Реферат Д. Н. Ляликова

на тему Ж. Деверё,

«Опыт применения психоанализа к истории Спарты»

========

 

G. Devereux

La psychanalyse appliquée à l'histoire de Sparte.
– "Annales E.S.G.", l965, № 1, p. 18-44.

 

 

Жорж Деварё – крупный этнолог, автор почти 50 работ в области этнологии и смежных дисциплин и одновременно практикующий психоаналитик. Ему, в частности, принадлежит разработка этнопсихиатрии – сравнительного изучения психиатрических и психологических воззрений примитивных народов. Венгр по происхождению, Деверё учился во Франции у известного этнолога Марселя Мосса. В 30-х годах натурализовался в Америке.

Работа Деварё о Спарте принадлежит к числу немногих, в которых данные психоанализа, а также сравнительной этнологии и социологии, привлекаются к изучению какого-либо конкретного общества. Главное внимание в ней уделено выявлению психологического содержания системы угнетения илотов как основного факта, определившего черты древнеспартанского государства, характер его внутренней, а отчасти и внешней политики. Спарта интересна как самый ранний в истории Европы пример ультраконсерва­тивного, военно-регрессивистского государства, изучение которого может пролить новый свет и на характер позднейших военно-деспотических режимов.

Социально-политическую систему Спарты можно рассмат­ривать как производное от одного основного факта – ог­ромной численной диспропорции между свободными спартанцами и массой угнетенных илотов коренного ахейского на­селения, державших в постоянном страхе властителей стра­ны. Положение здесь резко отличалось от того, которое мы встречаем в других древнегреческих государствах, где несвободное население представляло собой разнородную массу из числа ввозимых рабов или пленников. Вся организа­ция жизни спартанцев определялась этой постоянной угрозой восстания, которую они сами же создавали своим подчерк­нуто жестоким обращением. Однако уже здесь мы встречаем­ся с явлением по видимости иррациональным. Повесив раз над своей головой этот дамоклов меч, спартанцы как будто не удовлетворялись существующей опасностью, а прибавля­ли к ней еще и новую. Во времена, когда все города стре­мились обносить себя крепкими стенами, вокруг Спарты было вообще запрещено возводить стены. Здесь мы сталкиваемся с одной очень характерной чертой всех диктатур: к действительным опасностям они стремятся прибавить еще дополнительные или мнимые, которые должны служить постоянной основой, оправдывающей их существование. Отсутствие стен позволяло легче поддерживать постоянное напряжение, ибо опасения и бдительность граждан не ослаблялись ни на минуту. Начальные «аллопластические» меры против илотов с неизбежностью должны были вести к почти столь же жестоким «аутопластическим» мерам, которые превратили Спарту в военный лагерь. По законам Ликурга «свободные» спартанцы оказались в некоторых отношениях даже менее свободными, чем афинские рабы. Так, им запрещалось иметь денежную собственность, запрещалось покидать страну и даже вообще много говорить /так называемый лаконизм/.

Казалось бы, несравненно выгоднее было отменить жестокости системы илотства, чем тратить все свои усилия на ее поддержание. Однако внутренняя логика системы вовлекала общество в порочный круг, вела после каждого восстания к ожесточению как аллопластических, так и аутопластических мер и в конечном счете к нарастанию черт как социальной, так и индивидуальной психопатии. Как подчеркивает Дж. Хаксли в своей недавней работе о Спарте[1], ранняя Спарта принадлежала к числу передовых греческих сообществ, она дала первых греческих поэтов – Алкмана и Гиртея, однако постепенно жизнь в ней превращалась в кошмар.

Особое внимание привлекает существовавшая в Спарте тайная организация – криптейя, или криптия /kripteia/, выполнявшая функции террористической полиции. Она называлась у Аристофана «инфернальной» / «Лягушки», с. 186-187/, однако, должна была выглядеть такой и для самих спартанцев, о чем говорит потребность маскировать ее фасадом фальшивой добродетели. Истинная добродетель не нуждается в благочестивых масках такого рода, хотя к ним всегда прибегают, когда стремятся оправдать то, что не имеет оправдания. Время от времени эфоры из «стратегических» соображений объявляли илотам «войну», что позволяло этой организации производить безнаказанный террор. Французский историк Г. Жанмер[2] ставит криптейю в ряд других тайных организаций, существовавших у многих народов. Он полагает, что она состояла из особой эдиты посвященных, сходной, например, с организацией куретов – жрецов Зевса на Крите. Можно полагать, что спартанцы контролировали эту свою гвардию посредством испытаний, сходных с теми, которые затем практиковались у Чингисхана или среди эсесовцев. Посвященный должен был совершить тяжкое преступление, которое «сжигало за ним мосты» и связывало членов организации круговой порукой. Работа Жанмера позволяет автору поставить ряд специальных вопросов, связанных с возникновением и эволюцией такого рода тайных организаций и требующих еще дальнейшей разработки. Пребывала ли первоначально группа посвя­щенных вне закона, или, напротив, ее члены претендовала на роль дикого «естественного человека» / homo ferus/? Более вероятно второе, если вспомнить особый интерес греков к «естественному» состоянию людей. Не случайно мудрый дикарь кентавр Хирон выступает в греческой мифо­логии восцитателем стольких героев /Пелея, Ахилла, Дио­меда, Язона и др/.

Как затем связано возникновение криптейи с пробле­мой «царей-рабов», подобных жрецам храма Дианы в Ариции?[3] Мо;но ли считать «войны», которые вели эти моло­дые посвященные, повторением исторической драмы «Возвра­щения Гераклитов»? В таком случае в своих набегах на илотов они могли изображать авангард дорийского вторжения на Пелопоннес. Наконец, они могли представлять собой и самих этих древних властителей страны, продолжающих пар­тизанскую борьбу. Как и в других странах, эта борьба ве­лась прежде всего не против самих завоевателей, а тех автохтонов, которые с ними сотрудничали. Так, "мау-мау" в Кении убивали, как правило, не белых, а других, сох­ранявших лояльность членов племени кикуйо. Так обычно поступают и другие партизаны, в чем важную роль играет психологический момент, а не только меньшая доступность самих завоевателей. Есть античные известия о том, что криптейя убивала тех илотов, которые выделялись лояльностью и особым рвением к своим хозяевам. В этой связи можно отметить эволюцию, которую претерпела мафия и не­которые другие тайные общества. Существенно также, что тайные организации приобретают особое значение среди пле­мен завоевателей, например, у негров банту, подчинивших бушменов и готтентотов. Напротив, представления об обо­ротнях, воир-дагон и т.п. распространены в Европе среди потомков завоеванных наций или смешавшегося с ними насе­ления.

В связи с этим автор ставит вопрос о необходимости разработки новой отрасли социологии – социологии завое­вания и угнетения. Важно проследить, как исторический факт завоевания позднее трансформируется в «исторический ритуал», смысл которого часто забывается и самими завое­вателями /ср., например, большую роль, которая отводи­лась илотам в ритуале царских похорон, роль представи­телей угнетенных групп в церемониях коронации и др./. То, что первоначально выступало как простой акт насилия, со временем превращается в право завоевателя> на акт уг­нетения. Значение этого ритуала угнетения в том, что он вводит в известные рамки действия завоевателей, ограни­чивает и формализирует как жестокость, так и благосклонность, которых вправе ожидать угнетенный. Так, в старой Венгрии крестьянин позволял чиновнику бить себя по щекам, но обычно выхватывал нож, если тот входил во вкус и пытался ударять его хлыстом /первое наказание – чисто человеческое, хлыстом же бьют скотину/. Носильщи­ки из племени Седанг-мой, нанятые автором, остригли себе волосы, по примеру рабов, так как отношение между рабом и хозяином было единственным известным им отношением господства – подчинения. Члены этого племени признались автору, что его манера обращаться с ними как с рав­ными вызывала у них состояние тревоги. В некоторых слу­чаях право на знаки угнетения выражают сами угнетенные. Так, во время гитлеровской оккупации датчане носили жел­тые еврейские повязки по примеру своего короля. Неосуществление сеньором своих прав, вроде права первой ночи, может даже рассматриваться как тяжелое оскорбление. Этот ритуал нельзя сводить просто к явлению психического ма­зохизма, так как последний, представляет собой только ту общую почву, на которой он становится возможным. 

Всякое изменение в ритуале угнетения может вызывать страх и тревогу угнетенного. Эффективность техники «промывки мозгов» в Китае связана во многом с тем, что при этом имеет место такое чередование мягкого отношения и жестокости, которое не поддается какому-либо осмыслива­нию как ритуал угнетения. Сам этот ритуал может отделять­ся от человека, превращаясь в некую почти независимую от него категорию. Это объясняет, почему угнетенные и уг­нетатели могут легко меняться местами.

Другой социологический вопрос, поставленный на ма­териале Спарты, связан с идеалом группы, или групповым идеалом. Это понятие было использовано Г. Рохеймом по ана­логии с понятием Фрейда «идеал – я» /совокупность идеализированных представлений человека о себе самом/. Дей­ствительно, каждое общество создает свой групповой иде­ал, причем число относящихся к этой категории всегда ог­раничено. В Спарте это суровый свободный воин, у индей­цев-могавков – шаман-целитель, особенно если он к этому еще и знаменитый воин, у меланезийцев – богатый человек, способный устраивать общественные пиры, у индейцев квакиутль – это вождь, наделенный чертами мегаломана и параноика /см. работы Рут Бенедикт/. Как ни странно, мы пло­хо представляем себе групповой идеал Афин, ибо единст­венным источником здесь служат, труды афинских интеллек­туалов, которые явно преувеличивали, приписывая эту роль самим себе. Для выявления этого идеала требуется, однако, наличие большего числа представителей обратного ему контридеала. Это связано с очень широким понятием дополнительных общественных ролей /например, мужчина-женщива, доктор-больной, хозяин-работник, спартанец-илот/. Главная психологическая функция негативного иде­ала – оттенять положительный идеал и наглядно демонстри­ровать то, чего члены общества должны избегать. Так, со­гласно Плутарху, спартанцы сами культивировали пьянство среди илотов, а затем демонстрировали пьяных илотов мо­лодым спартанцам в виде отрицательного примера. Молодых ладей также поощряли совершать насилия над илотами, что в конце концов развивало в них чувство своей безнака­занности и способствовало воинской смелости спартанцев. Выражаясь психоаналитическим языком, происходит парадоксальный обмен  между «идеалом-я» илота и «супер-эго» спартанца. Высокоразвитый  спартанский «идеал-я» / «гражданские доблести»/ требовал для своего поддержания сохранения архаического и примитивного «супер-эго». При таком разрыве между «идеалом-я» и «супер-эго» функции последнего были бы блокированы, тем более, что «идеал-я» выполнял для него роль защитного барьера. Они нуждались в постоянной внешней поддержке со стороны «контридеала». Можно даже сказать, что илот выполнял для спартанца функции экстериоризированного «супер-эго», наглядно воплощая в себе существовавшие для него запреты /такие, как трусость, пьянство, от­сутствие гражданских добродетелей/. Существование подоб­ных механизмов не ограничивается одной Спартой, отно­сясь ко многим ситуациям угнетения-подчинения. С карикатурной четкостью они проявляются в китайской процеду­ре «промывки мозгов». «Идеал-я» жертвы переносятся здесь на виктимизатора и вместе с тем установки его «супер-эго» претерпевают полную инверсию. Иначе говоря, жертва са­ма начинает приписывать себе все позорные качества.

С подобным явлением мы сталкиваемся и в совсем дру­гую эпоху. Так, согласно Дж. Долларду[4], власти на юге США стремятся, чтобы негр соответствовал тому стереотипному образу, который составил о них белый. Они должны быть безответственны, сексуально распущены. Чем больше облик негра отличается от того, что считается достойным белого человека, тем на большее снисхождение закона он может рассчитывать. Если один белый ранит другого ножом, то будет немедленно арестован, но если то же произойдет среди негров, полиция предпочтет закрыть на это глаза. Сам образ угнетенного вырабатываемый подобными мерами, должен оправдать саму систему угнетения.

Вид страданий угнетенных также, как правило, никогда не устраивал угнетателей. От них требуется внутреннее соучастие в акте угнетения. Как это еще в античное время выразил Зенон, раб, знающий свое рабство, какою-то частью своего «я» еще продолжает быть свободным. В этой связи понятны и такие обычаи спартанцев, как их стремление заставить илотов активно выражать скорбь о своих умерших царях.

Именно этот момент в системе угнетения имеет особенно тяжелые последствия, ибо ведет к общей дезориентации и распаду целостности сознательного я, нарушению функций ориентации. Заставить человека потерять веру в данные своих органов чувств, убедить его в том, что черное является белым, всегда означает тяжелую травматизацию и может вести к настоящему психозу.

Когда после роковой для спартанцев битвы при Левктрах /34 г. до н. э./, фиванцы подошли к самой Спарте, спартанцам не оставалось ничего кроме последнего отчаянного средства – призвать в армию илотов, обещав им сво­боду. На этот призыв откликнулись 6 тыс.человек! Преж­де спартанцы вероломно убили 2 тыс.илотов, отличившихся в Пелопоннесской войне, которым были предоставлены за это гражданские права. Наглости спартанцев, которые просто не могли представить, что илоты могут им не поверить, отвечала, однако, доверчивость самих илотов, которую нельзя рассматривать иначе, как проявление дезориентации. Само наличие подобных фактов гарантировало сохра­нение существующей системы. Сама дезориентация обеспе­чивала известную внутреннюю безопасность, делала жизнь терпимой, хотя и ценой психической регрессии.

В конечном счете илоты выполняли для спартанцев важ­ную психическую функцию. Последние могли фиксировать на них собственные скрытые пороки и неврозы. Спартанцы как бы имели возможность всегда видеть их со стороны, осущест­вленными в илотах. Это – явление, аналогичное тому, что именуется во французской психиатрии fou par delegation /безумием по выбору/. Так, наличие одного душевнобольно­го позволяет другим членам семьи проецировать на него свой психоз. Выздоровление в таких случаях означает пси­хологический крах для семьи и открытые симптомы начина­ют проявляться у других. Близок к этому и тип жены «тер­пеливой Гризельды», которая выходит замуж за пьяницу, покорно сносит свою участь, и все восхищаются ее терпе­нию. Если, однако, муж перестает пить, она теряет равновесие, часто начинает пить сама, и ее латентный невроз выходит наружу.

Здесь мы приходим к распознанию одной из важнейших функций, которые угнетенные выполняют по отношению к своим притеснителям – они позволяют последним проецировать последним чувство собственного страха вовне.. Так продолжается, пока внешние обстоятельства не приводят к смешению установившейся системы ролей. Это вызывает нарушение равновесия между «супер-эго» и «идеалом-я» и подрыв всей защитной системы «эго». Тогда общество, казавшееся столь прочным, рушится, нередко совсем неожиданно для внешних наблюдателей.

Такое время наступило и для Спарты после битвы при Левктрах. Это характерные черты обществ, несущих на себе печать патологии, в которых угнетатели столь же невротизированны, как и их жертвы. Как пишет в заключение автор, такое невидимое роение латентных психозов, в обреченных на гибель обществах остается и сейчас одним из самых мало распознанных факторов истории.

 

_____________

[1] G. L. Huxley. Early Sparta. Cambridge (Mass.),1962.

[2] H. Jeanmaire. Courtoi et Courétes. P.,1939.

[3] Д.Фрезер. Золотая ветвь. М., 1931, гл.1 и сл.

[4] J. Dollard, Caste and Class in a Soutern Town, New Haven, 1937.

.

__________________________________________________________________________________

 

п