.Сказания о начале
славянской письменности
и современная им эпоха
(окончание)Для первой части памятника характерным мотивом, не свойственным ЖК, является
букв славянского алфавита вводились особые начертания, не имевшие (за отдельными исключениями) каких-либо аналогий в азбуках других народов. Вместе с тем было
также подчеркивание благородного происхождения героя. Агиограф (ЖМ, I I) с явным
ударением указывает, что его герой был «с обеих сторон не из худого рода, но доброго
и честного, известного сначала Богу, и цесарю, и всей Солунской земле». Появление такого мотива позволяет полагать, что в той среде, к которой обращался автор, благородное происхождение имело важное значение. Более точно определить адресата памятника
помогает разбор разделов, где повествуется о Мефодии уже как об архиепископе. Вопреки
тому, что следовало бы ожидать от жизнеописания видного церковного иерарха, в ЖМ
нет сколько-нибудь подробной характеристики деятельности Мефодия на этом посту. Роль
такой характеристики выполняет краткий текст в Х главе, где говорится, что с приходом
Мефодия в Моравию здесь стало еще более распространяться христианство, умножаться
число духовных лиц, а язычники начали креститься. Будучи столь кратким, агиограф не
преминул, однако, добавить, что после прихода Мефодия Великая Моравия стала
расширять свои границы и торжествовать победы над врагом.
Введение агиографом такого мотива ясно показывает, кому он адресовал свое
произведение: это была моравская княжеская дружина, которой автор ЖМ стремился
доказать, что именно благодаря сотрудничеству с Мефодием Великоморавская держава
достигла своего расцвета.
Свое утверждение автор ЖМ снабжает конкретными доказательствами в помещенном
далее рассказе о пророческом даре Мефодия. Иллюстрациями этого рассказа служат:
1) рассказ о языческом князе, нападавшем на христиан, которому Мефодии сказал, что если
тот не крестится добровольно, то будет крещен насильно в чужой земле; 2) рассказ о том,
что Мефодии обещал Святополку победу над врагами, если тот перед выступлением в
поход помолится в церкви у Мефодия; 3) обещание одному из княжеских дружинников, вступившему в незаконный брак, что его постигнет наказание от Бога. Все прорицания сбываются.
Общая идея приведенных примеров заключается в том, что тех, кто поступает согласно
с указаниями Мефодия, ждет успех, отвергающие же его советы терпят неудачу и погибают,
а примеры подобраны такие, которые могли бы произвести впечатление на княжескую
дружину.
Этой же задачей определяется и подбор материала в последующей части повествования.
Здесь следует ряд глав (X I I, X I I I, X I V), построенных по одной схеме: противники
клевещут на Мефодия, но при столкновении с действительностью их клевета оказывается полностью несостоятельной и деятельность Мефодия получает полное признание со
стороны таких высших церковных и светских владык христианского мира, как папа,
византийский император и король франков. Апелляция не только к духовному, но и
к светскому авторитету ясно говорит, что и эта часть памятника обращена все к тому же
адресату.
К сказанному выше следует добавить, что автор ЖМ воздерживается от каких-либо
прямых выпадов по адресу Святополка, занявшего, как указывалось выше, в спорах
Мефодия с немецким духовенством весьма двусмысленную позицию, а наоборот,
акцентирует внимание на фактах его сотрудничества с солунскими братьями, отмечая,
например, что Константин и Мефодий пришли в Моравию по просьбе не только
Ростислава, но и Святополка (V) и что Мефодий вступил в управление моравской
епархией в ответ на его просьбу и при его участии (X).
Такая характеристика Святополка показывает, что ЖМ было написано вскоре после
смерти Мефодия, когда оставалось неясным, какова будет окончательная позиция
Святополка и его дружины по отношению к спорам между учениками Мефодия и немецким духовенством, а общая композиция и характер подбора материала говорят о том, что сам
этот памятник создан прежде всего для того, чтобы повлиять на позицию социальной
верхушки моравского общества, убедить ее в том, что защита подготовленного Мефодием славянского духовенства соответствует ее интересам, что лишь поддержка дела Мефодия обеспечит процветание Великоморавской державы.
Об авторе этого Жития столь же мало сведений, как и об авторе ЖК. Определенно
можно утверждать, что он был одним из учеников Мефодия (Мефодий выступает в ЖМ как «учитель наш»).
При атрибуции памятника исследователи X I X в. исходили из констатации факта несомненной связи между ЖК и ЖМ. Из этого факта делался вывод, что оба Жития
написаны по одному плану и одним и тем же лицом. Исследователи, державшиеся этой
точки зрения (О. М. Бодянский, В. М. Ундольский, П. А. Лавров, В. Вондрак, а также
В. Велчев, К. Мечев, X. Кодов и Б. Ангелов), считали автором обоих произведений
Климента Охридского. В докзательство приводился ряд стилистических параллелей между
ЖМ и сочинениями Климента.
Однако уже исходный тезис этих исследователей, начиная с П. Шафарика, вызывал
серьезные сомнения значительного числа славистов (А. Е. Викторов, И. В. Ягич, Ф. Гривец,
Т. Лер-Сплавинский и др.). Так, сопоставление обоих памятников с Итальянской легендой показывает, что этот общийплан - явление вторичное, и тем самым отпадает одно
из важных оснований для атрибуции обоих текстов одному лицу. Не могут служить
основанием для такой атрибуции и стилистические совпадения между обоими
памятниками, так как они могут вполне естественно объясняться влиянием более раннего памятника на более поздний. Против этой гипотезы явно свидетельствуют заметные стилистические различия между обоими памятниками. Стиль ЖМ гораздо более сухой
и строгий, чем стиль ЖК, в большей мере приближается к исторической манере изложения, ритмизация прозы здесь почти отсутствует, и на этом фоне гораздо более резко, чем в ЖК, выступают отдельные поэтические фрагменты.
Исследователи, придерживавшиеся мнения, что оба Жития написаны разными авторами, считали автором ЖМ либо Климента (при условии, что ЖК написал другой человек),
либо Горазда или какого-либо другого ученика Мефодия моравского происхождения.
Основанием для последней атрибуции служили слова I I главы о том, что Бог избрал
Мефодия «в наше время для народа нашего». Под «народом нашим» при этом понимаются мораване. Не исключено, однако, что под «нашим народом» имеются в виду славяне вообще.
Когда выяснилось в конце 1930-х годов, что службу Мефодию написал Константин Преславский, то ряд югославских исследователей (Р. Нахтигаль, Д. Костич, Ю. Павич,
Ф. Гривец) стали приписывать ему и авторство ЖМ. Этой атрибуции противоречит то обстоятельство, что Константин не упоминается в числе учеников Мефодия, находившихся
в Моравии после его смерти, а подробного сопоставления ЖМ с сочинениями Константина
пока не произведено. Как и в случае с ЖК, авторство ЖМ нельзя считать окончательно установленным.[113]
Одновременно с ЖМ было написано так называемое Проложное Житие Кирилла
и Мефодия [114] - в действительности очень краткий рассказ о Мефодии, «брате...
преподобного Кирилла философа». Очень краткий этот рассказ основан на сообщениях ЖК
и ЖМ (с последним есть и текстуальные совпадения), но дополнен рядом деталей: в
частности, в нем указывается точное место погребения Мефодия («по левой стороне в стене
за алтарем»). Этот рассказ представляет собой, по-видимому, первую попытку создать
Проложное Житие Мефодия, предпринятую еще в Моравии.[115] К тому же времени
некоторые исследователи (как, например, П. А. Лавров, Ф. Гривец) относят и составление
так называемого Похвального слова Кириллу и Мефодию.[116] Этот панегирик моравским братьям составлен на основе ЖК и ЖМ, откуда неоднократно заимствуются не только
отдельные выражения, но и целые фразы. Атрибуция памятника великоморавскому периоду
основывается на том, что в Похвальном слове ничего не говорится о преследованиях,
постигших сторонников славянской письменности после смерти Мефодия, а, напротив, подчеркивается, что дело братьев продолжает процветать в тех местах, где они проповедовали.[117]
Если бы такое предположение оказалось правильным, перед нами была бы картина
большой литературной работы, осуществленной учениками Мефодия в Моравии сразу
после его смерти. Однако предположение, что Похвальное слово написано в одном и том
же кругу, одновременно с ЖМ, встречает серьезные возражения. Как объяснить в этом
случае наличие фактических расхождений между обоими памятниками? Почему в обоих
текстах одна и та же булла Адриана I I приведена в двух существенно различных по
содержанию версиях?
В последних работах, посвященных памятнику, возобладала точка зрения, что он
написан в более позднее время в Болгарии.[118] Помимо высказанных в этих
исследованиях соображений в пользу такого решения можно привести еще один важный
довод. В Похвальном слове мораване выступают как языческий народ, который солунские
братья обращают в христианство: автор настойчиво и неоднократно повторяет этот тезис, уподобляя братьев апостолам, которые тоже распространяли христианство среди
язычников. Подобный тезис в памятниках, достоверно возникших в Моравии, отсутствует
и, думается, мог быть выдвинут лишь в той среде, где не очень хорошо представляли
историю христианизации мораван.
Вместе с тем отсутствие в Похвальном слове каких-либо сведений о деятельности
Кирилла и Мефодия в Болгарии говорит за то, что это произведение было написано тогда,
когда культ Кирилла и Мефодия в Болгарии только начал распространяться. Наряду с ЖК и
ЖМ его автор имел в своем распоряжении и другие источники информации, как
показывает, например, анализ помещенного в его произведении варианта буллы
Адриана I I.
Итог разбирательства в Риме оказался неблагоприятным для учеников Мефодия.
Появление Вихинга в Риме совпало с наметившимся после смерти Иоанна V I I I
определенным заострением взаимоотношений между Римом и Константинополем. Тем чувствительнее реагировала курия на обвинения, что архиепископ моравский вводит
в своем диоцезе византийские церковные нормы. В своей булле, адресованной Святополку, Стефан V сообщал, что он снял отлучение с Вихинга, и подробно излагал, как следует
толковать символ веры и отправлять посты в соответствии с учением католической церкви, требовал от имени римского престола строгого соблюдения этих предписаний.
Одновременно Стефан V запретил богослужение на славянском языке. Булла заканчивалась предписанием изгнать из страны тех, кто посмеет противиться папским решениям.[119] Из инструкции легатам, которых Стефан V направил позднее в Моравию, чтобы проследить за проведением в жизнь папских предписаний, видно, что в случае, если бы славянское
духовенство проявило готовность повиноваться его решениям, папа был склонен обсудить
вопрос о возможности возведения Горазда на архиепископский престол, для чего Горазд
должен был явиться в Рим.[120]
Однако, по-видимому, еще до прибытия папских легатов в Моравию судьба учеников
Мефодия была решена. К сожалению, о том, что произошло, можно судить лишь в самых
общих чертах. Единственный источник, сообщивший об интересующих нас событиях, -
Житие Климента, написанное его учеником, - дошло до нас лишь в обработке известного византийского писателя конца Х I-начала X I I в. Феофилакта Охридского, а этот
византийский богослов и полемист сильно изменил свой источник, введя в него обширные, сочиненные им описания догматических споров между немецким духовенством и
учениками Мефодия.[121] Однако, сопоставляя его рассказ с текстом буллы Стефана V с его категорическим требованием подчинения авторитету папской власти и утверждением,
что лишь римский престол имеет право толковать догматы, правильнее было бы сделать
вывод, что никакой дискуссии в действительности не было, а ученикам Мефодия и их сторонникам из моравского духовенства было предъявлено ультимативное требование подчиниться решению папы. Отказ - свидетельство немалого морального мужества
учеников Мефодия и их преданности своему делу - привел к репрессиям. По свидетельству
как Жития Климента, так и написанного в первой половине Х в. Жития другого ученика
Мефодия - Наума,[122] более молодые из неподчинившихся священников и дьяконов были проданы в рабство еврейским купцам. Что же касается «учителей», стоявших во главе
славянской партии учеников Мефодия, то они были сначала заключены в тюрьму, а затем
в соответствии с предписанием папской буллы высланы прочь из страны [123]
Такая печальная судьба славянского духовенства в Моравии ставит как будто под
сомнение выдвинутый выше тезис о глубокой заинтересованности господствующего класса славянских земель в создании письменности на славянском языке. Однако такое сомнение
не будет справедливым даже для Моравии. В литературе уже отмечалось, что в Житии
Климента наряду с резкими выпадами против Святополка есть ряд выражений, свидетельствующих о том, что инициатором преследований славянских духовных лиц был
все же не Святополк, а немецкое духовенство, и, в частности, ученики Мефодия были
изгнаны из страны в отсутствие князя. Более важно, что действие общей закономерности,
так ярко проявившейся на первых порах деятельности Константина и Мефодия в Моравии,
ясно отразилось и на судьбе подвергшихся преследованиям сторонников славянского
письма, которые оказались за пределами Моравии.
Ученики Мефодия - Климент, Наум и Ангеларий, высланные из Моравии за Дунай,
встретили добрый прием у правителя Белграда, так как, по выражению Жития Климента,
он знал, что его господин, болгарский князь Борис, «имел нужду в таких мужах». Затем
вскоре они были посланы ко двору Бориса, где для их деятельности были созданы все необходимые условия.[124] О глубокой заинтересованности болгарской феодальной
верхушки в создании письменности на славянском языке говорит не только этот факт,
но и блестящая карьера ученика Мефодия - Константина, ставшего пресвитером дворцовой церкви в болгарской столице Преславе, а затем епископом, и, наконец, участие в создании
и распространении памятников славянской письменности таких членов болгарской
династии, как сын Бориса - Симеон и его племянник Тодор.
Заинтересованность господствующих классов славянских стран в распространении славянского письма накладывала отпечаток и на политику византийского правительства, стремившегося укрепить свое влияние на Балканах. Так, по сообщению Жития Наума,
славянских священников, проданных в рабство, выкупил в Венеции и доставил в Константинополь посол императора Василия.[125]
Этот шаг византийского правительства станет понятным, если учесть, что часть освобожденных таким образом лиц была отправлена в Болгарию. Это был жест,
направленный на улучшение византийско-болгарских отношений, и стал он возможным
именно потому, что заинтересованность болгарской власти в людях, знающих славянское
письмо, была, очевидно, широко известна.
Переселяясь в Болгарию, ученики Константина и Мефодия перенесли на территорию
Первого Болгарского царства традиции прославления и почитания создателей славянской письменности. Сохранение и развитие этих традиций проявились не только в переписке
и распространении ранее известных текстов, но и в создании новых произведений, рассказывающих о жизни и деятельности Кирилла и Мефодия. Прежде всего это ряд
текстов, необходимых для организации официального церковного культа солунских
братьев. Это службы Мефодию и Кириллу и их Проложные Жития. Служба Мефодию
написана, по-видимому, в конце I X в. учеником Мефодия - Константином
Преславским,[126] и к этому времени относится и служба Кириллу, авторство которой приписывается Клименту Охридскому.[127] Службы не дают каких-либо новых
конкретных сведений о жизни Константина и Мефодия и интересны, подобно Похвале
Кириллу, прежде всего как свидетельство оценки значения их деятельности со стороны ближайших учеников и последователей. К гораздо более позднему времени относятся
Проложные Жития Константина и Мефодия.[128] В отличие от Проложного Жития,
написанного в Моравии, в этих текстах рассказ пространных Житий о деятельности
Константина и Мефодия передан с изменениями и дополнениями, анализ
которых показывает, как правило, их недостоверность.[129] Часть этих изменений вызвана
тем, что терминология моравских текстов была непонятна в новой среде. Так, составителям Проложных Житий было непонятно, что такое Паннония, и отсюда в их текстах появляется
некий град Канаон или Каон на Дунае, где Кирилл и Мефодий были епископами. Другие изменения были вызваны стремлением ближе связать солунских братьев с болгарской
средой. Отсюда, например, появление в Житии Кирилла утверждения, что после своего пребывания в Моравии Кирилл проповедовал христианство в Болгарии. Поскольку эта
версия отразилась в рассказе о Кирилле и Мефодий «Повести временных лет» - русского летописного свода начала XI I в.,[130] то, по-видимому, к этому времени Проложные
Жития уже были написаны.
Другая группа литературных произведений, возникших в Болгарии, где содержатся
сведения о деятельности Кирилла и Мефодия и судьбе их дела на территории Великой
Моравии, - это жизнеописания их учеников - Климента и Наума. Житие Наума, написанное
его учеником в первой половине Х в., содержит рассказ о преследовании славянского духовенства в Моравии после смерти Мефодия.[131] Начальные слова этого произведения
«И се же, братие, да не останеть без памети брат сего блаженнаго Климента» говорят о том,
что уже в первой половине Х в. было написано и Житие самого известного из учеников
Мефодия - Климента Охридского. Это Житие послужило одним из источников для
пространного Жития Климента, написанного в конце X I в. на греческом языке
архиепископом Охридским Феофилактом. К этому источнику восходят не только
уникальный рассказ об изгнании учеников Мефодия из Моравии, но и очень важные
сведения о столкновениях между Мефодием, Святополком и франкским духовенством,
которые позволяют раскрыть подтекст ряда сообщений ЖМ, автор которого в очень
скрытой форме касался данной темы и старался обойти молчанием расхождения между
Мефодием и Святополком.[132]
Тексты, содержавшие сообщения о деятельности Кирилла и Мефодия, составляли лишь небольшую часть того корпуса литературных произведений, который был создан в Болгарии
в конце I Х-начале Х в. и который явился закреплением и продолжением дела Кирилла
и Мефодия по созданию славянской письменности и славянской литературы.
Прежде всего получила завершение деятельность Кирилла и Мефодия по переводу богослужебных текстов на славянский язык: так, был переведен с греческого текст «Триоди» - недавно созданного византийскими гимнографами I X в. цикла песнопений на подвижной
круг церковного года, текст перевода был дополнен оригинальными поэтическими текстами, созданными учеником Мефодия Константином Преславским. Был создан и ряд других
стихир и песнопений Константином Преславским и Климентом Охридским.
Уже в Моравии, как показывают, в частности, исследования так называемого «Клоцова сборника», была начата работа по переводу «проповедей» раннехристианских писателей,
которые должны были дать в руки духовенства образцы того, как следует раскрывать
и толковать верующим важнейшие моменты христианского учения и обрядности и какие
нормы морального поведения следует им внушать. Эта работа получила продолжение как
в переводческой, так и в оригинальной деятельности целого ряда писателей: похвальные
слова и поучения, приуроченные к важнейшим христианским праздникам, с одной
стороны, и создание прежде всего на основе текстов крупнейшего представителя раннехристианской проповеди Иоанна Златоуста цикла проповедей на тексты Евангелий, читающихся во время воскресной службы, - с другой, - вот наиболее важные вехи в этом отношении. Тем самым были заложены основы того, что всякое общение духовенства
с верующими могло осуществляться на родном языке.
Получила продолжение и развитие и другая линия в деятельности Константина и
Мефодия: их стремление сделать доступными для образованных верхов славянского
общества наиболее капитальные памятники христианской традиции. Прямым
продолжением начатых солунскими братьями работ по переводу Библии стал
осуществленный по инициативе Симеона перевод Пятикнижия, а также книг Иисуса
Навина и Судей, который должен был хоть частично восполнить утрату выполненного
Мефодием перевода Библии. Еще более существенно, что от начатого солунскими братьями перевода библейских текстов был совершен переход к переводам наиболее компетентных
трудов по истолкованию. Здесь особо следует отметить перевод «Богословия» Иоанна
Дамаскина - наиболее авторитетного и нового в византийском мире того времени систематического изложения основ христианского вероучения, и создание на основе
аналогичных византийских трудов славянского варианта «Шестоднева» - повествования
о сотворении мира и его устройстве по представлениям христианской средневековой
науки. Были начаты также переводы памятников византийской историографии.
Вся эта многообразная литературная деятельность осуществлялась в условиях тесного сотрудничества учеников Кирилла и Мефодия (Климента, Наума, Константина
Преславского) с деятелями, выдвинувшимися из местной болгарской среды (Иоанн Экзарх, анонимный автор Житий Наума и Климента и др.).
Если к этому добавить содержащиеся в источниках сведения о создании училищ
и подготовке из местного населения кадров духовенства, способного совершать
богослужение и проповедовать на славянском языке, то для нас станут ясными самые
общие черты того культурного переворота, который произошел в Болгарии на рубеже
I Х-Х вв. и привел к окончательному сложению славянского варианта византийского круга европейской средневековой культуры.[133]
Разумеется, Первое Болгарское царство было не единственной страной, где сохранялись
и развивались кирилло-мефодиевские традиции.
Так, из Великой Моравии, по-видимому, еще до разрушения Великоморавской державы венграми в начале Х в., славянская письменность проникла в Чехию Пшемысловцев, где
в Х-Х I вв. не только существовали литературные памятники на славянском языке, но и сохранялась традиция почитания Константина и Мефодия как создателей славянской письменности.[134] Однако Чехия была подчинена в церковном отношении сначала
одному из баварских епископств - Регенсбургскому, а затем (со второй половины Х в.) архиепископству Майнцскому; среди ее духовного клира длительное время доминирующее положение занимали выходцы из немецких земель, придерживавшиеся традиционных для католического мира представлений о границах применения родного, понятного населению
языка. В этих условиях создание национальной письменной традиции в широком смысле
слова наталкивалось на серьезные препятствия.
В интересующий нас период (до середины Х в.) эта задача успешно и в полном объеме
была решена лишь в Болгарии. Первое Болгарское царство стало тем главным очагом,
откуда славянская письменность и славянская литература стали проникать в другие страны.
Одной из таких стран стала средневековая Русь, куда вместе с другими литературными произведениями попали также и тексты Житий Кирилла и Мефодия, и русские люди
бережно сохранили это ценное общеславянское наследие: подавляющая часть известных
нам средневековых рукописей ЖК и все рукописи ЖМ переписаны русскими писцами.
С развитием славянской письменности уже после смерти Константина и Мефодия
связано возникновение третьего из помещенных в данном издании памятников: сказания черноризца Храбра «О письменах».
Это сочинение, содержащее рассказ о характерных особенностях и обстоятельствах возникновения славянской азбуки, пользовалось большой популярностью в период средневековья, и его поздние обработки попали в состав печатных восточнославянских
букварей Х V I-Х V I I вв. С одним из этих изданий был знаком уже основоположник
славистики И. Добровский, использовавший его в своей книге о Кирилле и Мефодии.
Настоящее изучение памятника началось после открытия и введения в научный оборот
русскими учеными наиболее ранних списков сочинения. В 1824 г. К. Ф. Калайдович
опубликовал древнейший известный нам список сочинения Храбра - Лаврентьевский
(1348 г.). Уже это открытие позволило начать работу по восстановлению первоначального
текста памятника, свободного от более поздних наслоений, накопившихся в текстах первопечатных изданий Х V I-Х V I I вв. Одновременно стало известно и имя автора произведения - Храбр (в букварях произведение помещалось как анонимное).
Затем в 1843 г. О. М. Бодянский издал Вроцлавский список, а в 1848 г.
И. И. Срезневский - Савинский список памятника X V в. Особенно важное значение имела находка А. В. Горским так называемого Московского списка X V в., где читались слова, что
еще живы те, кто видели солунских братьев. Эта находка явилась веским подтверждением выдвинутой уже ранее точки зрения, что сочинение Храбра - один из наиболее ранних памятников староболгарской литературы.[135]
Публикации списков сопровождались исследованиями, в которых делались первые
попытки сопоставления текстов и анализа содержания памятника.
Этот ранний этап его изучения завершился выходом в 1851 г. специально посвященной
Храбру работы чешского слависта П. Шафарика.[136] Опираясь на свидетельство
Московского списка, П. Шафарик датировал трактат «О письменах» концом I Х-началом
Х в. Местом возникновения памятника он, как и русские ученые - публикаторы текстов,
считал территорию Первого Болгарского царства.
Такая локализация подсказывалась самим сюжетом сочинения Храбра. Уже первые исследователи памятника с полным основанием констатировали, что это сочинение было целиком посвящено доказательству того, что славянское письмо, созданное Константином-Кириллом, ничем не уступает греческому и, более того, гораздо лучше
передает специфические особенности славянского языка. Естественно, что подобная
полемика могла иметь место лишь на такой славянской территории, где греческое письмо
было достаточно распространено, т. е. на территории, граничившей с Византийской
империей. Вместе с тем само появление такого сочинения было возможно лишь на такой славянской территории, которая была бы независима от Константинополя, где
существовали благоприятные условия для развития славянской письменности и где
действовали ученики Константина и Мефодия. Исследователям середины X I X в. был
известен текст Жития Климента, в котором определенно говорилось, что ученики
Кирилла и Мефодия, изгнанные из Моравии, нашли прибежище на территории Первого Болгарского царства, и поэтому ученые уверенно связали сочинение Храбра с Болгарией.
Эти ученые и новое поколение исследователей второй половины XIX в. были современниками и свидетелями развернувшейся в этот период массовой борьбы
болгарского народа против греческого фанариотского духовенства за право богослужения
на славянском языке. Под впечатлением этих особенностей конфликт, вызвавший к жизни сочинение Храбра, воспринимался как конфликт между защитниками славянской
письменности, продолжателями дела Константина и Мефодия, и прибывшим после
крещения в Болгарию византийским духовенством, которое, как немецкое духовенство
в Моравии, стремилось к тому, чтобы греческий язык занимал положение главного, господствующего языка культуры и богослужения, а греческая азбука была единственным возможным видом письма. В признании этих положений сходилась основная часть исследователей, занимавшихся сочинением Храбра в середине и второй половине
X I X в.[137]
Расхождения начинались при решении вопроса, какое славянское письмо защищал
Храбр. Уже ученым первой половины X I X в. были известны две различные азбуки,
служившие на протяжении средневековья для записи славянской речи, получившие
условные названия «кириллица» и «глаголица». Различия между ними заключались в том,
что если в кириллице для передачи звуков, совпадавших со звуками греческого языка, употреблялись буквы греческого алфавита и буквы особых начертаний вводились лишь для передачи тех звуков, которым не было соответствия в греческом языке, то в глаголице для
всех
очевидно, что между обеими азбуками существует преемственная связь, так как начертания некоторых букв для передачи особых звуков славянской речи в обеих азбуках совпадали. Известные исследователям памятники письменности не давали ясного ответа на вопрос
о характере этой связи. Уже в самых ранних памятниках славянской письменности X I в.
были представлены обе азбуки.
Не удивительно, что начавшаяся уже во второй половине X V I I I в. спором между
Г. Добнером и Ф. Палацким дискуссия о соотношении двух азбук с большой горячностью продолжалась всю первую половину X I X в., породив гипотезы как о соотношении обеих
систем письма, так и о том, какую из них создал Константин-Кирилл.[138] В зависимости
от того, какой ответ давал тот или иной исследователь на этот вопрос, определялась
и общая картина создания славянской письменности, и место трактата Храбра в этом
процессе. Положение осложнялось тем, что известные тексты памятника не давали в этом отношении ясного и однозначного ответа. В I V главе трактата, правда, указывалось, какова
та азбука, которую Храбр рекомендует читателям. Однако в нем текст азбуки уже в тех
списках, которые стали известны исследователям в 40-50-х годах XIX в., сохранился в двух существенно различных версиях: версии одного из ранних списков, так называемого
Московского X V в., и версии ряда других текстов. Еще более существенно, что в ряде
списков, в том числе в самом раннем - Лаврентьевском 1348 г., текст азбуки вообще
отсутствовал, и это позволяло некоторым исследователям полагать, что в оригинале произведения, возможно, никакой азбуки вообще не было.
Намеченная здесь проблематика продолжала интенсивно обсуждаться исследователями
и во второй половине Х I Х-начале X X в. За это время количество знаний о памятнике
заметно увеличилось. Прежде всего, был введен в научный оборот ряд новых списков
памятника, что заметно расширило базу для попыток реконструкции первоначального
текста сочинения Храбра. В 1901 г. появилось исследование С. Г. Вилинского, подводившее итоги работе, проделанной по восстановлению первоначального текста сочинения
Храбра.[139] Следует отметить также наблюдения И. В. Ягича, выявившего в тексте
произведения заимствования из греческих источников.[140]
Еще более существенно, что стала меняться точка зрения на характер конфликта,
отраженного у Храбра. Так, в том же 1901 г. В. А. Погорелов выступил с аргументированной гипотезой, что противником Храбра было не византийское духовенство в Болгарии,
а славянские сторонники греческого письма.[141]
Однако как в общем вопросе о том, какую азбуку имел в виду и защищал Храбр, а также
в более конкретном вопросе о том, какая азбука читалась в первоначальном тексте
сочинения, существенного прогресса достигнуто не было. Если такие исследователи, как
А. И. Соболевский, Н. К. Никольский, П. А. Лавров полагали, что трактат Храбра имеет
в виду кириллицу, то Р. Абихт, Ф. Ф. Фортунатов, В. А. Погорелов, С. Г. Вилинский,
В. Вондрак утверждали, что речь должна идти о глаголице.[142] Исследование соотношения между разными текстами азбуки в трактате Храбра также не подвинулось вперед: Ягич,
в 1896 г. подводивший итоги изучения памятника, по этому вопросу повторил буквально
то же, что в 1855 г. писал О. М. Бодянский.[143] Перелом наступил в этом отношении
позднее, когда разработка в филологии новых методологических принципов (необходимость
исследования фонологической структуры языка) позволила поставить изучение сложения системы славянского письма на иную основу, позволила по-новому подойти ко многим уже известным материалам и расширить круг фактов, ставших объектом исследования.
В частности, предметом особо пристального внимания стали древнейшие абецедарии
и наиболее ранние азбучные акростихи.
В ходе общего пересмотра и уточнения представлений о формировании системы
славянского письма был найден и ответ на основные вопросы, стоявшие в центре
длительной дискуссии о Храбре.
Ряд важных наблюдений, открывавших возможность правильного решения этих
вопросов, был сделан уже в 1923 г. словенским исследователем Р. Нахтигалом,[144]
а главный перелом наступил с публикацией в 1929 г. исследования Н. Н. Дурново
«Мысли и предположения о происхождении старославянского языка и славянских алфавитов».[145]
Если некоторые соображения Н. Н. Дурново о первоначальном составе славянской
азбуки встретили возражение некоторых исследователей, то его общая постановка вопроса
о соотношении двух азбук и основные соображения, касавшиеся Храбра, получили полную поддержку всех специалистов, занимавшихся в дальнейшем изучением проблемы.
Наблюдения Н. Н. Дурново были затем дополнены и уточнены в ходе длительной
дискуссии, в которой участвовали такие ученые, как С. М. Кульбакин, Р. Нахтигал, А. Вайан,
а позднее Б. Велчева, Е. Георгиев, И. Гошев, А. С. Львов, В. Ткадльчик, Ф. В. Мареш,
Й. Врана, О. Неделькович, В. Мошин.[146]
Деятельность исследователей на последнем этапе работы была очень облегчена
с появлением подготовленного болгарским ученым К. М. Куевым полного издания текстов сочинения Храбра, куда вошли 73 списка Х I V-Х I Х вв.[147] Большое значение имела
также проведенная болгарским исследователем работа по устранению поздних
напластований в тексте памятника.
Первым важнейшим итогом дискуссии явилось точное установление того факта, что Константин-Кирилл создал именно глаголическую азбуку. Этот тезис в настоящее время не вызывает сомнений ни у кого из исследователей.[148] Вместе с тем выяснилось, что
создание известной нам по древнейшим текстам глаголической азбуки было результатом довольно длительного процесса: созданная на основе говоров славянского населения
района Солуни азбука уже в Великой Моравии подверглась ряду изменений в связи с необходимостью учесть и отразить специфические особенности местного языка, новые
изменения произошли с распространением глаголицы на южнославянских землях, в языке населения которых имелись особенности, отличавшие его от языка как славян района
Солуни, так и славян Великой Моравии.
Одновременно подтвердилось и положение о том, что кириллица формировалась на территории Первого Болгарского царства как результат синтеза издавна распространенного
здесь греческого письма и тех элементов глаголической азбуки, которые наилучшим
образом могли передавать особенности языка древнеболгарского населения. Как показывают находки целого ряда кириллических надписей первой половины Х в., этот процесс следует относить самоеп озднее к рубежу I Х-Х в.[149] Этот этап совпадал с третьим этапом развития
глаголицы, и окончательноеформирование двух разных систем письма на южно-славянских землях проходило в тесном взаимодействии между ними.
Процесс возникновения и окончательного сложения двух разных азбук у славян носил сложный, противоречивый характер. Здесь сталкивались различные силы со своими представлениями о том, какое письмо нужно славянам. В этой борьбе весьма существенную
роль сыграло и сочинение Храбра.
Уже установление того факта, что создателем глаголицы был Константин-Кирилл, решило вопрос о назначении сочинения Храбра. Храбр защищал в нем именно созданную
Константином глаголическую азбуку. Этот вывод, вытекавший из сложившегося общего представления о возникновении и развитии славянской письменности, был подкреплен
затем анализом азбуки, читавшейся в тексте сочинения Храбра.
В ряде исследований, начатых работой Р. Нахтигала 1923 г., было убедительно показано,
что в Московском списке, представляющем кириллическую транслитерацию глаголического текста первоначальной редакции памятника, читается весьма древний вариант
глаголической азбуки (особенно близкий к тому, который лег в основу Азбучной молитвы - азбучного акростиха ученика Мефодия-Константина Преславского) с усовершенствованиями,
внесенными в глаголическую азбуку в Моравии, но без тех изменений, которые были
внесены в глаголический алфавит после его распространения у южных славян. Тем самым
была окончательно подтверждена датировка сочинения Храбра как памятника, стоящего
как бы на грани между великоморавской и древнеболгарской письменностью.
Наконец, с опубликованием в 1963 г. специального исследования о Храбро
чехословацкого исследователя В. Ткадльчика[150] получил, думается, окончательное решение
и вопрос: против кого был направлен трактат Храбра? Исследователь убедительно показал, развивая отчасти аргументацию В. А. Погорелова, что Храбр вел полемику не
с представителями византийского духовенства, отстаивавшими монопольное положение греческого языка как единственного языка богослужения и письменности, а с образованными представителями болгарской знати и болгарского духовенства. Для них было
самоочевидным, что славянский язык вполне может быть языком богослужения
и письменности, но они возражали против того способа записи, который предлагали
нашедшие приют в Болгарии ученики Константина и Мефодия. Находки надписей Х в. ярко свидетельствуют и о широком распространении греческого письма среди образованной
части болгарского общества,[151] и об особом престиже, которым пользовалось
это письмо в глазах социальных верхов.[152] По-видимому, в первую очередь к этой стране следует относить слова Храбра о том, что после крещения у славян, живших по соседству с Византией, сложилась традиция записывать тексты на славянском языке греческими
буквами. При этом, вероятно, характерные для славянского языка звуки передавались
либо не соответствующими им по фонетическому значению греческими буквами, либо сочетаниями греческих букв, как это имело место в записях славянской речи с помощью латинского алфавита. Представители образованной верхушки древнеболгарского общества проявили приверженность к этому способу записи и возражали против применения изобретенного Константином-Кириллом особого письма.
Таким образом, ситуация в Болгарии была иной, чем в Великой Моравии. В этой
ситуации разработанная Константином-Кириллом богословская аргументация в пользу
тезиса о равенстве народов и праве каждого из них отправлять богослужение и иметь письменность на своем языке оказывалась бесполезной и необходимы были иные доводы,
чтобы добиться принятия древнеболгарским обществом изобретенной
Константином-Кириллом азбуки. Решению этой задачи было посвящено сочинение Храбра.
Как видно из этого трактата, отрицательное отношение к славянскому письму в какой-то
мере объяснялось практическими соображениями (см., например, соображения оппонентов Храбра, что в греческой азбуке меньше букв, чем в славянской), но главное заключалось совершенно в ином. Дело было в традиционализме средневекового мышления. Греческое
письмо было хорошо, потому что оно было «древним», его применение было освящено
вековой традицией, в то время как славянская азбука была делом новым, а потому
и подозрительным.
Борьба с этим представлением и определила собой содержание полемики Храбра.
Основная часть его трактата была посвящена показу по материалам, почерпнутым
из греческих грамматических пособий и других сочинений, того, что отдельные системы
письма (в том числе и греческая) возникли и формировались постепенно, а их создатели постоянно опирались при этом на опыт создателей более ранних систем. Таким образом, создание славянской азбуки выступало как заключительное звено в развитии длительного многовекового процесса. При этом Храбр старательно подчеркивал, что Константин-Кирилл
в деле создания славянской азбуки тщательно следовал за всей этой ранней традицией
и даже начал свою азбуку с той же буквы, с которой начинаются более ранние еврейский
и греческий алфавиты.
Наряду с этим Храбр посвятил значительное место доказательству практических
преимуществ славянского письма перед греческим. Из этих преимуществ на первый план
он выдвигайте наличие в славянской азбуке особых букв для передачи специфических для славянской речи звуков. И, наконец, употребил в пользу славянской азбуки еще один
аргумент, имевший важное значение в глазах людей средневековья: греческие письмена
создали язычники-эллины, а славянские - «святой муж».
Таковы главные черты трактата Храбра, обусловленные спецификой условий,
сложившихся в Болгарии после прихода туда учеников Кирилла и Мефодия.
Само содержание труда ясно показывает, что он был написан явно после 886 г. Весьма вероятна связь между появлением труда Храбра и так называемым «преложением», т. е. переводом книг, осуществленным в Болгарии в конце 90-х годов IX в.[153] Ко времени этого важного события полемика о способах записи славянской речи, по-видимому, уже
закончилась определенным результатом. Этот результат означают компромисс между воззрениями сторон. Болгарские оппоненты Храбра не отказались от своей мысли положить
в основу алфавита греческое письмо, но под влиянием его критики проделали значительную работу по приспособлению этого письма к особенностям славянского языка. Греческий
алфавит был дополнен теми буквами принесенной из Моравии азбуки, которые передавали специфические для славянского языка звуки, при этом был введен ряд новых графем для
передачи звуков, характерных именно для болгарских говоров, и опущены те графемы глаголической азбуки, которые отражали характерные особенности западнославянских
говоров Паннонии и Моравии.[154]
Сложившийся в результате проделанной работы алфавит вытеснил глаголицу
в восточных областях Первого Болгарского царства и оттуда был перенесен на Русь, где
также эта система письма полностью возобладала. С окончательной победой на этих
территориях нового алфавита, который со временем стал здесь единственной известной славянской азбукой, на него стало переноситься название «кириллица» - письмо, созданное Кириллом, которое первоначально прилагалось к глаголической азбуке.
На тех же территориях, где распространялась глаголическая азбука, ее первоначальное название не смогло сохраниться: хорватское духовенство, стремясь добиться от римской
курии согласия на употребление глаголического письма, приписало его изобретение раннехристианскому писателю IV в. Иерониму, прославленному переводчику Библии на латинский язык. В этих условиях для созданного Константином-Кириллом письма
утвердилось нейтральное (с точки зрения авторства) название «глаголица».
Утверждение кириллицы как единой системы письма в Болгарии, где было написано сочинение Храбра, и на Руси, где оно затем получило распространение, сказалось на
дальнейшей истории памятника. Уже текст первоначальной редакции дошел до нас лишь
в кириллической транслитерации, а в других изводах памятника текст глаголической азбуки
в I V главе трактата либо вообще опускался, либо заменялся кирилловской азбукой.[155] На
этом этапе развития памятник воспринимался как трактат, написанный для доказательства преимущества славянского письма перед греческим, что обеспечило распространение
памятника на всех южнославянских землях, являвшихся в разные периоды объектом
экспансии Византийской империи.
Излагая результаты, к которым пришли исследователи при изучении сочинения Храбра
и исторических условий, вызвавших появление этого памятника, следует особо
остановиться на гипотезе чехословацкого исследователя И. Влашека.[156] В своей работе
этот исследователь убедительно показал, что в отдельных частях памятника налицо следы ритмической организации текста и сравнительно легко может быть восстановлен
стихотворный размер, которым эти фрагменты написаны. С другой стороны, исследователь констатировал, что ряд разделов и в их числе тексты, заимствованные из греческих
источников, написаны явно не стихами, а прозой. Отталкиваясь от этих наблюдений, автор выдвинул гипотезу о том, что первоначальный текст памятника представлял собой стихотворение, которое позднее было переработано человеком, не считавшимся
с метрической организацией более раннего текста.
Исследователь попытался также реконструировать предполагаемое стихотворение
и охарактеризовать различия между ним и его переработкой. По мнению И. Влашека, текст стихотворения был направлен в защиту глаголицы, а переработка имела в виду просто
защиту славянской письменности, скорее всего ее кириллического варианта, против греков.
Различий между двумя этими сочинениями И. Влашек усматривает два: 1) мотив связи, преемственности славянской азбуки с более древними системами письма отсутствует в стихотворении и появляется только в переработке; 2) автор стихотворения пользуется
только логическими доводами, в то время как автор переработки постоянно прибегает
к ссылкам на Библию, волю Божию и т. д.
Конкретные наблюдения И. Влашека над художественной формой сочинения Храбра
очень ценны и должны, несомненно, быть приняты во внимание при работе над
установлением первоначального текста памятника и при определении его жанровой принадлежности.
По-иному, однако, обстоит дело с оценкой предложенной им реконструкции и тем более вытекающих из нее выводов. Сам исследователь вынужден был констатировать, что
выявленные им стихотворные фрагменты не образуют цельного единства, и, чтобы создать
на их основе законченное произведение, он прибег к приемам чисто логической реконструкции.[157] Автор не отвечает на вопрос, чем вызвана необходимость
реконструкции, для которой не хватает текстологической основы. Судя по общему контексту статьи, он исходит из того, что стихотворные отрывки не могли читаться в составе
прозаического в целом произведения. Однако как раз эта предпосылка в применении к древнейшим памятникам славянской письменности вызывает сомнения. Так, например,
в Житиях Константина и Мефодия - произведениях, в целом прозаических по своему
характеру, исследователи обнаружили ряд стихотворных фрагментов разной величины,
и если некоторые из них представляют собой формально выделенные вставки, то в других
случаях (например, предсмертное обращение Кирилла к Мефодию) эти фрагменты тесно сплетены с прозаическим текстом, внесены в него сознательно, чтобы заострить внимание
на наиболее важных моментах. По-видимому, аналогичным образом дело обстояло
и у Храбра.
Не вызывает удовлетворения и конечный результат, полученный И. Влашеком: сконструированная им фигура писателя, который пользуется лишь логическими доводами
и не прибегает к авторитету, никак не соответствует историческим условиям IX в.
Поэтому данную попытку ревизии сложившихся взглядов на произведение Храбра
следует считать неудачной.
С созданием кириллицы процесс формирования систем письменности у славянских
народов был завершен. Новый этап наступил с X I V в., когда начались попытки создания письменности у западнославянских народов на основе латинского алфавита.
______________________
[113] О дискуссии по поводу атрибуции см. в тех же обзорах литературы, где излагается
дискуссия об авторстве ЖК.
[114] MMFH, I I. S. 165-166.
[115] Подробный анализ памятника см.: Лавров П. А. Кирило та Методiй... С. 121-123.
[116] Издание см.: Лавров П.А. Материалы по истории возникновения древнейшей
славянской письменности. JL, 1930. С. 79-87.
[117] Grivec F. Pohvala sv. Cirilu in Metodiju. - Razprave Akademje znanosti in umietnosti v Ljubljani. Filozofsko-filol.- hist. razred, 1950.
[118] Мечев К. Климент Охридски и общото похвальното слово за Кирил и Методий.
- В кн.: Климент Охридски. 916-1966. София, 1966; SakaS. Die k
rzere slavische Fassung des
Briefes «Gloria in excelsis Deo» Hadrians' I I. - In: Cyrillo-Methodiana. Kln; Graz, 1964 (оба
исследователя расходятся в определении автора памятника: по Мечеву - это Климент
Охридский, по Сакачу - Константин Преславский).
[119] MMFH, I I I. S. 217-225.
[120] Ibid. S. 229.
[121] Ibid. S. 218-233. Источниковедческую характеристику памятника см. во вступительной статье А. Милева к его изданию: Жития на св. Климент Охридски. София, 1961.
[122] MMFH, I I. S. 178.
[123] Причины того, почему различные группы сторонников Мефодия подверглись столь
разным наказаниям, остаются неясными.
[124] Туницкий Н. Л. Материалы для истории жизни и деятельности учеников свв.
Кирилла и Мефодия. Сергиев Посад, 1918. Вып. 1. С. 114-117.
[125] MMFH, I I. S. 178. Василий 1 скончался 26 августа 886 г. Тем самым определяется
и время изгнания славянского духовенства из Моравии.
[126] Издание памятника см.: Лавров П. А. Материалы... С. 122-127; исследование:
Kostibe sv. Metodiju. - Byzantinoslavica, 1937/8, 7.
[127] Издание памятника см.: Лавров П. А. Материалы... С. 116-122.
[128] Издание текстов см.: MMFH, I I. S. 240-244.
[129] Подробный разбор текстов см.: Лавров П. А. Кирило та Методiй... С. 123-127.
[130] Повесть временных лет. М.; Л., 1950. 4.1. С. 22.
[131] Издание и исследование этого памятника см.: Иванов Й. Български старини
из Македония. София, 1970. С. 305-311.
[132] Подробнее об этом источнике пространного Жития Климента см.: Туницкий Н. Л.
Св. Климент епископ словенский. Его жизнь и просветительная деятельность. Сергиев
Посад, 1913. С. 63 и ел.
[133] Более подробную характеристику эпохи см.: Георгиев Е. Разцветът на българската литература в I Х-Х вв. София, 1962: см. также: Попов Г. Триодни произведения на
Константин Преславски // Кирилло-методиевски студии. Кн. 2. София, 1985.
[134] Cм.: Veemуslovsk
ch
ech
ch.- Slavia, 1963, 32.
[135] Об обнаружении и введении в оборот первых списков памятника см.: Куев К. М. Черноризец Храбър. София, 1967. С. 11-16.
[136] Safarik P. J. Mnicha Chrabra о pi'smenech slovaiiskych. Praha, 1851.
[137] He получили признания ни попытка Н. К. Грунского отнести возникновение
памятника к более позднему времени, может быть, к X I I I-X I V вв. (см.: Грунский Н. К. Памятники и вопросы древнеславянскоН письменности. Юрьев, 1904. 1. С. 35), ни предположение А. И. Соболевского, что Храбр действовал на территории Византийской
империи - в Солуни (см.: Соболевский А. И. Где и когда жил черноризец Храбр? - В кн.: Материалы и исследования в области славянской филологии: Сборник Отделения русского
языка и словесности. СПб., 1910, L X XX V I I I. С. 131 и ел.). Дискуссию вызывал лишь
вопрос о личности автора, которого некоторые исследователи (как, например,
П. А. Лавров) склонны были считать мораванином (подробнее см. в коммент. к заглавию сочинения Храбра).
[138] Подробнее об этом см. в книге О. Бодянского (Бодянский О. О времени
происхождения славянских письмен. М., 1855), третья глава которой представляет собой
большой обзор дискуссии.
[139] Вилинский С. Г. Сказание черноризца Храбра о письменах славянских. - Летопись Историко-филологического о-ва при имп. Новороссийском ун-те. Одесса, 1901. Т. I X.
[140] В его исследовании: Ягич И. В. Разсуждения южнославянской и русской старины о церковнославянском языке. - Исследования по русскому языку. СПб., 1895. Т. 1. С. 311 и сл.
[141] Погорелов В. Заметка по поводу «Сказания Храбра о письменах славянских».
- Изв. ОРЯС, 1901, V I.
[142] Обзор дискуссии см.: Vajs J. Rukovt hlaholsk
paleografie. Praha, 1932. S. 8-12.
[143] Ягич И. В. Разсуждения... С. 315.
[144] Nahtigal R. Doneski k vpraanju о postanku glagolice. -Razprave. lzdaja znanstveno dru
za humanisticke vede v Ljubijani, 1923,1.
[145] CM.: Byzantinoslavica, 1929. Т. 1.
[146] Итоги дискуссии (с особым вниманием именно к данным Храбра) подведены
в работах: Tkadl
MareF. V. Hiaholice na Morav
slavenskim azbukama i azbunim molitvama. - Slovo, Zagreb, 1973, 23.
[147] Куев К. М. Черноризец Храбър. См. также критическое издание памятника:
Черноризец Храбър. О письменех. Критическо издание изготовила А. Джамбелука-Коссова. София, 1980.
[148] См.: Георгиев Е. Същертвува ли още глаголически въпрос в славянската филология.
- Slovo, 21. S. 95 u. a.
[149] Самая ранняя известная в настоящее время кирилловская надпись датируется
октябрем 921 г. - Попконстантинов К. Новооткрите старобългарски надписи от Х век в Североизточна България // Славянска палеография и дипломатика. София, 1980. С. 289.
[150] Thadl
ср.: Gl
1967, N 1.
[151] Яркие примеры в этом отношении дают результаты раскопок монастырского
комплекса у с. Равна, являвшегося видным центром образованности Первого Болгарского
царства (при раскопках обнаружены остатки ряда скрипториев) - монахи монастыря были, несомненно, славянами, но большая часть из многочисленных надписей на остатках монастырских построек - греческие - Попконстантинов К. Старобългарската епиграфика
през последните 10 години (1974-1984). // Археология, 1984. № 4. С. 39-40;
Медынцева А. А. У истоков славянской письменности // Наука и жизнь, 1985. № 12.
[152] О высоком статусе греческого письма в Болгарии I X-Х вв. красноречиво говорят
и грекоязычные надписи болгарских правителей первой половины I X в., и греческие
надписи на печатях болгарских правителей уже христианского времени. Исследователи
также обратили внимание на то, что надгробие Анны, сестры царя Симеона, украшено двуязычной надписью, в которой греческий текст предшествует славянскому.
Попконстантинов К. Старобългарската епиграфика... С. 40.
[153] Подробный анализ известий о «преложении» книг и имеющейся по этому вопросу литературы см.: Wasilewski Т. Bizancjum i slowianie... S. 213-221.
[154] Характеристика главных особенностей и процесса формирования кирилловской
азбуки см.: Tkadl
[155] Cм. об этом: Mare
[156] Vlasek J. Quelques notes sur l'apologie slave par Chrabr. - Byzantinoslavica, 1967,1.
[157] Vlasek J. Quelques notes... P. 85.