.
ГЛАВА V I I
В узком коридорчике стояли караульные. Один
из них очень грубо толкнул Григория Михайловича в спину, но тот, не зная,
что надо делать, только покачнулся от толчка.
- А ну! - крикнул караульный. - Дав-вай!
Не отдавая себе отчета, Григорий Михайлович
пошел вдоль по коридорчику и через десять шагов вошел в ту пустую комнату,
через которую уже проходил, когда его привели сюда. В комнате было полутемно.
У стены стоял «Энкогнито», которому один из караульных, нагнувшись и поддерживая
в согнутом локте свою винтовку, проволокой связывал сзади руки. И у Григория
Михайловича тоже схватили руки, оттянули их назад и стали связывать. Было
совершенно невозможно понять: зачем нужно связывать руки, и для чего их
надо связывать проволокой? Но и то и другое здесь «повелось» уже давно,
и вот уж 15 лет неуклонно выполнялось каждую ночь. В связывании рук, в
связывании их сзади и, главное, в их связывании именно проволокой было
что-то странное своей несомненностью: романтика и издевательство, показ
своей силы и прятанье своей слабости. И то, что проволоку надо было вязать
не руками, а плоскозубцами, имело невысказываемую и мрачную значительность,
уходящую корнями в застенок Малюты Скуратова.
Со связанными руками Григорий Михайлович прислонился
к стене и стоял, задыхаясь, хватая куски воздуха нервными всхлипами. По
его лбу катился пот, и он чувствовал, как этот пот начинает заливать глаза.
Спазма твердым клубком сдавила горло, и невыразимо хотелось пить.
Никитин воротился из коридорчика. За ним шли
еще трое смертников, а позади шагали караульные, стуча подкованными сапогами.
И по этому стуку можно было слышать, что идут они не легко, не обычно,
а с трудом переставляют отекшие и отяжелевшие ноги.
- Давай! - приказал Никитин, и все пошли:
неровно, сбиваясь и нелепо тыкаясь. Прошли через переднюю и вышли в сад.
В саду было совершенно темно, так что караульные
зажгли карманные фонарики и держали их, освещая осужденных. Небо, вероятно,
было сплошь затянуто тучами, но дождя уже не было, только дул теплый и
очень мокрый ветер. Сильно пахло прелой листвой, и ноги слегка скользили,
неуверенно ступая в темноте. Очень смутно, в полушаге от Григория Михайловича,
проплыло пятно голого куста, и мокрая ветка царапнула его по щеке и по
шее. Потом он ступил в лужу и сразу почувствовал, как холодная вода налилась
в ботинок.
Никитин твердо шагал прямо к оранжерее. Дойдя
до входа в нее, он пропустил тех караульных, которые шли впереди, пропустил
и осужденных, пересчитал их, дотрагиваясь пальцем до плеча каждого, и вошел
последним. Внутри оранжереи, довольно широкой и очень длинной, было странно
пусто. Слева, на земляном полу, стояли две грузовые машины с зажженными
фарами, а справа, у самой стены, стоял простой некрашеный стол. Оранжерея
уходила в длину, и ее задняя стенка почти пряталась в темноте, но в этой
стене все же была видна дверь, которая вела куда-то: вероятно, в ту пристройку,
которая была у оранжереи.
За столом сидел дежурный в чекистской форме.
Он (с деланно скучающим лицом) поднял глаза и пересчитал ими приведенных.
- Все? - спросил он.
- Все! - ответил Никитин.
- Лишних нет? - пошутил дежурной шуткой, которая
была здесь принята и повторялась чуть ли не каждую ночь.
Никитин не поддержал шутки. Он вынул из обшлага
свой список и подсунул его дежурному, а тот внимательно просмотрел его,
.еще раз пересчитал глазами осужденных и что-то тихо спросил Никитина.
Никитин слегка наклонился к нему, тихо же ответил и показал пальцем на
какую-то строчку в листе бумаги, а дежурный подчеркнул эту строчку красным
карандашом. Потом Никитин отошел назад, к входной двери, и собрал около
себя караульных.
Дежурный встал, оправил на себе пояс, подергав
его вправо-влево, и крикнул в сторону грузовиков:
- Миша! Заводи!
Из кабинки машины выскочил маленький паренек,
без шапки, с растрепанными курчавыми волосами и без пояса. Он забежал вперед
автомобиля, сильно и умело крутнул ручку и подбежал к другой машине. Моторы
застучали. Григорий Михайлович не понимал, что все это значит и посмотрел
на «Энкогнито». Тот ответил подбадривающей гримасой и, кажется, даже подмигнул,
но ничего не ответил.
Дежурный пошел в глубину, отворил дверь, ушел
в пристройку и минут десять не возвращался. Наконец, он вышел оттуда, подошел
к своему столу, взял список и заглянул. Григорий Михайлович видел все это,
следя за каждым движением с внезапно обострившимся любопытством.
- Черемухин! - громко вызвал дежурный.
Один из осужденных, услыхав свою фамилию,
хотел было сделать шаг, но не смог, а только качнулся. Дежурный подошел
к нему, сильно взял его под локоть и повел вперед, к той двери, которая
была в глубине. Черемухин шел заплетающейся походкой, и по его спине было
видно, что это идет не живой человек: так шел бы гальванизированный труп.
Дежурный отворил дверь, втолкнул в нее Черемухина и тотчас же захлопнул.
Григорий Михайлович смотрел, видел и вдруг все понял: «Это, значит, там...
Это они там!» - боясь закончить мысль и сказать одно слово, подумал он.
И, боясь ждать, стал ждать: выстрела. Моторы обоих автомобилей гулко и
громко стучали, режа слух и наполняя своим стуком не только комнату оранжереи,
но и сердце, и мозг, и всего Григория Михайловича. Этот стук казался по
необыкновенному, по невозможному громким, бьющим и сводящим с ума. Он свивался
в одно вместе с блеском горящих фар, и этот блеск, казалось, тоже стучал,
как бы стараясь перекрыть стук моторов. Сердце билось в беспамятстве, и
мысли были, как куча сухих листьев в бурю: сплетались, неслись, вихрились
и взметывались. Слух напрягся до нечеловеческого предела, и Григорий Михайлович
в хаосе безумных звуков совершенно явственно услышал короткий, сухой, резкий,
какой-то особенный звук. «Уже? - именно этим словом подумал он. - Сейчас
я... Сейчас вот меня!..»
Дежурный все время оставался у двери. Когда
звук выстрела раздался, он заглянул в свой список, но никого не вызвал,
а молча пошел к группе ожидавших осужденных, не опуская руки со страшным
листом бумаги. Он шел, улыбаясь еле намеченной улыбкой, которая даже не
была похожа на улыбку: деланная гримаса. Он ли прятался за эту гримасу,
сама ли она перекашивала его рот, пугая его самого? Он шел совершенно твердым,
даже спокойным шагом, в котором было что-то деловое, и все смотрел на осужденных,
переводя взгляд с одного на другого. И Григорий Михайлович не видел ничего,
кроме его глаз. Откуда-то из глубины приближались они к нему, становились
все больше и больше, наплывали ледяным очарованием и покрывали собою все.
Григорий Михайлович, не отрываясь, смотрел в эти приближающиеся глаза и
застывал в такой мучительной спазме, что не имел сил даже откачнуться от
них: наоборот, он все наклонялся вперед, все вытягивался вперед, как будто
эти наплывающие глаза чем-то притягивали его к себе.
Дежурный подошел совсем близко.
- Веденяпин! - вызвал он только тогда, когда
подошел чуть ли не вплотную. И опустил руку со списком.
Он назвал фамилию четко и громко, и Григорий
Михайлович услышал ее совершенно явственно, но все же он не мог понять:
это его вызвали или не его? Он уже затрепетал, но стоявший слева от него
осужденный, высокий и плечистый, с породистым лицом русского барина, поднял
вверх полуседую голову и, со спокойной гордостью, негромко сказал:
- Я.
«Не меня... Нет, не меня!» - только тогда
(не мозгом, а чем-то иным) понял Григорий Михайлович. А Веденяпин не стал
дожидаться, пока дежурный возьмет его за локоть и поведет к двери, а пошел
сам: не шатаясь и даже легко. Связанные позади руки мешали ему держать
тело в привычной позе, и он принужден был излишне закидывать его назад,
но шел уверенно. Дежурный торопливо побежал за ним и хотел было открыть
дверь, но не успел: Веденяпин толкнул дверь ногой, сам открыл ее и переступил
- туда. Дежурный поспешно (чересчур поспешно) закрыл за ним дверь и снова
остановился, дожидаясь. И Григорий Михайлович опять явственно услышал выстрел.
«Почему так скоро? Почему они там так скоро?
- зачем-то взволновался он, не понимая, что именно так волнует его. - Не
успеет войти, и сразу же выстрел... Почему это так скоро?»
И вдруг он весь перекосился: его как-то больно
и даже мучительно ударил странный и отвратительный запах. Этого запаха
совсем не было, но Григорий Михайлович слышал его с такой непонятно обостренной
силой, с которой никто и никогда никаких запахов не слышит. Это было что-то
донельзя противное, гниющее и кислое, а в то же время, тяжелое и удушливое.
«Это кровь!» - неясно мелькнуло в нем, и (чуть только оно мелькнуло) он
как бы увидел лужи застоявшейся крови на цементном полу и полусгнившие
брызги уже разлагающихся мозгов, приставшие к серым стенам. Это было отвратительно
и страшно. Его затошнило. Голова закружилась.
Дежурный глянул в список и опять пошел назад.
Конечно, ему не было никакой нужды ходить для вызова взад и вперед, он
мог вызвать, стоя у двери, но он, сам не зная, почему, считал нужным соблюдать
такой порядок, словно бы это был обязательный ритуал: подойти к группе
осужденных, только тогда вызвать следующего, пройти с ним до двери, там
подождать, пока не раздастся выстрел, а потом, не спеша, вернуться назад,
все время в упор смотря на осужденных. Конечно, этот ритуал никем не был
выработан и никем не был утвержден, а сложился «сам собою», с той же простотой
и обыденностью, с какой слагается семейный ритуал за домашним обедом или
незатейливый ежедневный ритуал чиновника за его письменным столом в канцелярии.
И дежурный приходил и уходил безо всякого злого умысла, без злобного надругательства
над душами людей, которые ждут смерти. Он даже не думал о том, что каждой
лишней секундой ожидания он сводит судорогой их остановившееся сердце и
оскорбляет Бога в небесах.
Он шел назад, и опять Григорий Михайлович,
не отрываясь, приковано впивался глазами в его наплывающие глаза. Опять
все исчезло в бесформенных обрывках представления.
- Курочкин! - позвал дежурный.
«Энкогнито», слегка дернув всем телом, пошел
вперед, но на середине вдруг задержался и повернулся назад. Его лицо перекосилось
неимоверной, исступленной, гадливой ненавистью, от которой дежурный, шедший
за ним, даже остановился.
- Ну-ну! - грозно крикнул дежурный, поднимая
руку.
- Гад-ды! - проревел «Энкогнито». - С-суки!
Он захлебнулся в своей ненависти и впился
в глаза дежурного.
- А ты, Колька... Ты...
Никитин сделал было движение вперед, чтобы
поддержать дежурного, но «Энкогнито» повернулся и быстро, чуть ли не бегом
пошел к двери.
«Теперь меня! Теперь уж, безусловно, меня!»
- в беспамятстве лепетал Григорий Михайлович: их оставалось только двое.
Он уж не мог больше следить ни за чем, а только лепетал: «Теперь меня!
Теперь меня! Меня!»
- Володеев! - крикнул дежурный.
«Нет, не меня! - бессвязно пронеслось в голове
Григория Михайловича, и он почувствовал, что сейчас упадет. - Не меня!»
Он закачался, стоя на месте, и не видел, как дежурный искривлено усмехнулся,
глянул в темноту, где стоял Никитин, и подмигнул. А потом перевел глаза
и звонко крикнул:
- Отставить!
Внезапная судорога схватила клеточку мозга
Григория Михайловича, и эта клеточка крикнула отчетливо и точно: «Меня!»
Григорий Михайлович схватил взглядом неясный туман перед глазами, опять
услышал отвратительный запах прокисших мозгов и, не понимая, почему он
не идет на вызов дежурного, и почему дежурный не ведет его, попробовал
сделать шаг вперед обмякшими ногами.
- Отставить! - еще раз крикнул дежурный и
удержал его за плечо.
Григорий Михайлович сразу же тупо остановился
и замер. Нижняя губа у него отвалилась и отвисла.
- Миллер! - крикнул дежурный.
Тот осужденный, который стоял почти рядом
с Григорием Михайловичем, послушно пошел вперед, и Григорий Михайлович
бессмысленным автоматом пошел за ним. Дежурный опять остановил его за плечо
и, кажется, сказал ему что-то, но он и не слышал и не понял. Простоял с
минуту на месте, поймал короткий, резкий звук выстрела и, потеряв все в
себе, пошел опять к той двери, не дожидаясь ни возвращения дежурного, ни
его вызова. Он шел, т.е. он переставлял ноги, и было странно, что он не
падает. Дежурный сильно взял его под локоть, заглянул в глаза (его глаза
стали непонятно большими) и властно отвел его назад.
- Никитин! - крикнул он. - Получай!
Никитин подошел к Григорию Михайловичу и развязал
ему руки. Руки тотчас же повисли бессильными тряпками вдоль тела, и Григорий
Михайлович не мог ни согнуть, ни поднять их. Он смотрел тупо и все ждал,
что вот сейчас и произойдет что-то такое ужасное, чего еще не было: самое
ужасное.
- Ну! - крикнул дежурный в сторону автомобилей.
- Мишка! Стоп!
Моторы остановились, и сразу стало тихо. И
вот эта-то тишина показалась Григорию Михайловичу тем последним ужасом,
который должен прийти. Он всплеснул руками, в безумии попятился от смолкнувших
машин и пронзительно завизжал неистовым визгом. Никитин грубо дернул его
за руку.
- Брось!
И от этого короткого окрика Григорий Михайлович
оборвал свой визг и даже стал осматриваться: Никитин, дежурный, караульные...
Мишка около машин... заколоченные досками окна...
- Давай! - повернул его за плечи Никитин и
Подтолкнул к выходной двери.
- И не приходи сюда больше! - захохотал ему
вслед дежурный.
Вышли в сад. Караульные повернули и пошли
обратно во флигель, а Никитин, крепко держа руку Григория Михайловича выше
локтя, повел его по дорожке. Один из караульных пошел с ними, освещая фонариком
дорогу.
Не по-осеннему теплый воздух, мокрый от прошедшего
дождя, гладил воспаленные щеки Григория Михайловича и высушивал пот на
его лбу. Вода в лужах приветливо хлюпала под ногами, и листья мягко скользили
по грязи, когда он наступал на них. Опять какая-то ветка царапнула его
по щеке, и в этот момент совершенно явственно издалека послышался звонок
трамвая. И этот звонок, донесшийся из той жизни, которая есть жизнь, потряс
Григория Михайловича. Не останавливаясь ни на секунду (рука Никитина твердо
держала его), он несколько раз качнул головой, сделал два-три глубоких
вздоха и вдруг с пьянящей, сумасшедшей радостью понял, что все уже кончилось,
что он остался жив.
- Меня... - срываясь с голоса, пролепетал,
он.- Меня не расстреляют?
Вопрос прозвучал жалостливо и робко. Он было
глянул Никитину в лицо, но ничего не увидел в темноте.
- Д-давай! - властно и настойчиво крикнул
Никитин, еще тверже сдавливая ему локоть и не отвечая на вопрос.
<.....................................>
____________________________________________________________________________________
|