их позднейшие контакты с Римом были естественным следствием 
такой их общественно-политической ориентации.[24]
     Однако после длительной дискуссии более трезвые представители обоих 
направлений были вынуждены признать, что обе эти оценки страдают большими 
преувеличениями.[25] Так, с одной стороны, участие братьев в официальном 
византийском посольстве в Хазарию, отправленном в тот период, когда во главе 
патриархата стоял Фотий, говорит о их лояльном отношении к этому иерарху. С другой 
стороны, отсутствие каких-либо упоминаний о Константине и Мефодий в обширной 
переписке Фотия говорит об отсутствии особой близости между братьями и патриархом. 
Скорее всего, в церковных спорах 50-60-х годов братья не занимали какой-либо 
определенной позиции, не присоединялись решительно к одной из боровшихся за власть группировок. Этим, однако, не снимается вопрос об отношении Константина и Мефодия 
к культурному течению, главным представителем которого был Фотий.
     Хотя культурная деятельность Фотия вовсе не была главным предметом обсуждения 
во время церковных споров 60-х годов в византийском обществе, все же и ей было 
уделено известное место. Предметом нападок его противников стали занятия Фотия 
светскими науками, в особенности изучение текстов античных авторов. Автор Жития 
Игнатия писал: «...вопреки евангельскому изречению - кто хочет быть мудрым в веке 
сем да будет неразумным - Фотий утвердил свое сердце и ум на гнилом и песчаном 
основании светской мудрости».[26] Другой противник Фотия, так называемый 
псевдо-Симеон, писал, что Фотий продал душу волхву-еврею за «посвящение его в 
искусство гадания, в тайны астрологии и эллинских наук», а за литургией вместо молитв 
он читал стихи древних поэтов.[27] Все эти утверждения по отношению к Фотию были 
явным и тенденциозным преувеличением: Фотий был не только знатоком древних 
авторов, но и одним из крупнейших теологов своего времени, в сочинениях которого 
даже его противники не смогли найти каких-либо догматических ошибок. Однако сам 
этот взгляд на светские науки и на то, к каким результатам ведут занятия ими, как отметил 
Ф. Дворник, был очень характерным для позиции некоторых кругов византийского 
монашества. Аналогичные высказывания можно обнаружить и в ряде агиографических материалов, вышедших из этой среды, не связанных со спорами вокруг Фотия, где подчеркивалась бесполезность светских наук для благочестивого человека.[28]
     Расхождения в отношении к светским наукам со стороны Фотия и людей его круга, 
с одной стороны, и части византийского монашества - с другой, были выражением 
противоречия, постоянно проявлявшегося в отношении средневекового общества 
к античному наследию. Если одни круги, к которым принадлежала, как правило, более образованная часть общества, рассматривали освоение достижений античности (прежде 
всего в сфере филологии) как необходимый предварительный этап, подготавливающий 
условия для лучшего восприятия «высшей мудрости» - теологии, то другая часть того же 
общества резко и бескомпромиссно отвергала светскую «мудрость», рассматривая всякие 
занятия «светскими науками» как препятствие к познанию высшего божественного 
откровения, заключенного в Библии.
     Свидетельство ЖК, где с полным одобрением перечисляются все «эллинские учения», которым Константин выучился у Льва и Фотия, и лишь выражается удивление по поводу 
того, как быстро герой повествования сумел это сделать, ясно показывает, что в этом споре Константин и Мефодий с их учениками стояли на стороне Фотия. Именно благодаря 
контакту с Фотием и усвоению его взгляда на светские науки как необходимый 
подготовительный этап для восприятия «богословских» истин, Константин, стремившийся 
стать монахом и посвятить себя служению Богу, получил то обширное светское 
образование, которое дало ему возможность впоследствии осуществить вставшую перед 
ним историческую задачу.[29]
     Можно сказать еще определеннее, что, вероятно, уже в период обучения у Фотия 
круг интересов Константина приобрел характерную для него направленность. 
Филологические студии составляли одну из характерных черт деятельности как людей, 
вышедших из фотиевского кружка, так и самого Фотия. Если после своего возведения 
на патриарший трон Фотий все более концентрировал внимание на рассмотрении 
богословских сюжетов, то в более ранние годы - годы расцвета его преподавательской деятельности - он уделял большое место именно филологическим занятиям. Его наиболее 
ранний труд «Лексика» представляет собой огромную сводку лексико-грамматических 
заметок и материалов.[30] Как раз на период работы Фотия над «Лексикой» 
и приходятся годы обучения Константина у своего учителя. Таким образом, именно 
под руководством Фотия Константин сделал первые шаги на пути к превращению 
в крупнейшего ученого-филолога своего времени.
     Следует отметить еще одну черту деятельности фотиевского кружка, также 
не оставшуюся без влияния на последующую деятельность Константина. Речь должна 
идти о некоторых особенностях ведения полемики, принятых в этой среде. О них дает 
понятие сохранившееся в составе другого произведения Фотия («Амфилохий») его письмо 
Льву Математику. В этом письме Фотий фиксирует свое решительное несогласие 
с коллегой по двум важным вопросам. Если Лев подвергал критике стиль Нового Завета 
и доказывал, что красноречие греческих ораторов следует ставить выше, чем красноречие апостола Павла, то Фотий энергично доказывал эстетическое превосходство библейских текстов.[31] Показательны, однако, сама возможность обсуждения подобных вопросов 
и то, что полемика такого рода не вела к разрыву отношений между корреспондентами. 
Это свидетельство определенной терпимости и широты взглядов, не совсем обычной 
для данной эпохи. Аналогичные черты были присущи и деятельности Константина, как 
об этом свидетельствует реконструированный А. Вайаном фрагмент предисловия 
Константина к его переводу Евангелия на славянский язык, где переводчик не только 
признавал, что в своей работе использовал переводческий опыт некоторых 
«неправоверных» авторов (по-видимому, переводчиков Евангелия на сирийский язык), 
но и обосновывал такую практику ссылкой на авторитет Кирилла Александрийского, 
учившего, что «не все, елико глаголють зловерьнии, отбегати есть лепо и отметати».[32]
     Таким образом, из занятий с Фотием Константин-Кирилл вынес, несомненно, 
солидные знания не только церковных, но и светских наук, специальный интерес 
к филологии и известную широту воззрений. Однако нет оснований полагать, что 
в фотиевском кружке могла зародиться, как думали некоторые авторы X I X в., сама идея 
создания особого славянского письма. Интеллектуалистам фотиевского кружка было 
свойственно в полной мере присущее образованной элите византийского общества 
убеждение в особых, исключительных свойствах греческой культуры и греческого языка 
не только в дохристианскую, но особенно в христианскую эпоху,[33] убеждение, которое приводило к своего рода «надменной изоляции», нежеланию знать о том, какие 
культурные процессы происходят во всем окружающем мире. В частности, сам Фотий, 
несмотря на свою энциклопедическую образованность, по-видимому, не знал никакого 
другого языка, кроме греческого.
     Разумеется, члены фотиевского кружка, чья деятельность была связана с районом 
Восточного Средиземноморья, где едва ли не каждый из живущих народов обладал 
издревле своей письменной традицией, хорошо знали об этом факте, принимали такое 
положение как нормальное, а сам.Фотий однажды даже воспользовался известными ему 
данными о переводах Евангелия на другие языки в своей полемике с иконоборцами.[34
От этого, однако, еще далеко до осознания необходимости создания новых систем 
письма для тех народов, которые письменности не имеют. Характерно, что сам Фотий 
в своей корреспонденции и сочинениях ни разу не упоминает о существовании особого «славянского письма», хотя он дожил до того времени, когда уже существовала обширная литература на славянском языке.
     Как увидим далее, идея создания особого письма для славян явилась результатом не 
особой культурно-идеологической ориентации образованных кругов византийского 
общества, а была одним из проявлений широких политических планов Византийского 
государства и Церкви I X в., в осуществлении которых принимал определенное участие 
и Константин.
     В V I-Х I I главах ЖК Константин выступает как глава византийских дипломатических 
миссий в соседние с Империей страны - Хазарию н Арабский халифат. Во время этих 
посольств он вступает в дискуссии с еврейскими и арабскими учеными, победоносно 
отражая их нападки на православие. В изложении автора ЖК сами эти посольства 
вызваны были необходимостью либо дать отпор нападкам на православие, либо 
разъяснить истины христианского учения. Такая мотивация вызвала сомнения ряда исследователей, справедливо указывавших, что византийские посольства преследовали, 
как правило, достижение крупных политических целей и что агиограф преувеличивает 
роль своего героя, который был, вероятно, лишь одним из членов посольства, а отнюдь 
не стоял во главе его.[35] Справедливо также выражалось сомнение в том, чтобы 
включенные в текст Жития диспуты представляли собой действительную запись имевших 
место споров.[36] Вместе с тем, как убедительно показал Ф. Дворник, нет оснований 
сомневаться в самой возможности того, что ученый-теолог мог быть членом византийских дипломатических миссий (о путешествии Константина в Хазарию сообщается, 
в частности, в независимом от ЖК источнике) и что политические переговоры 
между Византией и соседними странами могли сопровождаться спорами между 
представителями разных религий. Более того, подобные факты были характерной чертой 
той эпохи - второй половины I Х-начала Х в.[37]
     Вторая половина I X в. была временем резкого усиления внешнеполитической 
активности Византийской империи, стремившейся использовать благоприятную 
ситуацию, возникшую с временным ослаблением ее главных соседей - Арабского 
халифата и Первого Болгарского царства. Этот рост внешнеполитической активности 
Империи сопровождался оживлением внешнеполитической деятельности византийской 
церкви, которая своей миссионерской деятельностью подготавливала 
военно-дипломатические акции правительства. Деятельность эта развивалась по двум направлениям. На Ближнем Востоке и в Закавказье речь шла о поддержке и ободрении православных на землях Халифата и о полемике с представителями отколовшихся 
от православия церквей с тем, чтобы привести их к объединению с константинопольской патриархией (см., например, длительные переговоры Фотия с армянской церковью). Тем 
самым была бы создана дополнительная база для расширения позиций Византии в этом 
районе и закрепления за ней земель, являвшихся яблоком раздора между Империей 
и Халифатом.
     На Балканах, в Крыму, на Северном Кавказе и в Восточной Европе речь шла 
о проповеди христианства языческим и полуязыческим народам и о создании на их землях церковного аппарата, подчиненного константинопольской патриархии. Это открывало возможности для вовлечения таких политических образований, как Первое Болгарское 
царство. Хазарский каганат, держава «русов» на Днепре, в орбиту византийского 
влияния.[38] Сообщения ЖК о поездках Константина в Халифат и Хазарию говорят о его 
связи с обоими направлениями миссионерской деятельности византийской церкви.
     Участие в этих миссиях было важным этапом в жизни Константина. Во-первых, 
деятельность в сложных условиях, незнакомой и даже враждебной среде, в спорах 
с закаленными в полемике представителями иных религий была, несомненно, суровым испытанием для византийского монаха, дала толчок к развитию у него навыков 
проповедника и полемиста, так блестяще проявившихся в последующий период его 
деятельности. Еще более важно отметить другое обстоятельство. Перспектива 
деятельности в иноязычной среде поставила Константина перед необходимостью новых напряженных филологических занятий. В X I главе Жития говорится, например, об 
изучении им ряда семитических языков и основанных на них систем письменности. 
Благодаря соединению полученных им у Фотия теоретических знаний 
с отсутствовавшими у византийской образованной элиты конкретными знаниями 
о других языках и системах письма Константин оказался подготовленным к вставшей 
перед ним задаче создать новую систему письменности.
     Как же, когда и под влиянием каких импульсов Константин стал работать над 
созданием особого письма для славян? Житие Константина дает следующий ответ на 
этот вопрос: в Константинополь прибыло посольство из Великой Моравии с просьбой 
прислать учителя, который смог бы объяснить мораванам истины христианского учения 
на их славянском языке. Когда к Константину обратились с просьбой взять на себя эту 
миссию, он ответил, что не в состоянии ее выполнить, если у мораван нет собственного 
письма. Тогда император предложил самому Константину создать такое письмо. 
Константин помолился Богу, Бог послал ему откровение, славянское письмо было 
создано, Константин перевел на славянский язык 
Евангелие и направился в Моравию (ЖК, X I V).
     Версия Жития закономерно вызвала серьезные сомнения исследователей. Нельзя не согласиться с болгарским историком А. Бурмовым, когда тот справедливо подчеркивает, 
что создать азбуку, точно отражающую фонетические особенности славянского языка, 
и осуществить перевод на этот язык такого сложного литературного произведения, как 
Евангелие, было невозможно за те несколько месяцев, которые отводит для подобной 
работы ЖК. Выполнение подобной работы, несомненно, потребовало от Константина 
и его соратников (в Житии они фигурируют как «споспешники» - свидетели «откровения» Константину) нескольких лет напряженного труда.[39]
     Все это позволяет полагать, что работы над созданием славянского письма начались, 
судя по всему, задолго до прибытия моравского посольства в Константинополь, вероятнее 
всего, на вифинском Олимпе (в Малой Азии), где Константин и его брат Мефодий 
прожили ряд лет в 50-х годах IX в., по свидетельству автора ЖК, «занимаясь только
книгами». 
_____________
[1] Подробнее об этом см.: Петров П. X. Историческите основи на кирилло-методиевото 
дело. - В кн.: Хиляда и сто години славянска писменост. 863-1963. София, 1963. С. 73-75.
[2] Дечев Д. Отговорите на папа Николай по допитванията на Българите. София, 1922.
[3] Горский А. В. О свв. Кирилле и Мефодии. - Москвитянин, 1843. № 6. Ч. I I I.
[4] Pamtky devniho pismenictvi Jihoslovan Praha, 1851.
[5] Краткий очерк текстологического изучения и издания памятников см. во вступительной 
статье к кн.: Климент Охридски. Събрани съчинения. София, 1973. Т. 3. Пространни жития
на Кирил и Методий. 
[6] Cм.: Grivec F., Tomi F. Constantinus et Methodius Thessalonicenses. Fontes. - In: Radovi Staroslovenskog instituta. Zagreb, 1960. Kn. 4.
[7] Cм.: Magnae Moraviae Fontes Historici (далее: MMFH). Brno, 1967. I I.
[8] Vaillant A. Textes vieux-slaves. Paris, 1968. I I. Traductions et notes.
[9] Vavinek V. Staroslovenskivoty Konstantina a Metodje a panegyriky ehoe z Nazianzu. 
- Listy philologick, 1962. N. 1.
[10] Воронов А. Д. Главнейшие источники для истории свв. Кирилла и Мефодия. 
Киев, 1877.
[11] Bruckner A. Die Wahrheit ber die Slavenapostel. Tbingen, 1913.
[12] В настоящее время трудно указать какую-либо работу, где бы были специально сведены воедино итоги сопоставления текста Житий с другими источниками. Для византийского 
периода в жизни Константина и Мефодия роль такого исследования до сих пор 
(с поправками) может играть монография Ф. Дворника; Dvornik F. Les lgendes de Constantin 
et de Mthode, vues de Byzance. Prague, 1933. Для моравского периода можно указать лишь несколько работ, где такая сводка дается в ходе исследования истории христианизации 
Великой Моравии. К типу подробного источниковедческого исследования из числа таких 
работ более всего приближается монография 3. P. Диттриха: Dittrich Z. R. Christianity in Great Moravia. Groningen, 1962.
[13] Vavrinek V. Staroslovenskivoty Konstantina a Metodje. Praha, 1963.
[14] Обзор этих исследований и анализ выявленных текстов см.: Якобсон Р. О. 
Стихотворные цитаты в моравской агиографии. - Slavistia revija, Ljubljana, 1957, X.
[15] Горский А. В. О свв. Кирилле и Мефодии. С. 405-408.
[16] Из работ, посвященных этой тематике, следует отметить прежде всего исследование голландского слависта Н. Ван Вийка: Wijk N. van. Zur sprachlichen und stilistischen Wrdigung 
der altksl. Vita Constantini. - Sdostforschungen, 1941,6.
[17] Meyvaert P., Devos P. Trois nigmes cyrillo-mthodiennes de la «Lgende italique», resolues 
grce  un document indit. - Analecta Bollandiana. 1955. N 73.
[18] Meyvaert P., Devos P. Autour de Leon d'Ostie et de sa Translatio s. Clementis. - Analecta 
Bollandiana, 1956. № 74. P. 201-205.
[19] Общую характеристику изменений в культурной жизни Византии IX в. см.: История Византии. М.: Наука, 1967. Т. 2. С. 85-86, 354-358; Липшиц Е. Э. Очерки истории 
византийского общества и культуры (VI I I - первая половина I X в.). М.; Л., 1961; 
Lemerle P. Le premier humanisme byzantin. Paris, 1971.
[20] Cм. развернутую характеристику его научной деятельности в монографиях Е. Э. 
Липшиц и П. Лемерля.
[21] Об этих спорах см.: История Византии. Т. 2. С. 173-174, 195-196; Россейкин Ф. М
Первое правление Фотия патриарха константинопольского. Сергиев Посад, 1915; 
Dvornik F. The Photian schism. Cambridge, 1948. Ch. 1-4.
[22] Обзор подобных работ см.: Россейкин Ф. М. Первое правление...С. 263.
[23] См., например: Красносельцев Н. Ф. Патриарх Фотий и византийское богословие его времени. - Зап. Новороссийского ун-та, 1892. Т. 57. С. 39.
[24] См., например: Snopek F. Konstantinus-Cyrillus und Methodius die Slavenapostel. Kremsier, 
1911. S. 56, 267.
[25] Россейкин Ф. М. Первое правление... С. 267; Grumel V. Byzance et Photius dans les 
lgendes slavonnes des saints Cyrille et Mthode. - Echos d'Orient, 1934, 33. P. 353.
[26] Россейкин Ф. М. Первое правление... С. 28.
[27] Там же. С. 21-22.
[28] Dvornik F. Les lgendes... P. 29-30.
[29] О связи Константина и Мефодия с данным направлением в византийской культуре подробнее см.: Ангелов Д. Кирил и Методий и византийската култура и политика. - В кн.: 
Хиляда и сто години... С. 52-56, 68.
[30] О «Лексике» см.: Lemerle P. Le premier... Р. 185-187.
[31] См. об этом: Россейкин Ф. М. Первое правление... С. 18. 
[32] Vaillant A. Le prface de l'vangeliaire vieux-slave. -Revue des tudes slaves, 1948. Т. 24. P. 7.
[33] Cм., например, известные послания Фотия армянскому католикосу. Правда, 
в настоящее время принадлежность этих посланий Фотию оспаривается, но нет 
сомнений, что эти послания были написаны в I X в. и отражают взгляды образованных 
кругов византийского общества того времени.
[34] Иконоборцы спрашивали, какое изображение Христа соответствует 
действительности, если его рисуют по-разному художники - представители разных 
народов? Фотий отвечал на это, что ведь и текст Евангелия существует в переводах 
на многие языки, но это не умаляет его боговдохновенности, хотя каждый из этих текстов (латинский, еврейский, индийский, эфиопский) состоит из букв разных начертаний и передающих совершенно разные звуки (см.: Россейкин Ф. М. Первое правление... 
С. 227-228).
[35] Подробнее об этом см.: Vavinek V. Staroslovnskivoty Konstantina a Metodje. S. 71-72, 
75-76.
[36] Panzer B. Die Disputationen in der aksl. Vita Constantini. - Zeitschrift fr slavische Philologie, 
1968, 34.
[37] Dvornik F. Les lgendes... Ch. I I I, V; Idem. Constantine-Cyril's discussion with the arabs. - 
In: Studia palaeoslovenica. Praha, 1971.
[38] Общий очерк внешнеполитической деятельности византийской церкви в середине 
I X в. см.: Россейкин Ф. М. Первое правление... Гл. I Х-Х.
[39] Бурмов А. К. Историческите корени на кирило-методиевото дело. - Списание на 
Българската Академия на науките, 1957. №1. С. 65. 
____________________
* Здесь и далее римская цифра после сокращенного названия Житий Константина 
и Мефодия указывает на номер главы.

>

_____________________________________________________________________________________________
п