I

Мой муж - сексуальный мистик и при этом жуткий лентяй: бывалоча, нагородит с три короба разных там профетических штучек с элементами глубокой эротики, а после за пишущую машинку его и оплеухами не усадишь. „Я, - говорит, - гений устного жанра, нечего тут целый эпос разводить на стигматах моего многострадального либидо!" Но я тем не менее твердо решила: буду за ним записывать, как Эккерман за Гете; конечно, он своего „Фауста" до сих пор так и не сотворил, но, во-первых, по слабохарактерности он вообще едва ли на такое способен, во-вторых же, судя по его умопомрачительным россказням, он давно уже, так сказать, един в трех лицах: треть от черта, чуток от чернокнижника и малость от невинносовращенной Гретхен...

По профессии он у меня, в принципе, литератор, о чем имеется и документальное свидетельство в виде синей дипломной корочки. Но иногда мне начинает казаться, будто словосочетание "литературный работника", титуловавшее моего благоверного примерно за год до нашего знакомства, витает эпитафией над всеми его честолюбивыми замыслами. Да и над просто замыслами. К примеру, пришкандыбал в своих вьетнамках из сортира ко мне на кухню (а я жарю гамбургеры, мальчичек еще в садике резвится) и заявляет: представляешь, как было бы здорово накропать рассказец об улитке, которая по неопытности юных лет втюрилась в жирафа!.. А чем не пара, ей-богу? - у обоих рожки торчат одинаковой формы, то есть, наличествует некая общность интересов; у нее - своя квартира, он изначально - обладатель высокого социального статуса. Словом, вообрази, задумала она, возжелала всеми присосками души прижить усредненное в своих габаритах потомство от долговязого и призналась ему в любви. Тут же под пальмой и обвенчались. Тряханул жених на радостях ствол - угощение градом посыпалось. А гости, что со всех дремучих джунглей сбежались, дабы приветствовать гибрид будущего, конечно же, потянулись к овальным плодам... Да вот беда: финики-то от недавней засухи прогоркли! „Горько!" - вопят от недовольства всякие там на халяву закусившие гамадрилы, что накануне публично зачитывали свои мадригалы молодоженам. Ну, улитка и поползла по суженой шее вверх, к пику блаженства, предвкушая медовый месяц и всякие лакомства в виде супружеского траха, целого выводка гладко причесанных улитчатых жирафиков, намурлыкивая про себя что-то из „Жироффле- Жироффля"... А когда вскарабкалась - было уже поздно рожать: климакс одолел, а целоваться и вовсе казалось неуместным.

Заслушалась я ажно его фантазиями: ай, до чего складно заливает! - Даром что гамбургеры к сковородке приросли. „Пойди,- говорю,- немедленно все пригрезившееся изложи на бумаге, а то из башки вылетит!" - „Ну, родной, - кривится в ответ, - спасибо на добром слове! Ты прямо как следователь РОВД; может, еще и подписку о невыезде тебе дать?" - Вот такой он у меня непутевый фантазер, языком молоть - сколько влезет, а как чем-нибудь более существенным поскрести - я стило имею ввиду, вы не подумайте, - так руки не доходят. Стою я на своей кухне, пригорюнившаяся, над пригоревшим, и размышляю: „Фрося, Фросечка, поросятко мое, куда ж тебя занесло? Как жить-то дальше?"

А занесло меня и впрямь далековато, - оно хоть и называется: Ближний Восток, да свет-то не ближний! Из Москвы не видать. То-то мама моя, наверное, все глаза проглядела! В Шереметьево, как водится, разрыдалась: „Деточка, куда ж тебя этот ирод тащит, да еще с неокрепшим малышом! Камо грядеши?" - Это она нарочно старославянского подпустила, дабы свое - и мое, стало быть, по Галахе если, - происхождение подчеркнуть. Она меня и Фросей-то, Ефросиньей - в пику папаше-еврею окрестила. Зато фамилия мне отцовская досталась, самых что ни есть семитских корней; а все вместе как нельзя складнее звучит: Ефросинья Эфрос. Правда, друзья подтрунивают, дескать, напоминает какую-нибудь ильфовскую героиню. Но ведь и Илья-то Ильф псевдонимом не иначе как к самому себе в персонажи метил, не говоря уже об Антоше Чехонте (будьте здоровы!)...

Так вот. Застряло у меня, значит, в ушах это мамино „камо грядеши". Лечу я заполночь по-над маковками церквей праославных, по-над степью донскою полынной, благополучно миную Понт Эвксинский, у которого под Босфором, как и положено, Дарданеллы имеются, и прилуняюсь наконец в Земле Обетованной. Именно прилуняюсь, потому что для меня это как бы иная планета. Мальчичек тут же на ручках посапывает, он перелета и не заметил. Вдруг просыпается от соприкосновения шасси с посадочной полосой и живо интересуется: „Мамочка! А мы узе в Изгаиле?" - „Ща посмотрим, детка" - не могу скрыть от него своей тревоги... Еще бы! Одна с таким заморышем перемещаюсь, да еще и на постоянное место жительства, в совершенно незнакомый климатический пояс, пристегнув ремень безопасности, хоть к этому-то как раз и не привыкать: в стране, как говорится, исхода нас частенько призывали затянуть на себе что-нибудь потуже в преддверие исполнения всех чаяний... Звоню мужу из аэропорта (он на месяц раньше меня репатриировался, чтобы осмотреться на месте, взрыхлить почву): „Славик, любимка моя, здравствуй! Я тут одна с Венькой, мне боязно: вокруг на незнакомом наречии талдычат. Приезжай, забирай нас поскорее!" - А он мне: „Фрося, слушай меня внимательно. Посмотри направо. Видишь буфетную стойку, на ней гору бутербродов и разноцветные соки в пластиковых стаканчиках? Сходи туда, поешь, попей и жди вызова в одну из кабинок, где тебе выдадут деньги и документы. После этого тебя посадят в такси и со всеми чемоданами бесплатно доставят по указанному тобой адресу. Ожидаю с нетерпением и заранее целую." - Вот так цимес! Ну да ничего не попишешь. Прошла, как мне было ведено, всю волокиту, сажает меня в свою „Тойоту" нагловатого вида таксист, разворачивается ко мне вполкорпуса и вдруг подмигивает: „Ну, камо грядеши?" - Меня, клянусь вам, чуть кондрашка не хватила от неожиданности! Он, как выяснилось, и сам-то сюда недавно прибыл из Тулы, правда, без самовара, да зато с деньжатами: вот и тачку сразу же прикупил, чтобы шекели на шины накручивать. А выраженьице это он, видать, с корешка одного исторического романа слизнул, вот и решил эрудицией козырнуть. Так или иначе, но как мне аукнулось - так и откликнулось. Счастье еще, что Славик свои объятья навстречу мне распростер в условленном месте, а не то я и вовсе бы рехнулась, потому как и сама, без этих дурацких выспренних вопрошаний, все время себя грызла изнутри и теребила: „Куда, скажи на милость, тебя понесло?"

Ах, лентяй задрипанный! Задала я ему трепку за то, что меня не встретил прямо у трапа, а он - ну оправдываться экономическими соображениями: мол, такси до Лода, да еще ночью, влетело бы ему в копеечку, а обратно его бы со мной ни за что не прихватили из бескорыстных мотивов. Ладно! Сделала я вид, что поверила его отговорке, но сама-то знаю наверняка: случись второй Потоп, он и в ковчег бы вскарабкаться поленился. Если бы его, разумеется, кто-нибудь туда пригласил... Нет, ведь вот он мне эту свою байку замысловатую, эту смачную аллегорию в духе Сальвадора Дали, не случайно в слове изваял - да так, что по всему дому пригарью запахло! Ведь он под чертовщиной этой душераздирающей нашу бренную жизнь разумеет! Кстати же и о рожках. Ведь, несмотря на наличие общей биологической детали, никакой Ной никогда не поверил бы, что жираф и улитка - одного роду-племени и потому заслуживают спасения, исходя из пресловутого принципа „каждой твари по паре"!.. А, стало быть, затонули бы мы как миленькие, пошли бы на корм пучеглазым молчальницам с радужными плавниками... И потом - вы уж простите, я снова об этих рожках, - что это за намеки такие непристойные? Ну да, Венечка, мой сын от первого брака, и его истинного папашу Славик отлично помнит, потому как они оба попеременно спускали друг друга с лестницы, пользуясь безответностью совершенно непричастных ко всей этой истории ступенек. Ну да, у Славика от первого брака подрастает в Москве знать его не желающая и слыхом о нем не слыхавшая дочурка Катенька... Но при чем же здесь все эти гадости фрейдоносные, вроде раннего климакса и среднеарифметического роста наследников? Что же он меня - совсем за коротышку держит?! Тоже мне, Гулливер. Я всего лишь двадцати сантиметров каких-то не дотянула, чтобы  с нешуточной угрозой взглянуть ему прямо в его серо- голубые глаза, зыркнуть этак свинцово и спросить без обиняков: „Ты что же, шельма жестоковыйная, на мне из-за квартиры женился? А?"

>
.

п