.
.
ГРИГОРИЙ МАРГОВСКИЙ 

ЖЕРОНСКИЕ ПРОВИДЦЫ 

Введение в метафизическую историю 

     Эзотерическое теософское учение каббалы (1) в значительной степени повторило маршрут исторического скитальчества евреев. Не случайно часть древнейших мистических сочинений, создававшихся в I - III в. в Эрец-Исраэле и Вавилонии, дошла до нас под названием сефрут ха меркава (литература колесницы): кинетический этот термин не столько результат гностического влияния эллинов (2), сколько следствие длительной обезгосударствленности кочующего этноса, его пространственной неприкаянности. Прованс и Цфат, немецкий Вормс и каталонская Жерона - вот лишь наиболее выпуклые пункты следования мистического состава, включающего в себя десятки условно контактировавших между собою школ и слабо взимодействовавших друг с другом направлений. Тем не менее и этих кратковременных отдохновений на полустанках Евразии нередко бывало достаточно для того, чтобы душа путешествующих мистиков («йордей меркава») успела вознестись к престолу Бжественной славы («кавод») и узреть визуальные аспекты Неизреченного Имени, восседающего на троне небесном. Воздействие их экстатических видений на человеческую историю воистину универсально (3) , и остается лишь сокрушенно изумляться тому обстоятельству, что подлинный интерес к данному феномену так до сих пор и не пробудился в мировой академической науке. 
     Один из каббалистических центров Испании существовал с 1230 по 1260 гг. в утлом каталонском городишке Жерона. Здесь всего за три десятилетия бесценный самородок, добытый в предшествующую эпоху еврейскими мистиками Прованса - такими, как предельно эзотеричный комментатор прославленной «Книги творения» («Сефер-Мецира») Ицхак Сагги Нахор (Ицхак Слепой, 1165(?)-1235), подвергся филигранной профетической отделке. Сыграло свою роль ученическое благоговение перед авторитетом наставника: ведь ярчайшие представители местного кружка Эзра беянШломо и Азриэль из Жероны являлись прямыми наследниками незрячего провансальца и состояли с ним в непрерывной переписке (4). Будучи наиболее плодовитым писателем своего круга, Азриэль оставил нам не токмо рассуждения об этико-сюжетных перипетиях Талмуда, но и комментарии к системе десяти сфирот (цифровых ипостасей сокровенного Б-га, каждая из которых наделена специфическими качествами). Собственно каббалистические произведения Нахманида (раби Маше бей Нахман, сокращенно Рамбам), чье имя также связано с Жероной, немногочисленны. Однако в комментариях к Библии, оставленных этим незабвенным участником барселонского христиано-иудейского ристалища (5), легко уловить мотивы, недвусмысленно свидетельствующие об увлеченном знании каббалы. 
     Представители жеронской школы придерживались в своих сочинениях сходных методологических установок и исследовательских аксиом, варьируя лишь их элементы. Раввинистический их мистицизм весьма щедро напоен идеями неоплатонизма и прочих философских ересей средневековья. Вот что пишет об этом периоде виднейший из историков каббалистичекой мысли, точнее,основатель науки о каббале, Гершом Герхард Шолем (1897-1982): «Хотя мы имеем очень смутное, поверхностное представление о некоторых выдающихся мыслителях и не располагаем достаточными данными, чтобы прийти к определенному мнению о них всех,    исследования, проведенные в последние десятилетия, принесли поразительное обилие показательных фактов. Не следует забывать и о том, что каждая из этих ведущих личностей обладала своей собственной характерной духовной физиономией, которую благодаря ее определенности нельзя было спутать ни с какой другой. Не менее четкая граница разделяет и тенденции, каждая из которых отличается характерной терминологией и своеобразным оттенком мистической мысли.» (6) Это высказывание ашкеназийского интеллектуала, учившегося в Берлине и Мюнхе не и столь заблаговременно - в 1923 году - покинувшего будущий Третий рейх (7) - в полной мере приложимо к написанной также, по-видимому, в Жероне «Книге образа» («Сефер ха-тмуна») - анонимному произведению, посвященному сотворению и структуре мира. 
     Согласно этому сочинению безвестного каталонского каббалиста, вселенская круговерть аналогична земледельческому процессу в древнем Израиле. Как на сельскохозяйственной ниве каждые семь лет наступает новый цикл, а через каждые 49 лет - юбилейный год, так и мир создается заново каждые семь тысяч лет, причем всякий раз под влиянием одной из семи нижних сфирот, а по прошествии 49 тыс. лет наплывает юбилейное тысячелетие, когда все сущее растворяется в нетях, а нижние сфирот жадно припадают к своему источнику,третьей сфире бина («разум»)... Вот такая метафора земной цивилизации - коей, возможно, позавидовал бы сам Гесиод, увековечивший в поэтических анналах труд античного пахаря!.. 
     А теперь перенесемся на два с половиной столетия вперед, в Московию, где радеющий за восстановление единодержавия Иван III уже провозгласил себя Государем всея Руси и отказался платить дань монголам, одержав над ними зычную победу на реке Угре. Это правление, столь неприхотливо вклинившееся между царствованиями Василия Темного и Ивана Грозного, столь же покрыто тьмою неведения, сколь и пронизано предчувствием грозы. Вот как описывает его Карамзин: «Кроме внешних опасностей и неприятелей, юный Иоанн должен был внутри государства преодолеть общее уныние сердец, какое-то расслабление, дремоту сил душевных. Истекала седьмая тысяча лет от сотворения мира по греческим хронографам: суеверие с концом ее ждало и конца миру. Сия несчастная мысль, владычествуя в умах, вселяла в людей равнодушие ко славе и благу отечества; менее стыдились государственного ига, менее пленялись мыслию независимости, думая, что все ненадолго. Но печальное тем сильнее действовало на сердце и воображение. Затмения, мнимые чудеса ужасали простолюдинов более, нежели когда-нибудь. Уверяли, что Ростовское озеро целые две недели страшно выло всякую ночь и не давало спать окрестным жителям. Были и важные, действительные бедствия: от чрезвычайного холода и морозов пропадал хлеб в полях; два года сряду выпадал глубокий снег в мае месяце. Язва, называемая в летописях железою, еще искала жертв в России, особенно в Новгородских и Псковских владениях (8), где, если верить исчислению одного летописца, в два года умерло 250.652 человека; в одном Новгороде 48.402, в монастырях около 8000. В Москве, в других городах, в селах и на дорогах также погибло множество людей от сей заразы» (9). 
     Древнерусское летосчисление в описываемые времена велось «от сотворения Мира» в соответствии с хронологией, установленной еще в 4 в. александрийским монахом Панадором. Только в эпоху Петра 1 - в 1700 г. был введен счет лет «от Рождества Христова». Разница между двумя годичными шкалами составляла 5508 лет. Таким образом, без труда вычисляем, что в Третьем Риме, преисполнясь суеверного ужаса перед мистическим значением числа «7», ждали наступления «конца мира» и страшного суда к 1492 году. 
     Заметим походя, что Иван III, женившись на властной византийской царевне Софье (Зое) Палеолог, охотно перенял от супруги многие византийские обычаи и предрассудки. Глобальные племенные нашествия сопровождались коренными сдвигами в восточнохристианской общественной мысли. 
     В 1453 году от турецкого ятагана пал Константинополь - конфессиональный и культурный оплот православного Востока; под властью султана оказались греческие и восточнославянские земли. Надвигавшийся катаклизм давно уже вызывал у византий-ских витий мысль о неотвратимости всеобщей гибели. Гибель эта предрекалась в обозримые сроки: в византийской церковной литературе не раз указывалось, что мир, созданный Б-гом в семь дней, должен просуществовать семь тысячелетий... 
     В 1492 году большинство константинопольских ученых-теологов и риторов, эстетиков и лингвистов-проживало в Западной Европе. В особенности приглянулась им Флоренция, где они обрели покой и благоденствие под эгидой многосторонне одаренного и либерального Лоренцо Медичи. Некоронованный флорентийский правитель, хоть и происходил из узурпировавшей власть в городе банкирской семьи, не только покровительствовал поэтам и художникам, но и сам грешил живописными пасторалями на гибком и раскатистом обиходном вольгарре. Он приохотил к ваянию младого Микеланджело, приветил великого Леонардо, укрыл у себя преследуемого папской буллой Пика делла Мирандолу, а также содействовал преуспеянию в стенах своей Платоновской Академии премудростей греческой филологии: в лице Аргиропуло и Плифона, Халкондила и Ласкариса, беженцев из отуреченной Византии. Однако и для этого безмятежного средиземноморского уголка 1492 год обернулся трагедией. Вот как описывает гуаманист Анджело Полициано кончину Лоренцо Великолепного в письме к служащему в канцелярии миланского герцога Якало Антикварно от 18 мая 1492 года: 
     «В апрельские ноны (5 апреля,- Г. М.), около трех часов дня, за три дня до его кончины, некая юродивая, внимавшая проповеди с кафедры храма Санта Мария Новелла, вдруг обратилась в бегство с криками: «Смотрите, смотрите, сограждане, разве вы не видите свирепого быка, который пылающими рогами повергает на землю этот великий храм?» К вечеру, когда небо внезапно покрылось облаками, тотчас же кровля упомянутой базилики, покоившейся на исключительном своде прекраснейшей в мире работы, была поражена молнией, так что обрушилась значительная часть ее, и как раз в том направлении, где находился дворец Медичи, с ужасающей силой и стремительностью покатились громадные глыбы мрамора...» (10). Осколки былого величия обрушились на головы флорентийских фантазеров: сбылось вещее проклятье страстно ненавидевшего искусство Джироламо Савонаролы, чей мрачный ригоризм так эсхатологично вставлял палки в колеса Ренессансу. Спустя три с половиной месяца, в точном соответствии с пророчеством рьяно умерщвлявшего чужую плоть монаха, скончался и папа Иннокентий VII. В Риме воцарилась кровавая вакханалия: во время длительной агонии погубленного непомерным сладострастьем понтифика на улицах Вечного города было убито 220 жителей, трупы их непогребенными плавали в Тибре... Беззаконие это продолжалось до тех пор, пока, ценою бесстыдного подкупа кардиналов, не облачился в тиару Христова наместника одиозный Александр VI (Ленцуоли-Борджиа), родом из испанской Валенсии, согласно людской молве, растлитель собственной дочери Лукреции, подлый интриган и жестокий отравитель, сам в итоге скукожившийся от уготованного очередной жертве яда. Итак, видим, какие страшные конвульсии вдруг охватили Апеннинский полуостров за восемь лет до истечения пятнадцатого века. 
     О том же, что происходило в Испании в 1492 году, едва ли стоит напоминать сколько-нибудь сведущему в истории читателю. Начался он с окончательной капитуляции мавров в Гранаде, когда 2 января на сторожевой башне Альгамбры были подняты испанский флаг и крест вместо полумесяца, и достиг своего морального апогея 12 октября: именно в этот день развевающиеся на попутном ветру матерчатые символы иберийского пробуждения, с легкой руки генуэзского харизматика, коснулись девственного зрения туземца Гаити. Наверное, старик Гумилев не во всем был безнадежно тенденциозен: разве не назовешь пассионарным толчком оголтелый перепрыг турок-осман с Малой Азии на Балканы и логически последовавший за этим рывок испанцев в Северную Африку и «Индию»?.. Такое ощущение, что товарняк тронулся и все вагоны пришли в движение, но не сразу, а, как водится в механике, постепенно: этнос за этносом, иногда в шахматном порядке. 2 августа 1483 года папа Сикст IV, опасаясь лишиться последней цитадели католичества на Западе, разродился декретом о создании постоянного «священного» трибунала в Кастилии во главе с генеральным инквизитором. Эта синекура заплечных дел мастера досталась исповеднику королевской четы, доминиканскому изуверу Томасу Торквемаде, чья бабушка по отцовской линии происходила из марранов. За 18 лет своей карьеры этот виртуоз костра и дыбы «1022 жертвы сжег живьем, 6860 сжег фигурально после их смерти или по случаю их отсутствия и 97.321 человека подверг опозорению и исключению из службы на общественных и почетных должностях. Общий итог этих варварских казней доходит до 114.400 навсегда погибших семейств» (11). В 1484 году Сикст IV в личном послании Торквемаде, передавая похвалу в его адрес кардинала Борджиа (будущего Александра VI), присовокуплял от себя: «Мы слышали этот отзыв с большой радостью, и мы в восторге, что вы, обогащенные познаниями и облеченные властью, направили свое усердие на предметы, возвеличивающие имя Господне и полезные истинной вере. Мы ниспрашиваем на вас Божье благословение и побуждаем вас, дорогой сын, продолжать с прежней энергией и неутомимостью способствовать укреплению и упрочению основ религии, и в этом деле вы всегда можете рассчитывать на нашу особую милость». Но, обрушивая пытки и казни на «новых христиан», которых он параноидально подозревал в тайном предпочтении иудаизма, верховный инквизитор, в конечном счете, вострил клыки на собственно еврейскую общину Испании. И пафос национально-религиозного сплочения служил отменным прикрытием реваншистскому зуду его раскуроченного либидо; давнишний рубец никак не остывал на сердце доминиканца: будучи юношей, Торквемада влюбился в прелестную мавританку, но та, как водится, предпочла ему сына Ислама... «Какая связь с юдофобией?» - спросите вы и будете наивно правы. В том-то и весь фортель тогдашнего истосковавшегося по фундаментализму христианского сознания, ощущавшего себя зажатым в мавританско- турецких тисках с Востока и Запада: пребывая в глубокой депрессии, католический мир не мог не отреагировать на миф о «внутренних врагах» - и потому инстинктивно выработал стратегему, а быть может, и первую в истории геополитическую доктрину, согласно которой иудеи являлись тайными пособниками исламского мира, чему, якобы, являлось подтверждением и внешнее сходство культурно- жизненных укладов, и то радушие, с каким испанские изгнанники были приняты в Оттоманской империи. На формирование этой крайне поверхностной «модели мира», очевидно, повлияли и беглые византийцы: такие, как Андрей Палеолог, брат русской царевны Софьи, затеявший бессильный флирт с августейшей четой Арагона и Кастилии и даже отказавший Фердинанду и Изабелле свои наследные права на восточную империю. Как известно, именно грекоязычная интеллигенция располагала наиболее древними и обстоятельными трактатами по научному антисемитизму. Не стоит также забывать, что еще в июле 1439 года на Флорентийском соборе была заключена уния между католической и православной церквами при условии главенства папы. В том же году п атриарх Константинопольский Иосиф III скончался в Испании: не исключено, что он за полтора десятилетия предвидел духовное и политическое иссекновение Византии - и, сверяя свое отчаяние с календарем монаха Панадора, мог заразить мильенаристским ожиданием гласа архангеловых труб кое-кого из испанских католических чинов. 
    

31 марта 1492 года, под фанатичным нажимом Торквемады, властителями Пиренеев был подписан эдикт об изгнании евреев из Испании и ее владений, согласно которому иудеи обязывались до конца июля, будто нарочно к наступлению 9 Ава, покинуть страну. Эдикт опирался на трухлявую версию, что-де сыны Израилевы совращают христиан в иудаизм и марраны не могут из-за их ветхозаветного влияния стать честными католиками. Попытки придворных евреев, в частности Ицхака Абраванеля и Аврахама Сейнера, добиться отмены постановления путем привычного умасливания сильных мира сего оказались безуспешными, и вечно мятущееся племя безмолвно покинуло Испанию. Дома и утварь сбывались за бесценок, предвещая грядущую неоднократную девальвацию пессо, конфискуемое общинное имущество приспосабливалось для учреждения монастырей и церквей: метаморфоза, весьма закономерно, по убеждению испанцев, вытекающая из предшествовавшего исторически архитектурного остамбуливания Константинополя... По оценке историков, число изгнанников достигло пятой части миллиона - а от такой цифры любому из тогдашних демографов грозило свихнуться! Большая часть евреев обрела временный кров в соседней Лузитании, около 50 тысяч миновали Геркулесовы столпы и первыми изведали ревностное гостеприимство марокканских горлодеров; самые удачливые нашли убежище в Оттоманской империи, единственной крупной державе, открывшей, по язвительному замечанию султана, доступ потенциальным своим обогатителям; небольшое число переселилось на родину «Гептамерона» или в соседний с Наваррским графством папский Авиньон. Изгнание привело к перемещению центра еврейской духовной жизни в страны Центральной Европы и Малой Азии, но, как говорится, ничего не попишешь: абсолютно незыблемым в веках остается только Престол Его Славы. 
     Катастрофа 1492 года судьбоносно преобразовала внешнюю оболочку каббалистических исканий, не затронув их духовной сердцевины. Еврейские мистики провозгласили идею о необходимости и возможности влиять на приближение всемирного крушения путем возвращения к исходной точке творения. Катаклизм ожидался по достижении этого возвращения сотнями посвященных, слившихся в едином порыве увенчать точкой синтаксический период зримой событийности. Экзерсисы одиночек вплетались в медитативное устремление целой общины, подобно нитям ортодоксальной бахромы цицит. Позыв к усовершенствованию мироздания (тиккун) оборачивался грозным оружием, призванным истребить все силы зла: изничтожение дьяволовых козней отождествлялось с актом Избавления (геула). Таким образом, народ-изгой, разрозненный в силу своего распыленного состояния и обделенный правом причаститься мировой политической игры, более того, в очередной раз посланный на заклание хитроумным жребием чуждых исторических раскладов, замешал на выпавших ему страданиях расклад мистико-этический, что и послужило впоследствии залогом его физического выживания. В самом деле, формула Эйнштейна и ядерное оружие, созданное не в последнюю очередь благодаря усилиям еврейской мысли, едва ли могли возникнуть в условиях сытого и знойного существования, не перепаханного предателями-апостатами и креатурами цепкой семитской генетики в третьем поколении. А ведь именно оно, это оружие, явилось в наши времена одновременно и сдерживающим фактором для тотальной экспансии клокочущего зла, и наиболее действенной формой самозащиты для вновь воссозданного в левантийских широтах Государства Израиль. 
     Вот как освещает эту тему завидно невозмутимый Гершом Шолем: «Хотя исчисления, идеи и видения мессианского века не были существенным элементом ранней каббалы, они были ей достаточно известны, и не следует делать вывода, что каббала совершенно игнорировала проблему Избавления «в наше время». Но если она и занималась этим вопросом, то в качестве чего-то необязательного, превышающего ее основные задачи. Типичным для катастрофических аспектов Избавления, вполне осознанных каббалистами, может служить тот зловещий факт, что именно 1492 год задолго до его наступления некоторые каббалисты провозгласили годом начала Избавления. Однако этот год принес не освобождение свыше, а жесточайшее на Земле изгнание. Сознание того, что Избавление совмещает в себе понятия освобождения и катастрофы, настолько проникает новое религиозное движение, что его можно определить как обратную сторону апокалиптического умонастроения, господствующего в еврейской жизни... Мессианское учение, ранее привлекавшее внимание лишь представителей апологетики, на какое-то время превратилось в дело воинствующей пропаганды. За классическими компедиумами, в которых Ицхак Абраванель (12) кодифицировал мессианские доктрины иудаизма через несколько лет после изгнания, вскоре последовали многочисленные послания, трактаты, проповеди, апокалипсисы, в которых волны, вызванные катастрофой 1492 года, достигли наибольшей высоты. В этих сочинениях, авторы которых изо всех сил старались увязать изгнание с древними пророчествами о конце света, особенно подчеркивался искупительный характер катастрофы 1492 года. Предполагалось, что родовые схватки мессианской эры, которыми должна «завершиться» история, что авторы апокалипсисов называли «крушением» истории, начались с Изгнания» (13). 
     А теперь, наконец, вновь обратимся к упомянутому в начале нашей статьи профетическому шедевру безымянного жеронского каббалиста. Разве не был заявлен в «Сефер ха-тмуна» срок «обновления» мира каждые 7000 лет? Мир в 1492 г. и впрямь как бы родился заново: мавры окончательно изгнаны из Гранады, евреи лишились полюбившегося им пристанища, на Руси распростанялась ересь «жидовствующих» и восстанавливалось единодержавие, итальянский гуманизм переживал глубочайший из возможных кризисов, католический обскурантизм достиг немыслимого дотоле размаха, перенеся свои языческие деяния на территорию только что открытого гигантского континента. Факт налицо: панорама планеты скачкообразно изменилась, географически же цивилизация и вовсе «удвоилась», обретя в неожиданно передразнившем Старый Свет материке залог будущего равновесия сил. Разумеется, может возникнуть возражение; дескать, в жеронской «Книге образа» наверняка предрекался апокалипсис в соотнесении с собственно еврейской, а отнюдь не православной хронологией (1492 г. от Рождества Христова, согласно галахическому календарю, числился 7071 -м). Что ж, по нашему мнению, и этот «промах» наряду со внезапностью изгнания, взамен спасения, можно отнести за счет аберрации национального зрения. 
     Ведь и турки, приютившие евреев из корыстолюбивого сострадания, не ожидали, что все закончится Декларацией Бальфура. Ведь всякий народ не более, чем зигзаг прихотливого и сплошного узора человеческой цивилизации, и ни один из этносов, населяющих планету, обладай он даже столь воспаленной и тонкой исторической интуицией, что дарована носителям Моисеева закона, не способен узреть картину грядущего с исчерпывающей объективностью. Важно другое: каббалисты Жероны в первой половине 13 века продемонстрировали нам виртуозное владение духом и буквой метафизической истории-науки (если она когда-нибудь оформится как таковая), наименование которой да останется на совести автора этих строк. Метафизическая история потребна всему человечеству в целом - и потому только в таком виде гомосфера должна являться объектом ее исследований, при условии максимальной локализации временного промежутка. Иными словами, для вящей эффективности самопознания, нам не мешало бы не только рассматривать все кольца на срезе какого-то одного дерева,но и, высчитав по распилу всех стволов дубравы обруч, описанный интересующим нас конкретным круговоротом природы, определить то общее в его очертаниях, что делает реставрируемый в памяти год максимально близким к расшифровке. Подобные разработки и выкладки позволят нам провидеть болевые узлы и стигмы цивилизационного развития, взаимно корректировать геополитические доктрины различных наций и континентов, а, возможно, и предотвращать кое-какие из сейсмических бедствий истории. Видов же летоисчисления на свете существует не так много, чтобы оседлавшего компьютер специалиста затруднило перебрать их наперечет применительно к прогнозу того или иного сакрального текста. Тем паче, что, наряду с набором каббалистических сфирот, издревле притягивает любопытных пифагорейская теория чисел - едва ли более доступная для дилетантского ума, и не станет особым сюрпризом известие о том, что обе системы изначально питаются от одного сокровенного источника. 
     В качестве фактологического довеска хочется добавить, что 1492 год вправе называться также и годом рождения философского экуменизма: ведь именно тогда мятежный граф Пика делла Мирандола приступил во Флоренции к созданию одного из краеугольных своих трактатов, «О Сущем и Едином», так и оставшемся, к сожалению, незавершенным. Предприняв попытку «примирить» учения Платона и Аристотеля, Пика, руководимый свыше, двигался к созданию синкретических концепций на основе синкретических идей неоплатонизма. Опальный граф мечтал о единении философов всех стран и направлений; параллельно с Иоганном Рейхлином в Германии он изучил грамматику иврита, а помимо этого поражал современников прекрасным знанием многих древних и новых языков (греческого, латыни, арабского, арамейского): всего же, по иным источникам, он владел 22-мя наречиями - словно преднамеренно по числу букв еврейского алфавита. Пика искал ключ к познанию мира в учении пифагорейцев и вместе с тем в мистической символике каббалы. «О Сущем и Едином» обращено к его другу, Анджело Полициано, читавшему курс по философии Аристотеля во Флорентийском университете и ломавшем себе голову: как бы умилостивить в очередной раз своего покровителя Лоренцо, выступавшего против воззрений великого перипатетика. Попытку такого «оправдания» древнегреческого философа и предпринял Мирандола, радея за друга, но не завершил, ибо надобность, по смерти флорентийского правителя, внезапно отпала... Метафорически примеряясь к этому, казалось бы, рядовому эпизоду из летописи итальянского гуманизма, можно с уверенностью сказать, что развитие синкретических тенденций в современной историософии явилось бы как раз прямым «дописыванием» незавершенного труда эпохи кватроченто с целью оправдать гениальный интуитивизм каббалы в глазах представителей мировой исторической науки. 

Примечания:

1. Букв, «получение», «предание». 
2. См. пылающий миф о незадачливом кучере Фаэтоне в интерпретации Еврипида и Гете, Микеланджело и Пикассо. 
3. Очевидно, оно, с той или иной степенью погрешности, пропорционально влиянию постулатов иудаизма на развитие христианской догматики. 
4. В этом их эпистолярном общении мудрено не отметить аллюзию на послания св. Павла - также, помнится, не во все периоды жизни отличавшегося идеальным зрением. 
5. Закончившегося, несмотря на все добрые намерения благосклонного к религиозным диспутам испанского монарха Якова Аргонского, ускоренным отбытием победителя в Эрец-Исраэль. 
6. «Основные течения в еврейской мистике», т. 1,стр. 169, Иерус.,1989. 
7. Наитие уж не объяснялось ли выходом в том же году его комментированного перевода на немецкий проясняюще-светлой «Сефер ха-бахир» - книги, забредшей в облюбованный катарами Прованс предположительно с Востока?.. 
8. Места первоначального распростанения ереси «жидовствующих» - Г. М. 
9. «История государства Российского», т. 6, гл. 1 
10. «Сочинения итальянских гуманистов», стр. 241, Москва, 1985 г. 
11. X. А. Льоренте, «Критическая история испанской инквизиции», т. 2, стр. 250. 
12.  Тот самый министр финансов, который убедил Фердинанда с Изабеллой выделить средства на экспедицию Колумба-Колона,потомка выкрестов с о. Мальорка, числившего себя духовным наследником царя Давида и рвавшегося в экзотическую Индию, как видно, не только ради Золота Офяра, но и во имя воссоединения с исчезнувшими коленами Израилевыми, что, по преданию, вдохновляло  еще каббалиста Абулафию, обитали за таинственной рекой Самбатиои - Г.М. 
13. Г. Шолем, «Основные течения в еврейской мистике», т. 2, стр. 59.