.
Сказания о начале 
славянской письменности
и современная им эпоха
(продолжение I I)

     Что же сделало возможным такой большой культурно-исторический сдвиг? Во-первых, 
сама культурная ориентация моравских братьев и их учеников. Она сложилась под 
воздействием излюбленных в кирилло-мефодиевском кружке раннехристианских текстов 
с их идеей пропаганды христианского учения всеми возможными средствами, которая 
могла оказаться плодотворной лишь в особых условиях общественной жизни Византии. Разумеется, и в Византии Церковь выполняла в основе те же социальные функции, что 
и в странах Западной Европы. Однако ни занятия теологией, ни образование вообще 
никогда не были в Византии монополией духовного сословия. Наряду с образованными клириками здесь всегда имелись светские образованные люди, поставлявшие кадры для административного аппарата Империи. Для положения, существовавшего в Византии, характерно, что из этого слоя неоднократно выходили люди, занимавшие самые высокие церковные должности. Например, такие константинопольские патриархи I X в., как 
Тарасий, Никифор, Фотий, до своего возведения на патриарший трон были светскими 
лицами. Тем самым в Византии отсутствовала почва для формирования той системы 
взглядов, порождением которой стала доктрина «трехъязычия» в странах Западной Европы, 
и, например, изучение Писания было обычным делом даже и для малообразованных 
светских людей.
     Во-вторых, думается, огромную роль сыграла поддержка, оказанная делу солунских 
братьев верхушкой моравского феодального общества, исходившей при этом из широко 
понятых собственных интересов. Наверное, солунских братьев искренне воодушевляла 
идея передать свои знания всему народу. В реальной ситуации раннего средневековья 
как-то воспринять и использовать эти знания могла лишь социальная верхушка моравского 
общества, которая одновременно была жизненно заинтересована в непосредственном 
знакомстве с этими знаниями, которые позволили бы ей определить свое положение 
в христианском мире и установить соответствующий порядок внутри страны.
     И требник, и епитимийник, и кормчая были нужны, конечно, прежде всего местной 
церковной организации, но их хотела иметь в своем распоряжении на понятном для себя 
языке и местная феодальная верхушка, как показывает приведенная выше просьба болгар, обращенная к папе Николаю I.
     Важным плодом совместного сотрудничества солунских братьев и моравской знати 
является древнейший памятник славянского права - «Закон судный людям». На 
происхождение этого памятника пролили свет исследования таких русских ученых, как 
Н. С. Суворов,  выявивший в установленных в нем санкциях следы влияния норм 
западного церковного права,[78] и А. И. Соболевский, показавший близость словаря 
памятника к словарю великоморавских текстов.[79] Наблюдения этих ученых получили дальнейшее дополнение и развитие в работах чехословацких исследователей Й. Вашицы, 
В. Прохаски и др., которые могли при этом опереться на новейшее издание памятника, подготовленное русскими учеными.[80] Эти исследователи показали особую близость 
словаря памятника к словарю кормчей, переведенной Мефодием, и к словарю написанного 
им обращения к судьям («Владыкам земли Божье слово велит»).[81] Еще более важным представляется, что была выявлена связь двух последних текстов и по содержанию и установлено, что обращение к судьям призывало их к соблюдению норм именно «Закона судного». Подтверждены были также наблюдения А. И. Соболевского о наличии 
в памятнике калек со старонемецких церковных терминов, таких как «въсоуд» (причастие) 
от старонемецкого Wizzod или «раб Божий» в значении «священник» от старонемецкого 
Gotten scalch.[82]
     Сам законник представляет собой перечень наказаний за нарушение прежде всего тех 
норм общественной жизни, которые с принятием христианства должны были сменить 
языческие обычаи. Перечень наказаний и их нормы заимствованы из византийского свода законов V I I I в. - «Эклоги», но дополнены в ряде статей указаниями на санкции, которые налагаются на нарушителей по предписаниям церковных уставов. Таким образом, и само содержание памятника является примером сотрудничества солунских братьев и их 
церковного окружения со светской властью в Великой Моравии.
     Другим важным примером такого сотрудничества может служить совместная борьба 
солунских братьев и моравских феодалов за создание в Великой Моравии самостоятельной церковной организации. По свидетельству ЖК (X V), когда Константин прибыл в Моравию, моравский князь Ростислав, «собрав учеников, отдал их ему на учение». Цель, которая при
этом преследовалась, раскрывается в свидетельстве Итальянской легенды, сохранившем 
в данном случае текст первоначального оригинала, что, пробыв четыре года в Моравии, Константин и Мефодий поехали за пределы страны, чтобы посвятить своих учеников в епископы. Таким образом, по просьбе моравского князя солунскими братьями из числа 
мораван были подготовлены люди, которые могли бы возглавить особую, независимую 
от Империи церковную организацию Великой Моравии.
     Вопрос о том, где рассчитывали братья и моравский правитель «рукоположить» своих учеников, до сих пор является предметом дискуссии и не может быть окончательно решен 
из-за недостатка источников. Для понимания отношений, сложившихся в это время между солунскими братьями и моравской верхушкой, характерно, что в конце концов Константин 
и Мефодий обратились с просьбой о «посвящении» учеников к римскому папе Адриану I I 
(ЖК, X V I I; ЖМ, V I). Это решение определялось трезвым пониманием ситуации, 
сложившейся в Центральной и Юго-Западной Европе в середине 60-х годов I X в.: 
когда лежавшая между Византией и Моравией Болгарская держава порвала 
с константинопольским патриархатом и обратилась к Риму, добиться создания в Моравии самостоятельной церковной организации было возможно лишь с помощью папства. Важно, однако, что это обращение к папе последовало в тот момент, когда назревавший с начала 
60-х годов I X в. конфликт между Римом и Константинополем из-за разграничения сфер 
влияния на Балканах достиг предельной остроты: собор латинских епископов в Риме 
объявил константинопольского патриарха Фотия низложенным, а собор православных 
епископов в Константинополе отлучил от церкви папу Николая I, предшественника 
Адриана I I. В этих условиях поставление папой епископов для Моравии никак не могло 
быть актом, соответствовавшим интересам Византийской империи. Приняв решение п
ередать папе просьбу моравского князя и содействовать ее осуществлению, солунские 
братья тем самым решительно отдали предпочтение интересам той страны, делу 
просвещения которой они посвятили свою жизнь, перед интересами той страны, представителями которой они прибыли в Великую Моравию.[83]
     От римского папы солунские братья и моравский князь Ростислав, а также 
присоединившийся к нему паннонский князь Коцел ожидали не только создания 
независимой от Восточнофранкского королевства церковной организации, но также 
и официального одобрения высшей церковной властью западного христианства славянской письменности и богослужения на славянском языке.
     Если судить по сообщениям Житий (ЖК, X V I I; ЖМ, V I, V I I I), Адриан II выполнил 
все пожелания братьев и приславших их славянских князей. Однако сохранившиеся тексты 
булл преемников Адриана I I, Иоанна V I I I и Стефана V позволяют судить о том, 
что в действительности картина была гораздо более сложной.
     Что касается чисто политического аспекта моравской миссии, то здесь 
взаимопонимание, достигнутое хотя и не сразу (Рим первоначально, по-видимому, 
опасался международных осложнений, связанных с осуществлением моравского проекта), оказалось наиболее полным. Создание на славянских землях Центральной Европы особой митрополии, непосредственно подчиненной Риму, соответствовало интересам папской 
курии, стремившейся укрепить роль папства как высшей церковной власти христианского 
мира и ослабить позиции франкского епископата, занимавшего слишком независимое 
положение по отношению к папству.[84] Не позднее 870 г. было принято решение о 
создании архиепископии, охватывавшей территорию Паннонии и Моравии, во главе 
которой был поставлен Мефодий (Константин в 869 г. умер в Риме) (ЖМ, V I I I). Когда 
по дороге в свою диоцезию Мефодий попал в руки баварских епископов, поместивших 
его в тюрьму, то курия, хотя и не сразу, выступила в его защиту. Иоанн V I I I в 873 г. 
в своих буллах, адресованных восточнофранкскому королю Людовику Немецкому, его сыну Карломану и баварским епископам, потребовал освободить Мефодия и дать ему 
возможность управлять своей епархией, угрожая епископам в противном случае 
отлучением от церкви.[85] Более того, Иоанн V I I I попытался даже расширить границы 
новой диоцезии, предложив сербскому князю Мутимиру подчинить духовенство его 
владений верховной власти Мефодия.[86] Непосредственные связи между Великой 
Моравией и Римом были еще более укреплены, когда в 880 г. при участии Мефодия папа 
был провозглашен патроном-покровителем этого государства.[87] Одной из главных целей 
этого акта была ликвидация даже формальной зависимости Великой Моравии от Восточнофранкского королевства.[88]
     Не встретила возражений со стороны курии возможность записывать славянскую речь 
не латинскими буквами (как это имело место ранее), а с помощью специальной азбуки, 
изобретенной Константином. В этом отношении курия проявила большую гибкость, чем консервативно настроенное немецкое духовенство.
     Однако в наиболее важном для судеб славянской письменности в Моравии вопросе - 
о возможности совершать богослужение на славянском языке - в политике курии 
обнаружились серьезные колебания, что и неудивительно. Ведь римская курия не только разделяла традиционную позицию в этом вопросе, но и являлась главным борцом за 
особое, привилегированное положение духовенства, за обеспечение его монополии на 
знание и толкование норм христианского учения.
     Стремление обеспечить особое привилегированное положение духовенства проходит 
красной нитью через ответы папы Николая I болгарам. Ответив согласием на просьбу 
болгар о присылке «книг», он обусловил свое согласие тем, что эти «книги» будут 
находиться у присланных им в Болгарию легатов, которые одни могут излагать и толковать 
то из них, что найдут нужным, болгарским властям. Папа говорил, что даже книги «светских законов» он не может оставить болгарам в отсутствие своих легатов, чтобы «никто их для 
вас неверно не истолковал и исказил каким-либо способом» (ответ 13). Что же касается молитвенника и епитимийника, то папа прямо заявил, что они будут находиться у его 
легатов, так как «не подобает, чтобы что-либо такое имелось у светских 
людей» (ответы 75 и 76).
     Эти высказывания ясно показывают, что накануне прихода братьев в Рим (ответы на 
вопросы болгар датируются 866 г.) папство в интересующих нас вопросах стояло на такой позиции, из которой с необходимостью вытекали одобрение «трехъязычной доктрины» и запрещение богослужения на славянском языке.
     Первым документом, в котором так или иначе должен был затрагиваться данный вопрос, явилась булла Адриана I I Ростиславу и Коцелу, связанная с переговорами о создании архиепископства. Булла, однако, сохранилась в двух версиях, которые как раз 
в интересующем нас вопросе существенно расходятся между собой, и вопрос о том, какая 
из них ближе к оригиналу, является до сих пор предметом дискуссии.[89] Наиболее 
вероятно, что в булле этот вопрос был вообще обойден.[90]
     О политике его преемника, Иоанна V I I I, имеются уже более определенные 
свидетельства. В его булле Мефодию 879 г. есть ясное указание, что папский легат Павел Анконский, освобождая в 873 г. Мефодия из баварского плена, передал ему приказ папы 
не совершать богослужения «на варварском, то есть славянском языке». На славянском 
языке разрешалось лишь проповедовать перед народом. Из этого документа ясно видно, 
что на аналогичной позиции курия продолжала стоять и в 879 г., так как в булле Мефодию предписывалось явиться в Рим и дать ответ, почему он посмел нарушить запрет.[91]
     Правда, в булле «Industriae tuae» от июня 880 г. Иоанн V I I I вопреки своим более 
ранним распоряжениям дал согласие читать тексты Писания и совершать церковные 
обряды на славянском языке, [92] однако об истинной позиции курии ясно говорят 
наблюдения над характером формул, употребленных в разных частях папского послания. 
Если другие высказывания папы в булле «Industriae tuae» носят характер приказания 
(постоянное употребление выражения «предписываем» -iubemus), то об исполнении 
обрядов на славянском языке говорится лишь, что этому «не препятствует что-либо в вере 
или в учении» (sane fidei vel doctrine aliquid obstat), т. е. соответствующая практика не предписывалась, а лишь допускалась.[93] Одновременно изобретенное Константином 
славянское письмо недвусмысленно одобрялось (Lauamus), а «славить» Христа на 
славянском языке столь же четко предписывалось (iubemus).
     Эти тексты буллы 880 г. особенно ярко показывают, что именно вызывало беспокойство курии: не изобретение особого письма для славян, а именно возможность того, что 
благодаря богослужению на понятном для народа языке простым верующим станут 
доступны все истины христианского учения, и прежде всего тексты Писания. Не случайно, 
все же разрешив отправлять обряды на славянском языке, Иоанн V I I I предписал сначала 
читать текст Евангелия обязательно по-латыни и лишь потом пославянски.
     До сих пор остается неясным, как Мефодию удалось добиться от Иоанна V I I I 
разрешения вести богослужение на славянском языке.[94] Возможно, сыграли свою роль 
расчеты на то, что подобная уступка поможет оторвать такие славянские страны, как 
Болгария и Хорватия, от ориентации на Византию и привлечь их на сторону Рима.[95] Существенно, однако, что эта уступка, сделанная курией весьма неохотно, уже через 
несколько лет была аннулирована. В булле 885 г. новый папа Стефан V категорически 
запретил совершать церковные обряды и читать тексты Писания на славянском языке,
разрешив на этом языке лишь разъяснять их смысл в проповеди.[96] Тем самым не 
запрещались ни славянские буквы, ни письменность на славянском языке, но сфера их применения резко сужалась до тех размеров, какие отводились текстам на «народном 
языке» в практике католической церкви после реформ начала I X в.[97]
     Приведенные свидетельства бросают свет не только на отношение курии к делу 
солунских братьев, но и на отношение Мефодия и его учеников к Риму. Эти свидетельства 
ясно показывают, что славянские просветители не считались с авторитетом папского 
престола, когда дело шло о защите того, что было делом их жизни. Вместе с тем очевидно, 
что расчеты солунских братьев на то, что Рим санкционирует своим авторитетом их 
программу «просвещения» славян, не оправдались. Мефодию удалось лишь на время 
добиться хотя бы нейтрального отношения папы Иоанна V I I I. В таких условиях судьба 
дела Константина и Мефодия зависела в очень сильной степени от отношения к этому 
делу феодальной верхушки моравского общества.
     Отношение и моравской феодальной верхушки, и более широких кругов населения 
к Мефодию, с одной стороны, и к немецкому духовенству в Моравии - с другой, ярко 
проявилось в событиях начала 70-х годов I X в., когда Моравия была временно захвачена войсками Людовика Немецкого. Во время вспыхнувшего затем восстания «люди моравские» выгнали из страны вместе с этими войсками немецкое духовенство[98] и обратились к папе 
с просьбой прислать к ним Мефодия. Когда Мефодий в 873 г. прибыл в Моравию, новый моравский князь Святополк, племянник Ростислава, «поручил ему все церкви и духовных 
во всех градах» (ЖМ, X). На этом этапе между кирилло-мефодиевским кружком и моравской знатью во главе с князем существовало определенное единство интересов.
     Дальше, однако, возникли осложнения. При невыясненных условиях после заключения 
мира между Восточнофранкским королевством и Великой Моравией в 874 г. в Моравию 
снова вернулось немецкое духовенство и стало подвергать нападкам Мефодия и его 
учеников. На первом месте фигурировало обвинение Мефодия в ереси (ЖМ, X I I), но, кроме 
того, как видно из буллы 879 г., он обвинялся во введении богослужения на славянском 
языке вопреки папскому запрету.
     В возникшем конфликте князь Святополк занял позицию, по существу благоприятную 
для противников Мефодия.
     Есть ряд гипотез, объясняющих причины расхождений между недавними 
союзниками,[99] но ни одна из них не может быть обоснована существующими 
источниками, которые говорят крайне мало о характере разногласий между Мефодием 
и Святополком. По существу нам известно лишь о том, что слишком суровые требования соблюдения норм христианской морали со стороны Мефодия вызывали недовольство 
Святополка и его дружины.[100] Представляется, однако, что этого было бы недостаточно 
для изменения общего отношения моравской знати к Мефодию и его делу.
     О том, что это отношение изменилось, говорят два следующие факта, которые можно 
извлечь из булл Иоанна V I I I, адресованных Святополку. Из буллы 879 г. видно, что 
Святополк нашел нужным собрать обвинения противников Мефодия и передать их на рассмотрение курии через своего посла Иоанна из Венеции.[101] Еще более показательно, 
что в следующем, 880 г., новый посол Святополка - Земижизна - передал папе просьбу моравского князя, чтобы ему и его судьям (шсИсез) было разрешено слушать богослужение 
не на славянском языке, а на латыни.[102] Такую просьбу трудно рассматривать иначе как выражение определенного несогласия с той ролью, какую отводили Мефодий и его 
ученики славянской письменности и славянскому языку.
     В этих условиях становилось важнейшей жизненной задачей обосновать с помощью 
наиболее убедительных и для папской курии, и для моравской знати аргументов право славянского языка и славянской письменности на равное положение с латынью 
и греческим. Этой цели служило написанное во второй половине 70-х годов I X в. Житие создателя славянской письменности - Константина.
     По своему жанру это произведение представляет собой жизнеописание святого 
в соответствии с правилами, выработанными на этот счет в византийской литературе 
I X в. Сходство ЖК с этими образцами проявляется как в общей схеме построения 
памятника, так и в употреблении ряда приемов, которые обычно используются при 
обрисовке образа героя в византийской агиографии. Примерами, доказывающими такое 
сходство, могут служить, например, такие части памятника, как пролог или V I I глава.[103]
     Вместе с тем нельзя не отметить некоторые особенности, резко выделяющие памятник 
из числа современных ему произведений. Эти особенности, как увидим далее, объясняются 
той целью, которой стремится достичь автор памятника: прославление героя должно было 
служить прославлению его дела.
     Первой такой особенностью является старательное подчеркивание автором не столько 
таких обычных для героя агиографической литературы добродетелей, как благочестие, 
презрение к мирским благам (хотя об этом, конечно, тоже говорится), но прежде всего его образованности - «мудрости». Эта тема начинается уже в I I I главе памятника введением 
мотива об обручении молодого Константина с Мудростью - Софией. Хотя понятие 
«Мудрость» имеет в христианской литературе многозначное содержание, но в дальнейшем изложении она раскрывается явно как образованность, знание, посланные Константину 
Богом.
     «Чудеса», которые совершает герой в соответствии с требованиями жанра, - это 
небывалые успехи в изучении «наук», мгновенное усвоение незнакомых языков и систем 
письма. Ряд типичных в агиографии мотивов, введенных в связи с этой темой 
в повествование, преследует свой целью показать, что на эту дорогу направил Константина промысел Божий. Из этого же в свою очередь вытекало, что Богу угодно было создать для 
славян особое письмо и для этого был избран Константин.
     Другая тема памятника - показ того, что свои необыкновенные знания Константин 
обращает на дело распространения и утверждения христианского учения. Для полного 
раскрытия этого положения в Житие вводятся тексты четырех диспутов, проведенных 
героем: диспута с противником почитания икон Иоанном Грамматиком (V), с арабскими 
учеными -  сторонниками ислама (V I), со сторонниками ислама и иудаизма в Хазарии 
(IХ-ХI),  с латинским духовенством в Венеции (X V I). Тексты эти, скорее всего, не созданы 
самим агиографом и представляют собой приспособленные к требованиям жанра 
извлечения из полемических сочинений Константина, написанных против сторонников соответствующих воззрений. По объему они составляют около 56% всего текста памятника. 
Столь высокий удельный вес полемических текстов дал основание новейшему 
исследователю

ЖК В. Вавжинку даже определить этот памятник как «некий теологический компендиум, составленный из выдержек сочинений Константина... вставленный в рамки агиографической биографии ».[104] Хотя такой вывод представляется все же 
преувеличением, нельзя не согласиться с В. Вавжинком в том, что агиограф придает этим 
текстам особое значение. Цель, с которой они включены в ЖК, заключается в том, чтобы 
на данных примерах убедить читателя в полной ортодоксии Константина и в его 
огромных заслугах в борьбе с противниками христианской веры. Правоверие героя 
становилось гарантией того, что и дело его жизни - славянская письменность - также не 
может вызывать с этой точки зрения никаких сомнений. Но этим намерения агиографа 
не ограничиваются. Пространные записи споров Константина с иудейскими 
и мусульманскими учеными подготавливают читателя к рассказу о столкновениях 
Константина с немецким духовенством в Моравии (X V) и к диспуту с противниками 
славянского письма - латинскими духовными лицами в Венеции (X V I), 
которые тем самым как бы попадают в один ряд со злейшими неприятелями христианской 
веры. При такой композиции памятника читатель вполне естественно оказывается подготовленным к определению немецких противников Константина как орудия дьявола.
     Принимая во внимание адресатов ЖК - представителей моравской феодальной верхушки, нетрудно понять, почему в ЖК изобретение славянской письменности связывается именно 
с прибытием в Константинополь моравского посольства и само славянское письмо 
изобретается именно для мораван (ЖК, X V).
     С тонким тактом агиограф уклонился в данном разделе от собственной оценки значения 
этого собы»тия для Моравии, вложив ее в уста императора Михаила, в послании которого 
к Ростиславу указывалось, что такого события не было в человеческой истории «с первых 
времен», что Бог через посредство Константина для того послал мораванам особое письмо, 
чтобы они «причислились» к другим «великим народам». В устах такого могущественного владыки христианского мира, как византийский император, эти слова звучали особенно внушительно.
     Наконец, своего рода завершающим аккордом служил финал памятника - рассказ о 
пребывании Константина в Риме (Х V I I-ХV I I I). Следующие здесь один за другим 
события: торжественная встреча Константина папой Адрианом I I и «всеми горожанами», 
торжественное освящение папой славянских книг, богослужение на славянском языке 
в соборе Святого Петра, необыкновенные почести, оказанные папой и римлянами останкам умершего Константина, - все это должно было полностью убедить читателя в том, что 
заслуги Константина снискали ему уважение римской курии и эта высшая церковная 
инстанция западного христианства полностью санкционировала все его нововведения: 
и созданное им славянское письмо, и богослужение на славянском языке.
     Есть основания полагать, что вскоре после его возникновения ЖК послужило 
и другим целям. Направляясь в 880 г. в Рим, Мефодий (о чем уже говорилось в начале 
данной статьи) захватил с собой это сочинение и, по-видимому, использовал его в своих сложных переговорах с папской курией. На это указывает, в частности, совпадение подбора 
цитат в булле, разрешавшей славянское богослужение, с аналогичной подборкой 
в X V I главе ЖК.
     О том, кто написал этот памятник, в его тексте имеется единственное указание: 
сообщение о том, что сочинения Константина против иудеев «перевел учитель наш и архиепископ Мефодий» (ЖК, X). Некоторые дополнительные данные можно извлечь 
из анализа художественных особенностей Жития. В литературе нередки отзывы об 
утонченной литературной манере, в которой написано это произведение, богатой и 
сложной структуре предложений и фразеологии, элементах риторики в манере 
повествования, употреблении агиографом сложных и отвлеченных философских понятий. Следует отметить также явную тенденцию к ритмической организации прозы, на фоне 
которой естественно воспринимаются вкрапленные в текст стихотворные фрагменты.
     Таким образом, автором ЖК был ученик Мефодия и одновременно опытный 
писатель, крупный мастер древнеславянской литературы.
     Если принять во внимание оба эти обстоятельства, то понятно, почему большинство славистов, начиная с В. М. Ундольского и П. Шафарика, склонны были приписывать 
авторство ЖК Клименту Охридскому, одному из наиболее близких учеников Константина 
и Мефодия, который после смерти Мефодия поселился в Болгарии и известен как автор 
большого количества произведений, вошедших в золотой фонд древнеболгарской 
литературы. В пользу такой атрибуции свидетельствует прежде всего тот факт, что Климент принадлежал к ближайшему окружению Константина и Мефодия еще в византийский 
период их деятельности: по свидетельству его Жития, он сопутствовал Мефодию с 
юношеских лет «и видел своими глазами все дела своего учителя».[105] Кроме того, из всех людей, которых было бы можно причислить к этому ближайшему окружению, лишь один Климент может рассматриваться как крупный писатель. Учитывая оба эти обстоятельства, представляется наиболее вероятным, что именно Клименту Мефодий мог дать столь ответственное поручение, как написание Жития его покойного брата. Имеет большое 
значение и то, что средневековая традиция приписывает Клименту авторство Похвалы 
Кириллу - по-видимому, одного из первых памятников, связанных со сложившимся 
в Моравии официальным культом Константина. Наконец, в подтверждение этой 
атрибуции П. А. Лавров и В. Вондрак привели также стилистические параллели между сочинениями Климента и ЖК.
     Вместе с тем был выдвинут и ряд аргументов против атрибуции ЖК Клименту 
Охридскому. Так, отмечалось, что в перечне трудов Климента, помещенном в X X I I 
и X X V I главах его Жития, ЖК отсутствует. Наряду с этим были выявлены некоторые фактические несоответствия между ЖК и Похвалой Кириллу. К этому следует 
присоединить соображения о разном уровне литературного мастерства, с которым 
написаны ЖК, с одной стороны, и достоверные сочинения Климента - с другой. Так, 
по словам  П. А. Лаврова, «Житие Константина написано так красиво, как не писал 
Климент, насколько мы можем судить о нем по его словам». Высокий уровень 
литературного мастерства, с которым написано ЖК, послужил причиной того, 
что целый ряд славистов (К. Иречек, А. Брюкнер, Ф. Пастрнек и др.), несмотря на ясное упоминание в Х главе ЖК «нашего учителя Мефодия», считало именно Мефодия автором 
этого памятника. Уточнение взаимоотношений между ЖК, ЖМ и Итальянской легендой позволяет в определенной мере подкрепить эту гипотезу. Сопоставление этих текстов 
показало, что при составлении ЖМ первоначальная редакция ЖК подвергалась известной редакционной обработке. Возможно, поэтому, что слова о «нашем учителе Мефодии» - 
вставка редактора ЖК - автора ЖМ, действительно принадлежавшего к числу учеников 
Мефодия. Вместе с тем осуществленная уже в наше время атрибуция Мефодию 
«Обращения к судьям» в глаголической рукописи Клоца создает новые трудности на пути 
такой атрибуции, так как стиль этого обращения не совпадает со стилем ЖК. Что касается атрибуции памятника Клименту Охридскому, то ее не подтверждает сопоставление 
произведений Климента Охридского и ЖК с помощью формально-количественных 
методов.[106] Наиболее вероятным представляется, что ЖК - плод совместного 
творчества Мефодия и его учеников.[107]
     Вскоре после написания ЖК Мефодию, посетившему Рим, удалось добиться крупного 
успеха. Буллой от июня 880 г. папа Иоанн V I I I очистил Мефодия от обвинений в ереси, разрешил богослужение на славянском языке и предписал всему духовенству 
архиепископии, «как славянам, так и принадлежащим к какому-либо другому народу», подчиняться верховной власти Мефодия под угрозой изгнания из страны.[108]
     Этот успех, однако, лишь на время укрепил позиции сторонников Мефодия, и после 
смерти Иоанна V I I I нападки на Мефодия возобновились, но приняли уже другой характер. 
Об обвинениях, выдвигавшихся по его адресу, позволяет составить представление булла 
папы Стефана V. Среди них снова видное место занимало исполнение церковных обрядов 
на славянском языке, но на первом месте стояли обвинения в том, что Мефодии и его 
ученики исповедуют «символ веры» в редакции, принятой в Византии, а не в том виде, 
какой был принят в империи Каролингов, и распространяют византийскую систему постов, отличную от франкской.[109] Эти обвинения имели ярко выраженный политический 
подтекст: противники Мефодия намекали на то, что подобные действия подготавливают 
переход Моравии под юрисдикцию константинопольского патриарха. По согласному свидетельству таких независимых друг от друга источников, как булла Стефана V и Житие Климента, Мефодии, воспользовавшись данными ему полномочиями, отлучил от церкви 
главу своих противников - немца Вихинга,[110] который направился в Рим с жалобой папе 
на действия архиепископа. В это время, в апреле 885 г., Мефодии скончался, рекомендовав 
в качестве своего преемника на архиепископский стол одного из своих учеников - 
мораванина Горазда (ЖМ, X V I I). Смерть в разгар конфликта такого опытного 
и авторитетного руководителя, как Мефодий, была тяжелым ударом для сторонников 
славянской письменности. Положение еще более усугубляло то, что Святополк снова занял двусмысленную позицию, передав разбор возникшего спора на рассмотрение римской курии.[111]
     В этих условиях было написано Житие Мефодия. В самом памятнике нет каких-либо определенных указаний на время его написания, но анализ особенностей его повествования 
о некоторых фактах, известных и по другим источникам, позволил уже А. В. Горскому 
утверждать, что Житие Мефодия было написано в ближайшее после его смерти время.
     Этот вывод основоположника изучения ЖК и ЖМ был полностью подтвержден 
тщательным анализом структуры и направленности памятника, проведенным современным чехословацким исследователем В. Вавжинком.[112] Проделанная им работа позволяет 
точно определить не только время, но и цель создания данного памятника.
     Хотя ЖМ, как и ЖК, формально следует схеме жития, выработанной в византийской агиографии, на деле этот памятнике отходит еще дальше, чем ЖК, от типичных образцов 
этого жанра, хотя и в нем можно обнаружить ряд мотивов, характерных для памятников 
этого рода (см., например, описание похорон Мефодия). Уже пролог к ЖМ (I) - целый трактат-обзор мировой истории от сотворения человека до шести вселенских соборов, определявших основные догматы христианского учения, занимающий около 25 % текста 
всего памятника, - не имеет никаких аналогий в известных прологах византийских житий.
     Смысл помещения столь необычного пролога позволяют раскрыть наблюдения 
Ф. Гривца и В. Вавжинка, что в основу этого пролога положено «исповедание веры» 
Мефодия, т. е. публичное изложение тех догматов христианского учения, в которые он 
верит, одобренное папой Иоанном V I I I во время поездки Мефодия в Рим. Таким образом, 
житие святого открывается своеобразной демонстрацией его ортодоксии. Это нетипичное 
для памятника агиографии начало сразу же вводит нас в гущу споров в великоморавском 
обществе середины 80-х годов IX в. и позволяет понять, что цель его составления 
заключалась прежде всего в том, чтобы опровергнуть обвинения, выдвигавшиеся против Мефодия и его дела.
     Разбор последующих разделов ЖМ покажет, какой набор аргументов использовал автор 
для достижения своей цели, и тем самым позволит определить, к какому читателю он 
обращался.
     Как давно отмечалось в литературе, молодые годы Мефодия и его совместная 
деятельность с Константином (I I-V I) изложены в ЖМ очень кратко: автор, очевидно, рассматривал созданный им памятник как дополнение и продолжение ЖК, вместе 
с которым он должен был составлять как бы единое целое. Этим следует объяснить 
то странное для жития святого обстоятельство, что в этой части повествования Мефодий 
отнюдь не находится на переднем плане, выступая лишь как скромный помощник младшего 
брата. Об этом же говорит и произведенное одновременно удаление упоминаний о нем 
из текста ЖК, о чем говорилось в связи с сопоставлением ЖМ, ЖК и Итальянской легенды. Однако, несмотря на краткость, в этом повествовании обнаруживаются некоторые явно 
новые акценты по сравнению с более подробным рассказом ЖК.
     Так, защита славянской письменности не занимает здесь столь большого места, как в 
ЖК (нет ни апологии славянского письма, ни развернутых обвинений противников), но 
обращается внимание читателя на то, что римская курия не только полностью одобрила деятельность братьев (о чем говорится и в ЖК), но и публично осудила противников 
славянского письма. В главе V I говорится, например, что папа публично «проклял» тех, 
кто «хулил славянские книги », о чем не упоминается в параллельном тексте ЖК (X V I I). 
Этот мотив получает дальнейшее развитие в V I I I главе памятника, где в связи 
с рассказом о возведении Мефодия на архиепископский стол помещен текст буллы 
Адриана I I славянским князьям. В той версии буллы, которая помещена в ЖМ, папа 
не только одобряет славянское письмо и богослужение на славянском языке, но и угрожает противникам этих нововведений отлучением от церкви. Акцентировка внимания на этой 
стороне дела была характерна именно для момента, когда дело дошло до открытого противостояния противников и сторонников славянской письменности, а свидетельства, приведенные в ЖМ, должны были служить прямым оправданием и обоснованием 
отлучения, наложенного Мефодием на Вихинга. В соответствии со своей концепцией 
агиограф тщательно обходит молчанием все действительно имевшие место расхождения 
между Мефодием и папской курией.
     Вместе с тем защита славянской письменности не является главной, доминирующей 
темой памятника, как это можно констатировать по отношению к ЖК. Характерным 
показателем смещения акцентов может служить рассказ о моравском посольстве (V) по сравнению с параллельным текстом ЖК (X I V). В рассказе ЖМ ударение делается не на необходимости создания особого письма для славян, чтобы распространять христианское
учение, а на том, что распространение этого учения может быть поручено лишь таким его глубоким знатокам, как солунские братья, а не учителям, приходящим в Моравию из 
разных стран и только дезориентирующим мораван разноголосицей своих мнений. Если 
для автора ЖК обоснование ортодоксии героя было скорее средством защиты его создания - славянского письма (славянские письмена не могут быть неугодны Богу, если их создал 
святой муж), то в ЖМ защита ортодоксии героя выдвигается на первый план, что 
естественно в условиях, сложившихся в Моравии середины 80-х годов, когда на первом 
плане оказались обвинения Мефодия и его учеников в ереси.
_______________________
[78] Суворов Н. С. Следы...
[79] Соболевский А. И. Церковнославянские тексты моравского происхождения. - Русский филологический вестник, 1900. Т. 43. С. 169-171.
[80] Закон Судный людем краткой редакции. М., 1961.
[81] Издание этого памятника см.: MMFH, I V. S. 199-204.
[82] Вашица Й. Кирилло-мефодиевские юридические памятники. С. 21-32; см. также и его вводную статью к последнему изданию памятника (MMFH, I V. S. 147-177).
[83] Никак нельзя поэтому согласиться с П. X. Петровым, когда тот утверждает, что 
за время своей деятельности Константин и Мефодий «ни одним своим действием не 
нарушили поставленные перед ними Царьградом задачи» (см.: Петров П. X. Историческите основи... С. 86).
[84] Подробнее об этом см.: Vavinek V. Staroslovnsk.ivot Konstantina a Metodje... S. 41-43.
[85] MMFH, I I I. S. 159-170.
[86] Ibid. S. 173-174.
[87] Ibid. S. 199-203.
[88] Vavinek V. Staroslovnsk.ivot Konstantina a Metodje S. 48-49.
[89] Разбор литературы вопроса см.: Marsina R..tudie k slovenskmu diplomatru, 1. 
- Historicktudie, Bratislava, 1971. X V I. S. 20-27.
[90] Подробнее об этом см. в коммент. к V I I I гл. ЖМ.
[91] MMFH, I I I. S. 192-193.
[92] Ibid. S. 207-208.
[93] Подробнее об этом см,: Marsina R. Povolenie slovanskej liturgie na Velke.i Morave. - 
Historick casopis, 1970. N 1. S. 8-9.
[94] О различных предположениях на этот счет см.: Vavinek V. Staroslovnsk.ivot
Konstantina a Metodje. S. 48-49.
[95] Dvornik F. Les slaves, Byzance et Rome au IX sicle. Paris, 1926. P. 267.
[96] MMFH. I I I. S. 224-225, 228.
[97] Австрийский исследователь Ф. Загиба, основываясь на том, что в папских буллах запрещается именно «петь» (cantare) мессу и исполнять на славянском языке «sacratissima
misteria», выдвинул предположение, что курия требовала отправлять по-латыни лишь 
главную часть литургии - канон мессы, а остальные части службы (в том числе и чтение 
текстов Писания) можно было с самого начала отправлять на славянском языке 
(см.: Zagiba F. Das Geistesleben... S. 181-182, 193-194). Такая точка зрения, однако, находится 
в противоречии со свидетельствами источников: буллы Стефана V и Иоанна V I I I, 
запрещающие отправлять мессу на славянском языке, четко противопоставляют этому 
запрету разрешение вести проповеди и давать толкования на славянском. Тем самым 
четко разграничиваются в соответствии с церковными предписаниями две разные сферы деятельности: богослужение как целое и проповедь. В свою очередь в булле 880 г., которой разрешалось богослужение на славянском языке, это разрешение распространялось на все церковные обряды (officia omnia). Вопрос, таким образом, каждый раз решался для всего богослужения в целом, включая и чтение текстов Писания.
[98] Эти сообщения подтверждаются текстом петиции баварских епископов папе 
Иоанну I X 900 г. (см.: MMFH, I I I. S. 234-235).
[99] Подробный обзор этих гипотез см.: Dittrich Z. R. Christianity... P. 212-220.
[100] Разбор этих данных см.: Dittrich Z. R. Christianity... P. 209-210.
[101] MMFH, I I I. S. 189-191.
[102] Ibid. S. 208.
[103] Подробный разбор тех черт ЖК, которые объединяют его с типовыми памятниками византийской агиографии, см.: Vavinek V. Staroslovnsk.ivot Konstantina a Metodje. 
S. 55-65.
[104] Vavinek V. Staroslovnsk.ivot Konstantina a Metodje. S.84.
[105] MMFH, I I. S. 234.
[106] Романкова Н. Ф. Опыт атрибуции древних болгарских текстов. Проблемы авторства Климента Охридского (X в.) // От Нестора до Фонвизина. Новые методы определения 
авторства. М., 1994. С. 333-335.
[107] Обзор литературы вопроса см.: Лавров П. А. Кирило та Методiй 
в давньословяньскому письменствi. Киів, 1928. С. 93-94; Grivec F..itija Konstantina in 
Metodija. Ljubljana, 1951. S. 18-20; Мечев К. Към въпроса за авторството на пространните 
жития на Кирил и Методий. - Изв. на Ин-та за литература, София, 1965. Кн. X V I I. 
С. 105-106.
[108] MMFH, I I I. S. 203-208.
[109] Ibid. S. 219-225.
[110] MMFH, I I. S. 219; I I I. S. 224.
[111] Как это следует из буллы Стефана V. Cм.: MMFH, I I I. S. 219.
[112] Vavinek V. Staroslovnsk.ivot Konstantina a Metodje. Roz. V. 

<......................>

_____________________________________________________________________________________________
п