.
XV

В то время как Ростов скабрезнейшим образом перемигивался с Москвой - экстраполируя сексуальный мистицизм литинститутского Казановы на всю европейскую часть России, эпопея с Машами-мстительницами приближалась к своему апофеозу. "Бог троицу любит!" - издревле говаривали православные, истово крестясь и радуясь в душе, что это их искреннее убеждение ничуть не противоречит строгим уложениям полицейского государства, трехглавым Змеем Горынычем рыкавшего на своих подданных: "Больше трех не собираться!" Знаменитая - сыгравшая печальную роль в жизни моего благоверного - икона Андрея Рублева, лермонтовские "Три пальмы^, тургеневские "Три смерти", "Три помещика" яснополянского графа, "Три толстяка" циркача Олеши, - можно было бы составить увесистую хрестоматию из произведений, озаглавленных с подачи этой сакральной для христиан цифры; причем проиллюстрировать ее не только образами да складнями, но также и намозолившими всем глаза изображениями троих былинных дозорных, выискивающих в непроглядной дали столь насущно потребного им ворога; групповым портретом троих браконьеров, чревоугодничающих в лесной тиши; наконец - триединым ликом классиков марксизма-ленинизма, - словом, неохватной массой шедевров Третьяковской, опять же, галлереи... Впрочем, пусть этим займется какой-нибудь Илья Глазунов, - тем более, что после того, как мой муж раскроил его говорящее имячко на составляющие саморазоблачительного вопроса: "Иль я глазу - нов?", ему, обанкротившемуся новатору парадной мазни, просто ничего другого не остается.

Мне же хочется порассказать о третьей из Славкиных Маш - о подкидной поэтессе Стебуновой, счастливой обладательнице эротических пушкинских ножек и гоголевского по своему размаху носа... (Кстати, по этому поводу мой муж однажды, еще в Москве, пошутил: если вам кто-нибудь пожалуется, что у него провалился нос - вовсе не обязательно считать, будто перед вами сифилитик, - а что, если это просто молодой режиссер, неудачно интерпретировавший на сцене озорную повесть Николая Васильевича?..) Итак, знакомство состоялось в Центральном Доме Литераторов, где, как известно, на втором этаже отливает лаком легендарный рояль, на котором, по слухам, подбирались первые бравурные аккорды будущего гимна Союза Нерушимых Республик Свободных - изобретения, лично запатентованного старшим из тягучего выводка Михалковых. Девятнадцатилетняя Маша Стебунова (Гурвич; - вы уж простите, что я, на первый взгляд, действую теми же методами, какие использовались выхолощенными сталинскими стервятниками, норовившими обнародовать подлинные фамилии писателей-космополитов, припудренные благопристойными псевдонимами: мне это необходимо лишь затем чтобы выявить генетическую доминанту в беспорядочных спариваниях главного героя с гребнечесальщицами лирического цеха) попивала свой перегущенный кофий для начинающих, когда умудренный опытом коллега предложил ей сопроводительную рюмочку коньячку. Кокетливо согласившись, щебетливое дарование всею гусиною кожей своего пера уже предчувствовало завязку темпераментной интрижки, коей суждено было рассюжетиться на скрипучих пружинах фамильного гурвичевского дивана: причем, лишь несколькими часами позже. Перенеся ароматное кофепитие в дом своих отсутствовавших родителей, Машуня не на шутку озадачила ухажера новым рядом фатальных совпадений: жениха, с которым у нее вот уже два года ни фига не клеилось, так же как и бывшего муженька Маши Л., звали Темой; кроме того, ближайшая ее подруга, с мясом вырывавшая из нее все сердечные тайны, тоже носила редкое по своей офранцуженности имя Зизи (Зинуля)... Очевидно, привычка поверять сокровенное вприхлеб за кухонным столиком сработала и на сей раз: с особой самоистязательной трогательностью Стебунова посетовала на то, что жених не способен удовлетворить ее в постели - отчего их будущий брак, как она опасается, в скором времени может распасться. "Хм, - резонно заметил гость, - стоит ли тогда вообще выскакивать за него замуж?" - "Ах! -всплеснула выгоревшими ресницами мученица оргазма, - к несчастью, мы с ним помолвлены..." - И, чуток помешкав, добавила: "Ужели мне и впрямь ни разу в жизни не приведется испытать это неземное блаженство!.." -  "Не печалуйся, глиста ради" - преобразился врубившийся, куда она клонит,  раздариватель острых ощущений. - "Если пожелаешь, я сумею восполнить этот пробел в твоей творческой биографии". Машуня мигом рассталась со скорбью и, наскоро дожевав сухарик ("Последний..." - как она с жалобой в голосе пояснила, по-пеликаньи заглатывая не доставшееся гостю лакомство), обрадованно встрепенулась: "Пошли!" - Слово это, столь емко вобравшее в себя и приглашение в спальню, и призыв к пошлости, и предложение - пока еще не поздно -послать ко всем чертям ни к чему не обязывающую случку, зацепило филологический слух сочинителя лишь первым из своих значений. 

Дело в том, что в описываемый период Славик, страдавший от поочередных домогательств Моск-Рост-овцевой, изнывал еще и от повторно-безответной любви к Маше Л., доведенной грубыми мужниными фортелями до состояния полной фригидности. Таким образом, в откровенно озабоченном поведении Машуни Стебуновой (назовем ее для наглядности Антимашей) он вычитал отведеннуюя ему заранее веселую роль - альтернативную той, исповеднически-скопческой, которую он с неугасавшей надеждой продолжал играть при аморфной бердяеведихе...

"Ах! Только ли единственный раз мне суждено было изведать это наслаждение?" - риторически прошептала блудница погорелого шапито, щекоча белесыми ресницами секрет его успеха у вертихвосток. Заново воспрявший партнер поспешил ее разуверить и в этом наивном заблуждении. В самый драматический момент ключ зашебаршился в замке, это означало: пришел с работы парикмахер, стригший народных артистов, реже - заслуженных и уж совсем иногда - непородистых студентов ГИТИСа, из одного разве что уважения к пословице "с паршивой овцы - хоть шерсти клок!" Будучи искуснейшим садовником кустистыхлицедейских шевелюр, папаша, однако же, неизменно попадался на кустарнейшие увертки своей дочуры и поэтому, когда он поскребся в спальню, а Машуня истошно завопила: "Пожалуйста, не входи, ты засветишь нам пленку!", - цирюльнику и в голову не могло прийти, что его водят за нос (быть может, еще и потому, что водить за нос клиента - обследуя качество накануне выбритого затылка - всегда  было его профессиональной прерогативой). Когда же, спустя четверть часа, всклокоченная Антимаша прошмыгнула в коридор за руку со своим кавалером, жующий ливерную папаша невнятно пробурчал: мол, пора бы ей постричься, и даже не додумался поинтересоваться, вышли ли у них снимки...

В тот вечер они на такси объездили пол-Москвы, так как у тщеславной поэтессы возникла настоятельная потребность похвастаться своим трофеем перед многочисленными знакомыми и наперсницами. Из всего этого галопа по европам Славику запомнился только визит к Зизи, которая, в отличие от преподавательницы французского - неравнодушной к нравственному кризису Маши Л., оказалась словоохотливой Антимашиной ровесницей, неоднократно в качестве вольнослушательницы посещавшей... Педикюровский тошнотворный семинар. Еще несколько раз после этого они в унисон проявляли заветную фотопленку на фамильном гурвичевском пуфике. Вскоре, однако, Славик улетел в Болгарию с группой литинститутских счастливчиков и две недели кряду переваливался с боку на бок на утыканном языческими фаллосами нудистском пляже близ шелестящей смоковницами древней Аполлонии. Все полмесяца он промаялся от мучительного раздвоения личности, одна половина которой залихватски совокуплялась с сексапильной Машей Стебуновой, в то время как другая платонически витала вокруг да около суровой приверженницы религиозной философии. По возвращении в родные пенаты с ним произошло непредвиденное: Маша Л. внезапно зазвала отменного стилиста к себе в Лобню, править диссертацию: что из этой затеи вышло, мы уже знаем; Антимаша же, напротив, когда он ей позвонил, абсолютно никелированным тоном заявила, что решила с ним порвать - ибо ей опостылело всякий раз притворяться, будто она на вершине кайфа, тогда как ее не доводят даже до точки росы...

Вот так незадача! Возможно, Машу Л. и подхлестнуло к столь чаемому Славиком сближению интуитивное угадывание силуэта недавно проклю нувшейся соперницы, - но сближение это, то ли от перенапряжения, вызванного чересчур длительным ожиданием, то ли по причине "перебитого аппетита", породило лишь глубокое раскаяние в душе опорожненного воздыхателя. Что же касается верткой Антимаши, имевшей обыкновение страдальчески тихо постанывать, пока они сообща проделывали все те фокусы, благодаря которым она так заметно воодушевилась в первое время, - то расставаться с нею никак не входило в Славкины планы: должен же быть в жизни мужчины, помимо патологического, еще и нормальный секс?.. В общем, наш буриданов недотепа, сбитый с панталыку новым ударом судьбы, сильно огорчился. Когда же, выловив на Педикюровском семинаре и с крючкотворством следователя НКВД расколов сплетнелюбивую Зизи, он прознал о том, что Антимашин жених Тема попросту был два с гаком месяца в археологической экспедиции, а теперь вернулся, чтобы вновь принять под крылышко свою до дыр на колготках преданную подругу, - огорчение это мгновенно перешло в бешенство. "Ах, так он еще и археолог! Ну, докопался! - заскрипел зубами проведенный на мякине поэт, невольно вспоминая другого Тему, математика. - Что же это у них у всех занятия такие плебейские?" - и коршуном ринулся в ЦДЛ, где рассчитывал застать врасплох свою насмешницу.

Желчный пузырь безошибочно подсказал ему местонахождение парикмахеровой дочери: она, действительно, сластолюбиво барахталась в облаке кофейного пара над фарфоровой чашечкой с фирменным клеймом, - может, раздумывала, с кем бы из маститых щелкоперов спутаться на новом витке карьеры... "Спокойно, Маша, я - Дубровский!" - Славик жестко сжал ее руку и многообещающе заглянул ей в глаза. "Чего ты хочешь от меня? - затараторила любительница розыгрышей. - Я ведь тебе уже все сказала! Никакого продолжения не будет. Пошалили - и ладно!" - "Продолжение следует", - уверенным тоном заявил он. "Пусти руку!" - истерично потребовала она. - "Сначала ты поднимешься со мной наверх". - "Еще чего! " - Стебунова уничтожающе расхохоталась, едва заметно подергиваясь. Славик оглянулся и увидел важно восседавшего в кругу заискивающе сюсюкавших пузатых пьяниц статного Сержа Михалкова, автора "Дяди Степы" и прочих рифмованных изъявлений лояльности к режиму. "Алло! Михалков! Иди-ка сюда, голубчик, девушка хочет попросить у тебя автограф", - позвал того разъяренный Антимашин трахарь, не будучи даже представлен одиозному гимнописцу. Михалков вздрогул, но с места не сдвинулся. "Ты что! С ума сошел!" - иерархически подкованная Машуня от ужаса поглицеринела. - "Идем со мной, или я исполню самое широковещательное из его произведений, отплясывая с тобою „семь-сорок"!" - Славик сдернул ее со стула и, обхватив правой рукой за талию, продемонстрировал готовность осуществить угрозу. "Иду! Я иду! Пойдем - куда ты там хочешь?" - больше всего на свете она опасалась подмочить себе репутацию. На втором этаже было пустынно - если не считать, конечно, знаменитого своим партиотизмом рояля, пылившегося на излете славы. На нем-то и разложил неплохо скользившую по полированной поверхности Антимашу давший наконец-таки выход своему праведному гневу неистощимый выдумщик. "Ах! -шептала она все с тем же фальшивым надрывом, - какое унижение! Какое несмываемое пятно! Я хочу верить, что после этого случая ты уже навсегда оставишь меня в покое..." - "Готов тебе в этом ручаться!" - ответствовал он громкоговорителем, - как, однако же, и подобало моменту: ибо двумя пальцами, не глядя, подбирал, сообразно ритму телодвижений, нехитрую мелодийку советского гимна. 

<..............................>
.