.
ГЛАВА V I
Ефрем Игнатьевич Любкин был назначен начальником
Областного управления НКВД недавно: месяца два тому назад. В управлении
говорили, что он получил какие-то особые и чрезвычайные полномочия от самого
Ежова, что у него есть в Политбюро «сильная рука», что его назначили в
управление со специальной целью «подтянуть», и что он после того получит
новое, очень высокое и ответственное, назначение «по иностранной линии».
В управлении все уже давно ждали этого «подтянуть»,
потому что ясно было: в Москве управлением не только недовольны, но и считают
его зараженным чем-то вредным и даже вражеским. Прежний начальник управления
был не просто смещен, но был арестован и тотчас же отправлен в Москву,
а вместе с ним было арестовано и отправлено в Москву два начальника отделов
и несколько старших уполномоченных. В чем было дело, и почему их арестовали,
никто толком не знал, а говорить вслух и догадываться открыто было опасно.
Поэтому догадывались тайно, молча: рисовали себе мрачные картины и ожидали
страшного для себя. Но проявлять свой страх тоже боялись и поэтому пересаливали:
старались казаться беззаботными, веселыми и даже по-странному легкомысленными.
Это могло броситься в глаза, но оно никому в глаза не бросалось, потому
что все, словно сговорившись, старались притворяться одинаково. Некоторые
же не выдерживали притворства и вели себя нервно, неровно, даже чуть ли
не истерически. А те немногие, которые старались держать себя в руках,
стали чересчур замкнутыми, хмурыми, сосредоточенными и начали смотреть
на всех остальных со странной пытливостью, с невысказанным вопросом и с
тайной угрозой в настороженных глазах.
Так было в тот сравнительно кратковременный
промежуток времени, который лежал между арестом бывшего начальника управления
и назначением Любкина. Но с этим назначением все и сразу изменилось.
«Своих людей» Любкин привез только двоих:
Павла Семеновича Супрунова, который был назначен его заместителем, и личного
шофера, угрюмого, молчаливого и всегда полупьяного.
О Любкине и о Супрунове в управлении знали
мало. Знали только, что оба они, еще в 1920 году, были посланы на работу
в ЧК, и с тех пор беспрерывно работали в органах ЧК-ГПУ-НКВД, что было
большой редкостью. Работники этих органов через несколько лет работы, обычно,
не выдерживали и настолько сильно заболевали нервным расстройством (или
даже сходили с ума), что становились негодны ко всякой работе. Другие,
может быть, выдержали бы и больше, но они таинственно исчезали по никому
не известным причинам, и о них старались больше не говорить. Если же и
говорили, то с какой-то непередаваемой, многозначительной недоговоренностью,
на что-то намекая, что-то подчеркивая, но ничего до конца не договаривая.
Приняв назначение, Любкин недели две ничем
не обнаруживал себя и ни во что не вмешивался. Все шло по-старому, но,
вместе с тем, все чувствовали себя как-то на редкость неуверенно и вели
себя как бы с оглядкой, как бы чего-то опасаясь. Через две же недели всем
стало ясно, что приглядываться Любкин умеет, и что свое управление он уже
изучил: если не во всех деталях, то правильно и крепко.
Приглядевшись же, он созвал оперативное совещание.
К 8-ми часам все были на местах в большом
зале. Сидели в рядах, сталпливались кучками в проходах, перекидывались
словами или просматривали газеты. Курили очень много, даже чересчур много,
и дым, колыхаясь, стлался вверху неровными, медленно спутывающимися полосами.
Некоторые хмурились и откровенно нервничали, а некоторые пробовали осторожно
подшучивать над собою, пряча под шуткой непонятную тревогу и щемящее предчувствие.
Ровно в 8 часов Любкин, в форме комиссара
госбезопасности 1-го ранга, с тремя орденами и в до блеска начищенных сапогах,
вошел через заднюю .дверь и прямо подошел к длинному столу, за которым
во время торжественных заседаний обычно помещался президиум. Вместе с ним
(немного сзади) вошел Супрунов. Любкин остановился у середины стола, оперся
на него обеими ладонями, слегка перекинул свое немного грузное тело вперед
и, прямо держа выбритую голову с оттопыренными ушами, негромко, но четко
поздоровался:
- Здравствуйте, товарищи чекисты!
В зале пробежал гул ответного приветствия.
Супрунов, подобранный и бесстрастный, посмотрел на собравшихся и сел у
края стола, сбоку. И очень многие видели в его позе настороженную сдержанность,
в которой была открыто видна сила.
- Я, товарищи, вас долго не задержу! - так
же негромко начал Любкин. - Речей произносить не стану, и прений мы здесь
открывать не будем, а что нужно вам знать, о том скажу. И говорить я буду
прямо, а если кому-нибудь что-нибудь не понравится, так я, предупреждаю
вас, с этим считаться не стану.
Он на минуту остановился и посмотрел на всех.
И в том, как он посмотрел, все увидели большую власть: уверенную и подавляющую.
- Начну с того, что работа нашего управления
и само наше управление ни к черту не годятся. В Москве мне прямо сказали,
что наше управление, почитай, на последнем месте по наркомату, и это совершенно
правильная оценка. И, стало быть, мне надо с вами ругаться, и ругаться
открыто, по-чекистски, но я ругаться не буду, потому что не в ругани сейчас
дело. Дело сейчас в том, чтобы с завтрашнего дня все пошло по-иному, и
оно по-иному пойдет, будьте в том уверены. А если у кого-нибудь оно по-иному
не пойдет, то я и тогда ругаться не буду, а сделаю коротко: раз - и в дамках!
Объяснений и оправданий выслушивать не стану, на всякие объективные причины
буду плевать, а буду прямо хватать субъективных виновников за шиворот и
посылать их в подвал. А оттуда - вы ж это знаете! - только две дороги:
или прямо к стенке, или туда, куда Макар телят не гонял... А это для нашего
брата хуже стенки!
Он сказал все это негромко и даже не очень
сильно, но сказал так, что все почувствовали: будет именно так, как он
сказал. А вместе с тем, почувствовали и другое: почувствовали, что каждому
даже хочется, чтобы было именно так, как он сказал, потому что хочется
подчиниться и ему и его словам. Смутно и непонятно почувствовалось, что
если жизнь столкнула тебя с Любкиным, то только в подчинении ему - путь
и выход. Сопротивление - губящая и задавливающая тяжесть, а подчинение
- спасительное избавление. По лицам присутствующих пробежали странные тени,
кое-где подняли голову и начали прислушиваться сосредоточеннее, напряженнее
и добросовестнее.
- Ну-с! - продолжал Любкин. - Сначала два
слова, так сказать, принципиального порядка. Скажу коротко, без размазывания,
а вы ловите на лету и понимайте сразу. Работа управления, - начал он слегка
отчеканивать, - должна быть вся построена на принципе партийного централизованного
демократизма. Понятно? Бюрократизм вырву с корнем, либеральничанье вырву
со всеми корнями, а антипартийные уклоны вырву так, что и земли не останется,
в которой эти корни были. Полная и чистосердечная коммунизация всего управления,
вот к чему мы должны привести наше дело. Начну с чистки личного состава.
Здесь у вас уже взяли под ноготь кое-кого, но этого мало: воздух проветрить
надо радикально, чтобы никакой вони здесь не было. Бестолковым не буду,
зря громить не стану, а все остатки ягодовщины уничтожу, в этом не сомневайтесь.
Антипартийность и малейшую связь с троцкистско-бухаринским охвостьем истреблю
жестоко, чтобы внуки и правнуки помнили. Отделу кадров я уже приказал:
совместно с парткомом, составить на каждого, без исключения, двойную характеристику:
партийную и деловую. Судить буду по обеим. Вот!
Он принял руки со стола и выпрямился. В заде
стало совсем тихо.
- Партия ставит перед органами НКВД государственную
задачу первостепенной важности: уничтожить всех врагов народа. Всех: сегодняшних
и завтрашних. Если кто думает, будто он понимает, кто такие эти враги народа,
и будто он понимает цель поставленной задачи, пусть думает это: греха в
том нет, но и надобности, скажу прямо, тоже нет. А если кто ничего не понимает,
то это и лучше: пускай не понимает. Но пусть он на своем непонимании и
остановится, пусть не доискивается: ему же будет легче. Разъяснять никто
ничего не станет, потому что не такая это задача, чтобы ее вслух разъяснять
можно было. То, что было месяц или два тому назад, - это все одни только
цветочки, ягодки же начнутся с завтрашнего дня. И будут эти ягодки такие,
что, может быть, всем страшно станет, но... - подчеркнул он паузой, - но,
повторяю, задача эта - государственная, и задача эта - первостепенной важности.
И во имя ее, надо уничтожить не только всех врагов народа, а и всех, кто
с врагами одним воздухом дышал. Понятно?
Он замолчал, минутку подумал, а потом вышел
из-за стола и стал ближе, впереди стола, у самого края невысокой эстрады.
Он видел, что сотни глаз смотрят на него и не могут оторваться, зачарованные
тем, что поднялось перед ними. Никто даже не курил. Совсем не высокий,
Любкин, когда он подошел к краю эстрады, стал казаться большим и даже громадным:
он подавлял. А он, совсем не думая об этом, неизвестным чувством чувствовал,
что он сейчас всех держит в руках. И каждый из этих всех, в свою очередь,
чувствовал на себе эти руки, чувствовал силу, перед которой он сам - ничто.
Не Любкин был этой силой, сила стояла за ним, невидимая, неопределенная
и даже без имени. Но она ощущалась каждым, как ощущается безмерная тяжесть
той скалы, которая нависла над тобою, и которая (ты знаешь это!) готова
каждую минуту рухнуть на тебя.
Подавляло то, что у силы нет ни имени, ни
лица. Не было в ней и страсти. Смутно чудилось, будто в ней есть идея,
но идея невысказываемая и непостижимая.
Лампочки в люстре горели ярко, но казалось,
что в зале все больше и больше сереет, что залу затягивает мутная мгла.
- Работать станем по-новому! - продолжал Любкин.
- И себя щадить в работе уж никак не придется. Видали, как лошадь сдвигает
с места тяжелые сани, которые примерзли к снегу? Все мускулы, все жилы,
все кости напрягает, душу в хомут вкладывает, копытами, как когтями, за
кочки цепляется: что есть духу рвет! вон из духа рвет! Вот так и мы должны
будем работать. Вы скажете, что лошадь может так напрягаться только пять
или десять секунд, а потом выбьется из сил. Так то - лошадь! А мы - чекисты.
И работать вот так, с полным напряжением сил, нам надо будет не пять или
десять секунд, а все время, месяц за месяцем. Об усталости вы мне лучше
не говорите, а о нервах лучше сами забудьте. Ежедневно арестовывать минимум
по пять человек на отделение! - начал отсчитывать и отчеканивать Любкин.
- Начальнику мест заключения в недельный срок приготовиться к приему и
представить мне план размещения арестованных. О площади пола и о кубатуре
не вспоминать, а пихать в камеры, пока стены выдерживают. Машины для перевозки
арестованных брать на производствах, шоферов брать там же, под личную ответственность
начальников кадров и секретарей партячеек. Выслать всех людей на объекты
и потуже завинтить им гайки под хвостом. Приготовить в особом порядке анкеты
на всех лиц иностранного происхождения и на всех, кто с ними хоть в чем-нибудь
связан. Главный удар - предупреждаю! - будет по антипартийным элементам
в самой партии и по буржуазным националистам. Наша первая задача: прочистить
всю область, со всеми ее учреждениями, советскими и партийными. Вот! Следствий
не затягивать, говорильню не заводить, обвинения оформлять по-стахановски,
иначе у нас скопится столько арестованных, что образуется пробка, которая
нас самих в бутылку заткнет. Как вы будете добиваться признаний и оговоров,
- это ваше дело, я в ваши способы нос совать не буду, но и учить вас не
буду. Мое дело маленькое: не мешать вам, а с вас самих семь шкур драть.
Проклятий, слез и крови не бойтесь, а вот невыполнения задания до ужаса
бойтесь. Но, - грозно поднял он голову, - но помните раз навсегда, твердо
помните и ни на минуту не забывайте: относительно методов следствия, какие
бы они у вас ни были, я ничего вам не разрешаю и ничего вам не приказываю.
Понятно? Если потом придется за эти методы отвечать, то отвечать будете
вы, а не я. При неумелом следствии неумением отговариваться не сметь: специальные
курсы проходили? инструктаж имели? опытом обменивались? То-то же! И вы
так и знайте: я всякое неумение буду рассматривать, как умышленное нежелание
выполнять партийное задание, как злостный саботаж и как нарочитое потворство
врагам народа, т. е. как вредительство на боевом фронте НКВД. Пересолить
не бойтесь, а вот если кто-нибудь недосолит, так тот пусть сам за револьвер
хватается и сам скорее стреляется. Не иначе.
В притихшем зале никто не двигался. Сила,
стоящая за Любкиным, ощущалась все сильнее, все осязаемее. Но чем сильнее
и чем осязаемее ощущалась она, тем непонятнее она становилась. Все сидевшие
в зале были коммунистами, членами коммунистической партии, и у каждого
в кармане был красный партийный билет. Но все слушали Любкина, смотрели
на Любкина и все начинали понимать: коммунизма в этой зале нет, коммунизм
здесь не нужен, коммунизм - только слово вчерашнего дня, которым сегодня
еще клянутся, чтобы завтра им проклинать. За плечами Любкина колыхалось
бесформенное, но несомненное, громадное и беспощадное. Оно невидимо накатывалось
на всех, и каждый знал: оно подавит. И каждый почти физически ощущал: смысл
всего, что есть и что будет, только в накатывающейся силе. Это она определит
жизнь каждого и всех вместе. Как имя этой силы?
Любкин говорил совсем недолго. Наметил распорядок
дня («на сон - от 6 утра до 12 дня!»), приказал выработать смены в секретариате
и в комендатуре, сказал несколько слов о кокаинистах («нюхать эту пакость
я им не запрещаю, но когда они ослабеют, я первый их с ног повалю к чертям
собачьим!») и почти сразу оборвал. С полминуты проверил себя: все ли сказал?
Немного ослабил свое тело и добавил тихо, почти дружественно:
- Расходись, ребята. Больше говорить не о
чем. Нужные инструкции получите у начальников отделов, технику работы обсудите
с ними же, а здесь болтологией заниматься нечего. Конец. Товарищу Сталину,
- повысил он голос, - наше чекистское ура!
Все сразу встали с мест и подхватили его «ура».
Тянули крик долго, стараясь не смолкать и не затихать, и кричали как можно
громче. Но Любкин слышал: в крике не было ни порыва, ни захвата, а было
что-то другое, не совсем понятное. Он слушал то затихающий, то опять вздымающийся
крик и все крепче сжимал, почти в ниточку сжимал свой рот, буравя глазами
ряды людей.
А те всё кричали. И как-то странно, до жути
странно, - никак не могли остановиться. Сначала они кричали, просто подчинившись
призыву кричать, но потом в каждом из них возникло что-то, порожденное
чуть ли не их криком: им начало казаться, будто в этом их крике «ура» есть
спасение от чего-то, как будто этот крик есть убежище от всего того, что
сказал и, главное, от того, чего не сказал Любкин. И в этом убежище можно
хоть на время спрятаться. Как будто та злая сила, которая накатывалась
на них, остановится и будет обминать их, пока они долго и громко кричат
«ура». А когда они остановятся, то злая сила посмотрит им в глаза и будет
- ужас. И они всё кричали, сами не понимая, почему они кричат, и почему
они никак не могут остановиться.
Любкин стоял у края невысокой эстрады и пристально
всматривался в передние и в задние ряды чекистов, кричащих «ура». Сам он
не кричал, а только бегал буровящим взглядом по лицам людей и не то что-то
проверял, не то старался во что-то вникнуть, не то просто выжидал. Потом
слегка, чуть заметно, дернул левым плечом и отступил на шаг назад. Постоял
и послушал еще секунд десять. А потом не резко, но решительно повернулся.
- Пойдем! - кивнул он Супрунову и, не дожидаясь
конца крика, вышел.
И чуть только закрылась за ним дверь, «ура»
сразу сбилось, скомкалось и затихло. Все зашевелились, стали поворачиваться
друг к другу и даже сходили с мест, но словно бы еще не решались выходить
из залы. Очарование все еще не проходило, и поэтому казалось невозможным
уйти отсюда. Но вот какие-то двое или трое открыли дверь и вышли. Тогда
все потянулись к двери. Выходили молча, не обмениваясь ни словом, а только
искоса вглядывались друг в друга вороватым и быстрым взглядом. Всем вдруг
захотелось как можно скорее облегченно сказать «Ф-фу!» и уйти к чему-нибудь
другому, а не оставаться с тем, что было в этой зале. Чуть ли не в каждом
было одно: завтра - будь, что будет, а сейчас надо сбросить с себя что-то
придавившее, уйти, заснуть, забыться или же напиться тупо и дико, чтобы
пьяным бредом отогнать от себя другой беспощадный бред, бред незнаемой
силы.
<.....................................>
_______________________________________________________________________________________
|