.
ТЕМ ЯРЧЕ СВЕТ ГОРИТ 
Драматическая поэма

                           Последний день... Он рано или поздно 
                           приходит к человеку. Чаще - рано. 
                           И креп чернеет, как бумажный пепел, 
                           напоминая, что сгорела жизнь, 
                           что вместе с нею - вечные заботы, 
                           и тайные ничтожные обиды, 
                           и злая зависть, и самодовольство, 
                           и страх, и боль сгорели навсегда. 

                           Последний день... Он рано или поздно 
                           приходит к человеку. Чаще - рано. 
                           Для одного действительно последний 
                           тот день, когда сгорает жизнь дотла. 
                           А для другого... Вот листаю книгу. 
                           На дом гляжу. У памятника медлю. 
                           Огнеупорны мысль и рук деянья. 
                           Огнеупорно мужество бойца. 

Комната. В кресле - Лобачевский.

     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Ослеп я. Окончательно ослеп. Вот следствие трудов моих бессонных. Но разум мой - он не желает слепнуть, и в мирозданье вглядываюсь я. А
за спиной - чиновничья телега, в которую я впрягся добровольно и половину жизни, надрываясь, тащил вперед. Ни дня на передышку! С возлюбленной наукою встречался урывками. Все чаще по ночам. Всю жизнь мечтал я о поре счастливой, когда меня служебные заботы, которым предаюсь я всей душою, не будут от раздумий отвлекать. 
И вот она пришла - моя свобода. Пришла. Остановилась на пороге. Ведь я еще 
чиновник. Но, как видно, он близок - службы радостный конец. А впрочем, много ль радости в свободе, когда глаза мои ее не видят, когда они уже не различают усталых рук, что протянул я к ней? Работать! Как умел работать Эйлер, который (за пятнадцать лет несчастья) свершил не меньше - может, даже больше, чем до того, как зренье потерял. Работать! Не сказал еще я миру последнего, решающего слова. Оно - за мной. Вот 
только подлечиться б... 

Входит Варвара Алексеевна с газетой в руках

     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Ты, Варя? (Варвара Алексеевна, боясь разрыдаться, молча 
смотрит на мужа). Что с тобой? (Подходит к ней). Ага, газета. Есть новости? 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. О доме объявленье. Продажа с молотка. Какой позор! 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ (после паузы). Все образуется. Не быть продаже! Должны же, наконец, из министерства пособие прислать мне поприличней, чтоб как-то компенсировать мой труд... 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. За целых десять лет! Все эти годы без всякого на то вознагражденья служил ты попечителем, хотя считался лишь помощником. Все школы, гимназии, училища округи благодаря твоим стараньям живы. Но, как ни странно, 
этими трудами не заслужил ты милости царя. 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Когда б не ослабевшее здоровье, не маленькие дети (а они нуждаются в приличном воспитанье), когда бы не долги и не хозяйство, вконец расстроенное, разве я к министру обращался бы с прошеньем! 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Не заслужил ты милости царя и тем, что создал университет. Не основал, а - создал. От программ и всяческих методик до ансамбля учебных чудо-корпусов, которым гордиться вправе ты. Как архитектор и как его 
строитель . 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ (с иронией). Полно, Варя! Ты к батюшке-царю не справедлива: 
ведь за спасенье университета - вначале от холеры, а потом и от пожара - был осыпан 
я чинами да крестами. В довершенье - за все мои заслуги - государь дворянство мне пожаловал. Не так ли? 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. А вот твоя последняя награда. Я все тянула. Но, увы, придется обрадовать тебя. (Достает из конверта бумагу). Уведомленье. О том, что ты освобожден от службы. И никаких, конечно, компенсаций. (Читает). «Государь император, по всеподданнейшему моему докладу - о расстроенном состоянии здоровья 
в-го прев-ва, в 12 д. сего ноября соизволил на увольнение Вас от должности 
помощника попечителя Каз. у. о.» 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Что - деньги! В сей записке от министра нет даже благодарности формальной за службу многолетнюю. А слог? Небрежнейший. Сплошные сокращенья: зачем, мол, тратить на меня слова. Не так давно (под знаком повышенья) от ректорства 
и кафедры любимой отставили. Сегодня ж Лобачевский, как видно, стал и вовсе 
неугоден. Нет, господа, меня не отлучить от университета! Не для вас мной был он в 
муках создан - для России! (Берёт из рук жены бумагу). Ну что для процветания его вы сделали? Нагрудной побрякушкой да благодарностью по поводу любому отделывались каждый раз. Теперь же мне отказали в праве на леченье, на жизнь саму. И, значит, все заслуги, все почести и звания - мираж? И сорок лет вседневного труда, года горенья, радостей, страданий так просто зачеркнуть? Подай мне, Варя, мои награды. Грош цена 
им нынче. Инфляция. Верну-ка их царю. (Пауза). Не слышишь, матушка? 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Да слышать слышу... Пока тебе повременить придется. 
Еще тогда, при перестройке дома, украли ордена, а вместе с ними и форменные фраки. 
Но об этом заявлено в полицию. Найдутся. 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ (немного помолчав). Схожу к купчихе. Денег даст взаймы - и 
тут же дом свой выкупим. Меня к ней... 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Да погоди ты, батюшка! Тебе ведь запрещено из дому выходить: вдруг - обморок. 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. К спасительнице нашей меня слуга проводит. Дмитрич, где ты? (Уходит)
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Мой милый! Пусть к хозяйству и семье не проявлял он должного вниманья, пусть состоянья нет уже в помине и нищета, наглея, в дом 
вползает - нисколько не раскаиваюсь в том, что вышла за него: ведь я была с ним счастлива. И в том мое богатство. Себя я помню страшно нетерпимой, капризной, надоедливой до жути. До тошноты ревнивой. Но всегда с улыбкой снисходительной прощал он все слабости мои. Он однолюбом, как прежде, оставался. Отчего же так 
поздно поняла его натуру - широкую и щедрую? (Входит Котельников с чемоданом 
в руке). А! Петя! Ну что вы не проходите? Давно ль приехали? 
     КОТЕЛЬНИКОВ. Да вот сейчас - и к вам. Где Николай Иваныч? 
      ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Посидите. Вернуться должен скоро. 
     КОТЕЛЬНИКОВ. Для него я привез подарок от коллег московских. Велели 
передать. (Протягивает пакет). Супруг ваш избран почетным членом университета. 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Спасибо. Старику приятно будет. 
     КОТЕЛЬНИКОВ. Тем более, что ныне - тридцать лет со дня провозглашения 
начал великой неевклидовой... Уверен, что этот день в историю войдет. Пусть даже 
в узком дружеском кругу - но мы должны его отметить! (Направляется к двери).Скоро 
сюда вернусь я. Забегу домой. А в это время Николай Иваныч наверняка успеет 
возвратиться. (Уходит)

ЗАНАВЕС.

     КОТЕЛЬНИКОВ (перед занавесом). Вон, кажется, идет он. Нет, не он. Все 
забываю: без поводыря ему отныне не ступить и шагу. А этот сам шагает. Но в осанке 
есть что-то лобачевское - прямое. (Прищуривается). Как будто глянув истине в лицо, 
той истине, где пересекся свет всех звезд вселенских, Николай Иваныч обжег себе 
глаза. Но бесконечность охватывая разумом, он видит, что мир Евклида - это только 
точка в тотальной геометрии его. Он превозмог живое притяженье земных привычек, представлений, взглядов, сиюминутной пользы, злобы дня и, знаменуя поворот, 
поднялся над всеми открывателями мира, увенчанными славою великих еще при 
жизни. Но пока об этом никто не знает. Может, только я, философ. Да Ковальский-астроном. (Сделав несколько шагов, останавливается). Зато известно 
всем, что у слепого, который не оправился еще от смерти сына, умницы, надежды, последний из детей на свет явился «блаженненьким». И вот уже, вздыхая, с ним сравнивают злые языки труд геометра, детище ума... Эх, темнота! Считая труд 
провидца плодом воображения больного, о век мой здравомыслящий, поверь мне: 
не Лобачевский - ты сегодня слеп! (Уходит)

ПОДНИМАЕТСЯ ЗАНАВЕС.

Та же комната. У окна - Варвара Алексеевна.

                                       Входит Лобачевский

     ЛОБАЧЕВСКИЙ.

Ты дома, Варя? Заждалась, наверно. 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Глаза все проглядела, ожидая. (Проводит его 
к креслу)
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Визит к купчихе Брылкиной удачен: дом, что 
заложен был, перезаложен, вновь нам с тобой принадлежит. 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Надолго ль... 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Я - только от купчихи. А вначале случилось 
быть мне в университете. 
      ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Да как попал ты в университет?! 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Едва с крыльца я нашего спустился - навстречу ректор. 
Запыхался. Просит: мол, помогите, Николай Иваныч, надежда лишь на вас. Вот 
и пришлось мне отправиться к студентам. 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Не пойму я, зачем ты вдруг понадобился там. 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Ну как же - бунт! Студенческая сходка! 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Шутить изволишь. При тебе ни разу такого не бывало. 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Было, было. Лет эдак пятьдесят тому назад. Гимназия, где нам жилось не легче, чем под тюремной крышей, после бунта не досчиталась лучших гимназистов, которых беспощадно исключили. Холопы государя на расправу, как 
прежде, скоры. В университет не мог я не пойти, когда представил, что многих из 
ребят, надежду нашу, теперь он тоже может потерять. (Поднявшись с кресла)
Тревожная сейчас пора в России. У государя университеты сегодня не в чести: грозит закрыть. Ну а пока к неумному уставу разосланы тупые дололненья, и ректор наш покорнейше состряпал приказик в ущемленье прав студентов. Как тут не быть 
волненьям! Я вошел в гудящий зал. Велел всем разойтись, заверив, что начальство 
этот случай оставит без последствий. Так и будет. 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Доныне удивляюсь, как умел ты не следовать уставу 
столько лет. 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. За что в конце концов и поплатился. Однако не отдам я на 
съеденье церковно-полицейскому уставу свой храм науки, ибо понял: нынче не 
только кредиторам нужен я. 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Не только кредиторам. 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Там, на сходке, сквозь гул прорвался чей-то дерзкий голос, 
меня вернувший в молодость строкой из пушкинской опальной оды «Вольность». 
Когда-то, помню, мне ее прислали в письме из Петербурга. Люди жили в тревожном ожиданье перемен. С восторгом я твердил стихи, и страха за будущее не было во мне. 
О, если 6 мог я в Петербург приехать! 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Что ж, Пушкин сам в твою Казань явился. 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Пятнадцать лет спустя. И то - проездом. Задумав добрый труд 
о Пугачеве, он в Оренбург спешил. Забуду ль я, как мы бродили по ночной Казани, 
беседуя? Кой-где светились окна. Тянуло с Волги холодком осенним. Подрагивая на 
воде прибрежной, краснели блики дальнего костра. И Пушкин тихим голосом читал 
мне стихи свои. А надо всем над этим безмолвно возвышалось мирозданье. И небо 
мне тогда казалось черной учебною доской: рукой водил я, и линии тянулись от 
звезды к звезде. Благодарю судьбу за встречу - любимой геометрии моей с поэзией, 
чей пугачевский дух, дух созиданья, высоты, открытий сродни мне, Варя... 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Долго, очень долго ты этой встречей жил. 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. В тридцать седьмом в трех городах пришлось мне побывать с 
особой целью. В северной столице обследовал я университет, и корпус Пажеский, и 
многое другое. О новой встрече с Пушкиным мечтая, я отложил ее до возвращенья из Дерпта. Там дела свои закончив, вернулся в Петербург. Но черной вестью о гибели 
поэта был сражен. Я мог еще успеть. О, Пушкин, Пушкин - моя незаживающая рана... 

Долгая пауза

     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Примерно час назад к нам забегал Котельников. Был 
по делам в Москве и кое-что тебе привез. 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Сплясать мне? Иль так отдашь? 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Ну, ладно. Пожалею. (Подает пакет)
     ЛОБАЧЕВСКИЙ (вскрыв). Медаль. Диплом, похоже. И письмо. Подобное уже в 
руках держал я. В сорок втором. Тогда из Гёттингена я получил приятное посланье о 
том, что принят в член-корреспонденты почетнейшего общества наук. Откуда ж это? 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Что ж, сейчас узнаем. (Берёт письмо. Читает). «Императорский Московский университет в уважение государственных и ученых 
заслуг Вашего превосходительства избрал Вас своим почетным членом с полной уверенностью в содействии Вашем всему, что к успехам наук и благосостоянию университета способствовать может...» 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Еще фавраль. Но словно луч весенний в глаза мне заглянул. Как будто сердца достиг он. И припомнилось из Гёте: «Вокруг меня весь мир покрылся 
тьмою, но там, внутри, тем ярче свет горит». Прекрасные слова! 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Ты сам, бывало, стихи слагал... 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Пописывал. А к слову, чем только не пришлось мне заниматься 
в моей нелегкой жизни. Помню, брат мой, учившийся со мной, погиб нелепо, в 
Казанке утонув, и года два я отдал медицине. Я решил стать лекарем, у смерти тайну вызнать и тем ей отомстить за Александра. С трудом тогда меня вернули в лоно 
заветной математики. С тех пор я уже не расставался с ней, хотя свершал свои 
упорные набеги в механику и сельское хозяйство, в ботанику и тайны минералов, 
и в сферы астрономии, и в область архитектуры. И везде во всем до сути доходил я, 
не умея и не желая действовать вполсилы, и добирался часто до открытий, как, 
скажем, в алгебре. Но делом жизни, как прежде, геометрию считаю. Она - в крови 
моей. Не от отца ли, который был хорошим землемером, всю жизнь влюбленным в 
ремесло свое? 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Котельников вот-вот зайти к нам должен, чтоб юбилей отметить - тридцать лет со дня провозглашения начал великой неевклидовой... 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Ведь помнит мной как-то упомянутую дату! Тогда перед 
коллегами своими я выступил с непонятым докладом о новой геометрии. Открытью, подумать только, вот уж тридцать лет, труды фундаментальные о нем, а мир до сей 
поры хранит молчанье. И тем, что избран я почетным членом ученых обществ, нет, 
не обольщаюсь: уверен, к геометрии моей все это не имеет отношенья. Признание 
моей заслуги главной - когда ж придет оно? Да и откуда? Из-за границы, что ли? 
Так частенько бывает на Руси. Все прозревают и начинают хором повторять слова 
чужие, будто это всё они и сами знали. Много раньше. 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Мне надо отлучиться. Ненадолго. 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Надеюсь, что у нас еще найдется бутылочка вина? 
     ВАРВАРА АЛЕКСЕЕВНА. Как раз за этим иду. Накрою стол к приходу гостя. (Уходит)

На сцене темнеет. 
В кружк света - Лобачевский, сидящий в кресле.

     ЛОБАЧЕВСКИЙ. «Вокруг меня весь мир покрылся тьмою, но там, внутри, тем 
ярче свет горит». Котельников не просто гость - собрат мой по духу. Только что ж 
он не идет? 

По другую сторону сцены в таком же кружке света появляется 
юноша 16-ти лет.

     ЮНОША. Не узнаёшь меня, братишка? 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Саша! 
     ЮНОША. Мы так давно не виделись с тобою. 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Считай, полвека. С той поры, когда в Казанке утонул ты... 
     ЮНОША. Был я, помню, на года два взрослей тебя. Теперь же меня ты старше вчетверо. И, право, не знаю, как тебя мне называть. 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. По-прежнему, конечно. 
     ЮНОША. Коля! 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Коля... Забыл, когда меня так называли. 
     ЮНОША. Но детство в гости к старости приходит - и вспыхивает солнце! 
    ЛОБАЧЕВСКИЙ. И беспечно играет Волга под его лучами! 
     ЮНОША. И мы с тобою на песке горячем! 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. А рядышком - прозрачные стрекозы, садясь на камышинки, замирают! 
     ЮНОША. Что, кроме детства, было у меня? А ты - так много прожил ты на свете... Скажи: какого цвета нынче небо? И облака? И воды? И деревья? 
     ЛОБАЧЕВСКИЙ. Работой жизнь наполнив до отказа, мечтал прорваться я к 
лесам и плесам. Все думал, что успею. Но сегодня в глазах моих одна лишь чернота. 

Луч света, в котором стоит Саша, гаснет, затем загорается снова. Но в нем 
уже - Пушкин.

     ПУШКИН. Лета-лета! С казанской нашей встречи немало в Волге утекло воды. 
Как ваша геометрия, профессор? Удел ее - безвестность или слава? Молчите? 
Понимаю. Как писал я еще тогда, «дорогою свободной иди, куда влечет тебя 
свободный ум, усовершенствуя плоды любимых дум, не требуя наград за подвиг благородный. Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд: всех строже оценить 
умеешь ты свой труд». 

Сцена совершенно темнеет. Пауза. Но вот в луче света, где только что стоял 
Пушкин, появляется женщина. Там же, где сидел Лобачевский, по-прежнему 
мрак.

     ЖЕНЩИНА. Я так спешила! Где же Лобачевский? Я слава долгожданная его. 
Я - слава! Но, как видно, в этом доме меня уже не ждут. Я опоздала. Прости меня, 
великий человек! Сквозь яростный заслон непониманья, тупого равнодушья, 
скрытой злобы я наконец смогла к тебе пробиться, чтоб в будущее увести с собой. Опередивший время, ты по праву в нем будешь жить. Да, жить как современник. 
И на земле, уставшей от страданий, с народом вместе новый мир творить. 


_______________________________________________________________________________________

п