I
Мой муж - сексуальный
мистик и при этом жуткий лентяй: бывалоча, нагородит с три короба разных
там профетических штучек с элементами глубокой эротики, а после за пишущую
машинку его и оплеухами не усадишь. „Я, - говорит, - гений устного жанра,
нечего тут целый эпос разводить на стигматах моего многострадального либидо!"
Но я тем не менее твердо решила: буду за ним записывать, как Эккерман за
Гете; конечно, он своего „Фауста" до сих пор так и не сотворил, но, во-первых,
по слабохарактерности он вообще едва ли на такое способен, во-вторых же,
судя по его умопомрачительным россказням, он давно уже, так сказать, един
в трех лицах: треть от черта, чуток от чернокнижника и малость от невинносовращенной
Гретхен...
По профессии он у меня,
в принципе, литератор, о чем имеется и документальное свидетельство в виде
синей дипломной корочки. Но иногда мне начинает казаться, будто словосочетание
"литературный работника", титуловавшее моего благоверного примерно за год
до нашего знакомства, витает эпитафией над всеми его честолюбивыми замыслами.
Да и над просто замыслами. К примеру, пришкандыбал в своих вьетнамках из
сортира ко мне на кухню (а я жарю гамбургеры, мальчичек еще в садике резвится)
и заявляет: представляешь, как было бы здорово накропать рассказец об улитке,
которая по неопытности юных лет втюрилась в жирафа!.. А чем не пара, ей-богу?
- у обоих рожки торчат одинаковой формы, то есть, наличествует некая общность
интересов; у нее - своя квартира, он изначально - обладатель высокого социального
статуса. Словом, вообрази, задумала она, возжелала всеми присосками души
прижить усредненное в своих габаритах потомство от долговязого и призналась
ему в любви. Тут же под пальмой и обвенчались. Тряханул жених на радостях
ствол - угощение градом посыпалось. А гости, что со всех дремучих джунглей
сбежались, дабы приветствовать гибрид будущего, конечно же, потянулись
к овальным плодам... Да вот беда: финики-то от недавней засухи прогоркли!
„Горько!" - вопят от недовольства всякие там на халяву закусившие гамадрилы,
что накануне публично зачитывали свои мадригалы молодоженам. Ну, улитка
и поползла по суженой шее вверх, к пику блаженства, предвкушая медовый
месяц и всякие лакомства в виде супружеского траха, целого выводка гладко
причесанных улитчатых жирафиков, намурлыкивая про себя что-то из „Жироффле-
Жироффля"... А когда вскарабкалась - было уже поздно рожать: климакс одолел,
а целоваться и вовсе казалось неуместным.
Заслушалась я ажно его
фантазиями: ай, до чего складно заливает! - Даром что гамбургеры к сковородке
приросли. „Пойди,- говорю,- немедленно все пригрезившееся изложи на бумаге,
а то из башки вылетит!" - „Ну, родной, - кривится в ответ, - спасибо на
добром слове! Ты прямо как следователь РОВД; может, еще и подписку о невыезде
тебе дать?" - Вот такой он у меня непутевый фантазер, языком молоть - сколько
влезет, а как чем-нибудь более существенным поскрести - я стило имею ввиду,
вы не подумайте, - так руки не доходят. Стою я на своей кухне, пригорюнившаяся,
над пригоревшим, и размышляю: „Фрося, Фросечка, поросятко мое, куда ж тебя
занесло? Как жить-то дальше?"
А занесло меня и впрямь
далековато, - оно хоть и называется: Ближний Восток, да свет-то не ближний!
Из Москвы не видать. То-то мама моя, наверное, все глаза проглядела! В
Шереметьево, как водится, разрыдалась: „Деточка, куда ж тебя этот ирод
тащит, да еще с неокрепшим малышом! Камо грядеши?" - Это она нарочно старославянского
подпустила, дабы свое - и мое, стало быть, по Галахе если, - происхождение
подчеркнуть. Она меня и Фросей-то, Ефросиньей - в пику папаше-еврею окрестила.
Зато фамилия мне отцовская досталась, самых что ни есть семитских корней;
а все вместе как нельзя складнее звучит: Ефросинья Эфрос. Правда, друзья
подтрунивают, дескать, напоминает какую-нибудь ильфовскую героиню. Но ведь
и Илья-то Ильф псевдонимом не иначе как к самому себе в персонажи метил,
не говоря уже об Антоше Чехонте (будьте здоровы!)...
Так вот. Застряло у меня,
значит, в ушах это мамино „камо грядеши". Лечу я заполночь по-над маковками
церквей праославных, по-над степью донскою полынной, благополучно миную
Понт Эвксинский, у которого под Босфором, как и положено, Дарданеллы имеются,
и прилуняюсь наконец в Земле Обетованной. Именно прилуняюсь, потому что
для меня это как бы иная планета. Мальчичек тут же на ручках посапывает,
он перелета и не заметил. Вдруг просыпается от соприкосновения шасси с
посадочной полосой и живо интересуется: „Мамочка! А мы узе в Изгаиле?"
- „Ща посмотрим, детка" - не могу скрыть от него своей тревоги... Еще бы!
Одна с таким заморышем перемещаюсь, да еще и на постоянное место жительства,
в совершенно незнакомый климатический пояс, пристегнув ремень безопасности,
хоть к этому-то как раз и не привыкать: в стране, как говорится, исхода
нас частенько призывали затянуть на себе что-нибудь потуже в преддверие
исполнения всех чаяний... Звоню мужу из аэропорта (он на месяц раньше меня
репатриировался, чтобы осмотреться на месте, взрыхлить почву): „Славик,
любимка моя, здравствуй! Я тут одна с Венькой, мне боязно: вокруг на незнакомом
наречии талдычат. Приезжай, забирай нас поскорее!" - А он мне: „Фрося,
слушай меня внимательно. Посмотри направо. Видишь буфетную стойку, на ней
гору бутербродов и разноцветные соки в пластиковых стаканчиках? Сходи туда,
поешь, попей и жди вызова в одну из кабинок, где тебе выдадут деньги и
документы. После этого тебя посадят в такси и со всеми чемоданами бесплатно
доставят по указанному тобой адресу. Ожидаю с нетерпением и заранее целую."
- Вот так цимес! Ну да ничего не попишешь. Прошла, как мне было ведено,
всю волокиту, сажает меня в свою „Тойоту" нагловатого вида таксист, разворачивается
ко мне вполкорпуса и вдруг подмигивает: „Ну, камо грядеши?" - Меня, клянусь
вам, чуть кондрашка не хватила от неожиданности! Он, как выяснилось, и
сам-то сюда недавно прибыл из Тулы, правда, без самовара, да зато с деньжатами:
вот и тачку сразу же прикупил, чтобы шекели на шины накручивать. А выраженьице
это он, видать, с корешка одного исторического романа слизнул, вот и решил
эрудицией козырнуть. Так или иначе, но как мне аукнулось - так и откликнулось.
Счастье еще, что Славик свои объятья навстречу мне распростер в условленном
месте, а не то я и вовсе бы рехнулась, потому как и сама, без этих дурацких
выспренних вопрошаний, все время себя грызла изнутри и теребила: „Куда,
скажи на милость, тебя понесло?"
Ах, лентяй задрипанный!
Задала я ему трепку за то, что меня не встретил прямо у трапа, а он - ну
оправдываться экономическими соображениями: мол, такси до Лода, да еще
ночью, влетело бы ему в копеечку, а обратно его бы со мной ни за что не
прихватили из бескорыстных мотивов. Ладно! Сделала я вид, что поверила
его отговорке, но сама-то знаю наверняка: случись второй Потоп, он и в
ковчег бы вскарабкаться поленился. Если бы его, разумеется, кто-нибудь
туда пригласил... Нет, ведь вот он мне эту свою байку замысловатую, эту
смачную аллегорию в духе Сальвадора Дали, не случайно в слове изваял -
да так, что по всему дому пригарью запахло! Ведь он под чертовщиной этой
душераздирающей нашу бренную жизнь разумеет! Кстати же и о рожках. Ведь,
несмотря на наличие общей биологической детали, никакой Ной никогда не
поверил бы, что жираф и улитка - одного роду-племени и потому заслуживают
спасения, исходя из пресловутого принципа „каждой твари по паре"!.. А,
стало быть, затонули бы мы как миленькие, пошли бы на корм пучеглазым молчальницам
с радужными плавниками... И потом - вы уж простите, я снова об этих рожках,
- что это за намеки такие непристойные? Ну да, Венечка, мой сын от первого
брака, и его истинного папашу Славик отлично помнит, потому как они оба
попеременно спускали друг друга с лестницы, пользуясь безответностью совершенно
непричастных ко всей этой истории ступенек. Ну да, у Славика от первого
брака подрастает в Москве знать его не желающая и слыхом о нем не слыхавшая
дочурка Катенька... Но при чем же здесь все эти гадости фрейдоносные, вроде
раннего климакса и среднеарифметического роста наследников? Что же он меня
- совсем за коротышку держит?! Тоже мне, Гулливер. Я всего лишь двадцати
сантиметров каких-то не дотянула, чтобы с нешуточной угрозой взглянуть
ему прямо в его серо- голубые глаза, зыркнуть этак свинцово и спросить
без обиняков: „Ты что же, шельма жестоковыйная, на мне из-за квартиры женился?
А?"
>
.