II
Ну, это я, пожалуй, зря
в прошлый раз так вскипела: ничего такого он, конечно же, не подразумевал,
просто молол остросюжетный вздор, то есть предавался своему излюбленному
занятию. Раньше он хоть в особую тетрадку заносил все посещавшие его свежие
идеи, а нынче, как сменил почву, и вовсе опустился: валяется на диване
(хозяйском, потому как собственный приобретать - ютясь на воробьиных правах
в этом двухкомнатном съемном скворешнике коварной кривогубой египтянки,
- сами понимаете, нам не резон) да перебирает на пульте все сорок три телеканала.
„Я, - глаголет, - умопостигаю разнообразие мира Божьего." - М-мда-а...
К такой формулировочке и не подкопаешься. Тем более, надо признать, что
он с телевизором и впрямь как-то уж особенно интимно перемигивается в последнее
время. Началось это еще в Москве, накануне отъезда. Сидел он и тогда сиднем,
в черно-белый ящик уставившись, а тут телефон затрезвонил. Снимаю я трубку
и прошу: „Славик, чуть потише сделай" Он же - хоть бы хны, наоборот - звук
прибавил. И случилось так, что в ухо мне женский голос ехидно прошипел:
„Это вас беспокоят с санэпидемстанции. Жалобы имеются?" - И сей же миг
с экрана какой-то дородный детина, - кажется, депутат Верховного Совета,
ка-ак гаркнет: „Вот именно, товарищи, или как вас там нынче звать-величать?
– господа. У нас есть серьезные претензии к той ненародной, или лучше сказать
- инородной, интеллигенции, которая бежит из нашего разваливающегося на
глазах государства, подобно крысам с тонущего корабля!" - Ну, не чудно?
Потом, уже из Израиля, по телеку мы наблюдали крысиные повадки самих парламентских
бородачей-витий, бросивших на призвол судьбы своих смертничков-боевичков
и гуськом, крадучись покидавших Белый дом, откуда уже вились первые струйки
дыма... Я, правда, вляпалась накануне: прогуливалась по Ленинградскому
проспекту как раз в тот момент, в конце сентября, когда тереховские, что-ли,
мордовороты старушку, из любопытства нос наружу высунувшую, замесили. Тоже
мне, герои! Борются с мировым жидомасонством, а гасят своих же, посконных,
да еще и обездоленных вдрабадан...
Хорошо хоть, что я в Израиль
прилетела за неделю до самых кровавых событий. Славик мне в Москву звонил
чуть не каждый вечер да все вопил в трубку: „Я видел на экране искаженное
злобой лицо Хасбулатова. Ты немедленно должна репатриироваться, дальше
медлить просто опасно! Я сделал точную анаграмму имени этого чудовища:
Руслан Хасбулатов - это „Бунт Аллаха - россу!" - Я потом буквы соотнесла
- что-то не то: одно „в" остается незадействованным. Славик, правда, утверждает,
что эта третья буква алфавита - символ третьей мировой войны, которую развяжет
исламский полумесяц... Ой, батюшки! Чего ж мы тогда сюда-то приехали? Ведь
здесь как раз-таки этих полумесяцев вокруг - пруд пруди!..
Ну, так вот, а когда уже
ельцинская демократия расправилась с непокорными национал-патриотами, Славик
показывает мне красноречивый катрен в девятой центурии Нострадамуса:
Октябрь в день третий
- под знаком великих событий,
Возвышены будут Ругон,
Мандрагора, Оппи, Пертинанс.
Теперь Черногорец весь
мир сотрясает открытьем,
И многое грозным предстанет
для нас.
Кто такой Черногорец,
мы сразу разгадали: Хасбулатов, с гор спустившийся, ведь и впрямь открыл
внеочередной съезд. Что же касается этих четверых, здесь налицо кликухи,
которые великий провидец дал нашим отечественным мракобесам заочно, столетий
эдак за несколько до всего сыр-бора: Ругон - ясно, Руцкой; Мандрагора -
видать, Макашов; а вот Пертинанс да тем более Оппи - тут оккультист похлеще
нашего требуется, чтобы допетрить... Впрочем, как я уже говорила, муж мой
тоже не лыком шит. Пусть он и не ортодоксальный каббалист, но будущее предсказывает
весьма оригинальным способом: глазеет в телек целыми днями, а затем вдруг
- бах! - его осеняет,- ну, рожа чья-то не понравилась или кто сболтнул
чего лишнего... Славик тотчас его, голубчика, анаграммирует - и в баночку,
в спиртовой раствор. Шучу, конечно, насчет баночки. А вот еще весной 1992-ого,
увидав в первый раз гаденькую холеную физиономию Бабурина, супруг разложил
его имя и фамилию на составляющие следующей фразы: „Бес граней бури" -
что означает „предвестник недоброго"; причем, перед этим оный лихоимец
с экрана ляпнул: готовы, мол, взять власть хоть сейчас - токмо свистните,
господа дерьмократы!.. Ишь, чего захотел, лимита сибирская? Покамест он
себе втихаря гнездышко свил в валютном кооперативе, по соседству с одним
дружком Славкиным, Апраксиным, неподалеку от того самого Останкино, которое
они, долболобы, штурмовали. А мы так в ящик зенки пялим в своем съемном
скворешнике, в полной зависимости от кривогубой Клеопатры. Потолок у нее,
стервы, шелушится от ветхости, а белить - нам, ничего не возразишь: в договоре
был такой пункт -ремонт за счет квартиросъемщика... Все-таки политика -
архигрязное дело!
Да-а, житуха тут, замечу
я вам, на первых порах не ахти! Когда ехали сюда - то полагали, что придется
отвоевывать место под солнцем, а выяснилось, что все самые умные здесь
норовят остаться в тени. Престижнее всего - открыть лавку да торговать
скобяным товаром, а всякая там синэргетика, геополитика, каббалистика -
ну ее в болото!.. Хотя, мне-то, скажем, не привыкать: я и в Москве ни на
что особое не зарилась, ишачила в доме престарелых, массажировала опухшую
от домоседства генеральшу. А вот из Славика сразу депрессия полезла: он
ведь невостребованным интеллектуалом еще в России был, а здесь - и подавно
ему ничего не светит. Подался он с горя в официанты, мельтешить за чаевые,
перед праздными зеваками пробками жонглировать. Поначалу, как он ни бэ
ни мэ ни кукареку, особенно трудно было сориентироваться, кому чего и сколько
подавать. К тому же гоняли его из одного улама в другой (он от хевры работал),
а это означает - в каждой бочке затычка. С начальницей непосредственной,
Полиной, у него сразу отношения как-то не сложились. Он, еще когда только
в хевру пришел устраиваться, стал чересчур дотошно все детали выяснять:
как да чего, а что, если поднос на клиента уроню - какой срок намотают?
И ведь видит, что эта Полина уже рвет и мечет (а ей, грымзе, не много надо-то,
чтобы взбелениться) - а все одно продолжает моделировать будущее по своей,
значит, каббалистической привычке: „А что, - говорит, - если старшему официанту
в каком-нибудь из уламов мое лицо не понравится?.." - „Твое лицо понравится
всем!" - отрезала эта гадюка, а сама его с тех пор всеми фибрами возненавидела.
Так и пошло: при малейшей возможности норовит ему ловушку какую-нибудь
подстроить, в самые затрапезные забегаловки Славика посылает, не более
трех раз в неделю работой обеспечивает, а сама с каждого его шага по склизкому
кухонному полу - сантиметр в заднице прибавляет! Мало того, каждый месяц
в день получки его общитывает, недодает то шестьдесят шекелей, то сто двадцать...
Обрыдла Славику ее нечистоплотность, послал он ее ко всем чертям, сам же
в другую хевру устроился, жестко конкурировавшую с Полининой шайкой-лейкой.
А тамошний каблан, Мишель еще пуще жуликоват: урезает законную зарплату
в соответствии с полным своим марокканским произволом. Что делать? В морду
дать - асур: в тюрягу сядешь, тем более, что в суде толком-то и причину
изложить не сумеешь, поскольку безъязык, батенька, на данный драматический
момент.
Наконец, определился мой
горемыка на постоянную работу, тоже халдеем, но в приличное с виду место,
да еще с европейским на слух названием: „Рециталь". Чаевые, вроде, недурственные,
официантов кормят хорошо, да порядки уж больно строгие: бокал расшибешь
ненароком - десятку вынь да положь. Вдобавок, дедовщина царит, как в Советской
армии: на новичках все ездят, а старший по залу, Марк, бирюком косится
- приглядывается. Малый-то он, может быть, и не подлый, да есть у него
одно свойство неудобоваримое, как Славик сформулировал: „педантизм, чреватый
общим маразмом"... К примеру, не на ту полку блюдо поставишь - он к тебе
плавно так приближается и, многозначительно вздернув левую бровь, велеречиво
заводит свою волынку: „В принципе, ты, Шломо (это они, коренные, Славика
так переименовали), официант исполнительный, аккуратный. Но иногда что-то
происходит у тебя с головой такое, от чего твоя сноровка и усидчивость
(тогда уж убежливость!) изрядно проигрывают и в результате страдает профессионализм
в целом... Еханый бабай! Я вот сейчас просто пересказываю это со слов мужа
- и то меня всю выворачивает, а каково ж моей любимке было выносить подобного
зануду вживе? Этак ведь можно остатки интеллекта расплескать! Ведь эти
серые припухлости угрюмства бирючьего на Марковом лице - не от перенасыщения
духовной информацией, в самом-то деле? Еще каких-нибудь пару лет - и, смотришь,
мой Славка шерстью зарастет, ко мне неожиданно подкрадываться станет, хвост
изысканно выгибая: „Красная Шапочка, ты, может быть, внучка и преданная,
всяческой похвалы достойная, но, посуди сама: кто же так в лукошке пирожки
несет? Они ж ведь там друг о дружку трутся - возбуждаются. Ты что же, хочешь
на пирожок больше бабушке принести? Куда ты этого ублюдка потом денешь?
В подол завернешь? Нет, детка, что-то у тебя с твоей шапочкой не то творится?.."
- Это я в мужнином ключе тему развиваю; впрочем, он бы, наверное, намного
сюрней историйку завернул, - да и надо соблюдать такт по отношению ко столь
обожаемому мной и особенно моим мальчичком Шарлю Перро...
Но продолжу. В „Рецитале"
же и пришло на ум моему фантазеру неуемному абстрагироваться от тупости
происходящего. Скажем, начинает клиент права качать: ты, мол, передо мной
- как лист перед травой должон стоять, олимовское отродье, на кажинное
мановение господских ресниц реагировать холопьей угодливостью? -а не то
я тебя в гербалайф сотру! - ну, и так далее; ты же ему киваешь в знак повиновения,
а сам размышляешь - допустим, о том, в какой мере овощной салат мог послужить
моделью для будущих теоретиков эгалитарного общества (ведь писал же Флобер,
что, благодаря шампанскому, французские идеи распространились в Европе!)
- или, предположим, о том, насколько глубоко древнеримская традиция гадания
по птичьим потрохам внедрилась в быт и сознание галутных ашкеназийских
евреев, тем более, что иллюстрация этому восседает как раз напротив
и кецает, кецает эту жалкую пульку, никак с ней не разделается, хотя давно
уже пора собирать тарелки!.. Таким вот образом медитируя и пришел он к
идее аэродрома подносов - одному из самых своих гениальных замыслов.
Барменом в „Рецитале"
состоял шустрый мальчуган Марик, выкормыш Марка, с младых ногтей впитавший
в себя все тягучие соки начальнического слабоумия и как бы собственным
именем в миниатюре уменьшительно-ласкательно воспроизводивший своего покровителя.
Вот ему-то Славика и угораздило поведать свой сюжетец: „Представляешь,
Марик, стою я в очереди за гарнирами. На кухне все замерло в ожидании сигнала
к очередному чревоугодническому забегу... Вдруг слышу, как гуляш, дымящийся
на блюде, спрашивает ближайшую к нему порцию свеклы под майонезом: „Позвольте
по интересоваться, куда летите?" - „Вылетаю ближайшим рейсом к столу новобрачных",
- кокетливо сообщает та. - „Стало быть, попутчики," - решительно крякает
гуляш, демонстративно поигрывая мускулатурой в соусе, - и вдруг с бухты-барахты
ляпает: „А как бы вы посмотрели на идею совместного употребления и полного
совокупления в пищеводе жениха и невесты? А?" - „Ну что вы! Как вы можете!
-свекла вся аж зарделась от удовольствия, - Я ведь в некотором смысле...
под майонезом..." - „Это меня нисколько не смущает!" - все так же решительно
заявляет старый селадон и деловито подсаживается к ней, - и все это происходит,
как ты догадываешься, уже на борту моего подноса. Тут внезапно Марк подает
сигнал - и все мы несемся как угорелые к своим клиентам. Я, разумеется,
на бегу не успеваю проследить за развитием этого, казалось бы, легкомысленного
аэрофлирта, но когда мой поднос идет на посадку, я с ужасом замечаю, что
свекла, неистово сбросив с себя бремя майонеза, блаженно вздрагивает
в объятиях ненасытного мяса... Стоит ли, братец, упоминать о том переполохе,
о том недовольстве, что были вызваны этим непотребным зрелищем! Поверь,
титаническими ухищрениями я вымолил прощение у разобиженных молодоженов,
у их добропорядочных родителей и гостей: лишь поэтому никто на меня не
нажаловался Марку, хотя никто так и не поверил моим сбивчивым объяснениям...
" Вот такую историю присочинил мой муженек, а поскольку ему, как и любому
другому вольному художнику, требуется аудитория, то он ничего умнее не
придумал, как поведать сие шустрому Марику, который тут же настучал своему
Марку. Не потому, что имел зуб на Славика с тех пор, как его раскусил,
а так, по выработавшейся привычке...
Жаль, конечно, заведение
денежное этот „Рециталь". Но, с другой стороны, что проку дорожить теми
местами, где ни в грош не ставят нашу неповторимую индивидуальность?..
<..............................>