. Реферат Д. Н. Ляликова
на тему Р. Лифтон,
«Пережившие Хиросиму»
=========
R. Lifton
Death in life. Survivore of Hiroshima.
New York, 1967. 594 p.
=========
11. Дефектные
формулировки
Любой опыт выживания (тяжелые личные потери, катастрофы и, в непрямой
форме, – психические болезни) можно назвать «путешествием на край ночи». Последующее преодоление этого опыта есть, таким образом, попытка найти
обратный путь к миру живых. На этом пути выжившего ждут многие препятствия и
западни, ведущие к «дефектным формулировкам» (impaired formulation)
его опыта.
Так,
способность к прямому выражению гнева и ненависти сама по себе облегчает этот
процесс (что наблюдалось у отдельных активистов антивоенного движения). Однако только ненависть
становится фиксированной на определенном объекте и стиль протестов
обращается в стереотип, становится препятствием для овладения пережитым. С
одной стороны, растет чувство подлинности, отравленности существования, с
другой – возникает «подпольная тема Хиросимы» – желание «сжечь весь мир»
(как говорит П. Равич, «обеспечить себе вечное алиби»[24].
Нередко
бывает, что выживший направляет свой гнев не против прямых виновников, а против других лиц или групп,
выступающих в виде «козлов отпущения» (scape-goating formulation).
Правда, в Хиросиме этот процесс выражен нечетко – в связи с полной
безличностью и космической силой бомбы, но его легко обнаружить в других
«виктимизированных группах».
Как
показывает история эпидемий средневековья, в состояниях бедствия ненависть и
страх очень легко переносятся на тех или иных случайных лиц, которые
наделяются огромной смертоносной силой, выступая в роли агентов сатаны.
Нацисты широко использовали данный механизм в условиях, сложившихся после
первой мировой войны, объявив евреев виновниками поражения и «символической
смерти Германии».
«Поиск»
такого рода позволяет пережившему хоть на время перестать чувствовать себя
жертвой, превратив в жертву другого, но в конечном счете это лишь усугубляет
его внутренние конфликты. Среди бывших узников нацистских лагерей отмечалось
сильное возмущение против католической церкви, лидеров еврейских организаций
и союзных держав, не сделавших ничего для предотвращения массовых убийств.
Оставляя в стороне вопрос об их действительной ответственности, автор
отмечает, что поиск виновных при этом (как и в других случаях) легко превращался
в погоню за «козлами отпущения»; и таким образом ненависть направлялась в
первую очередь не против прямых виновников – нацистов.
Своеобразный
поиск «внутренних козлов отпущения» можно обнаружить в движении средневековых
флагеллянтов-самобичевателей в эпоху великих эпидемий. Непреодоленная
«идентичность с мертвыми» способна вести в
крайних случаях к формулировке, направленной на собственную смерть (death-welcoming formulation)[25],
с чем, быть может, связана высокая смертность бывших заключенных вскоре после
освобождения или, напротив, в самом начале их испытаний. Более прямым путем
пошли пережившие Токийско-Иокогамское землетрясение 1923 г., которые
бросились убивать всех встречных корейцев как виновников землетрясения –
яркий образец того, как поиск козлов отпущения в условиях массового бедствия
приобретает явные черты паранойи.
«Неизгладимый
образ» катастрофы, «негатив» с которого хранится в бессознательном
пережившего, способен насыщаться воспоминаниями и образами прошлых лдет,
становясь выражением «дефективной формулировки». Так один японский профессор
(Кейсуки Кайрадо) пишет через 19 лет о том внутреннем образе, который всегда
стоит перед ним. «Блеск Внутреннего моря в летние дни и резкие шумы военного
города… Эти образы моей юности застыли во мне, как будто навсегда
зафиксированные атомной вспышкой… Это – я сам в молодые годы и в то же время
– образ давно умершего ребенка, как бы запечатленного на мгновенном снимке…»
В
этом можно видеть покровное воспоминание (screen memories), замещающее образ самой катастрофы.
Однако отождествление себя с «фотографией умершего ребенка», с застывшим
образом, есть свидетельство потери внутреннего чувства движения и
непреодоленной идентификации с умершим. Свидетель пишет о взрыве, который
«заставил все прошлое мгновенно застыть», и еще о том, что «не существует
слов, которые утешили бы морскую свинку, не знающую – причин своей смерти».
Таким образом, не наступает никакой перестройки, и образ катастрофы так и
остается невыразимым и несмываемым[26].
В этой связи воспринимается и тот
«молитвенный экстасис», который окружает все детали встречи со смертью, а,
главное, намечается понимание того механизма, посредством которого
религиозные и политические движения возникают как формы выживания. В виде
примеров автор приводит значение свидетелей смерти Иисуса для возникновения
христианства и, с другой стороны, роль выживших участников «Великого похода»
в китайской революции.
<.........................................>