______________________________________________________________________________________________
В. Б. Окороков

МЕТАФИЗИКА ЭПОХИ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНОГО МЫШЛЕНИЯ:
специфика, сущность и тенденция развития 
________________________________________

Раздел 3, ТОПОЛОГИЯ ПОСТНЕКЛАССИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ
(СКЛАДКИ И РЕЛЯТИВИСТСКИЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ)
__________________________

Глава 1, ТОПОС И ТРАНСЛЯЦИЯ ОНТОЛОГИЧЕСКИХ ФОРМ
___________________________

§ 2. Метафизика и деконструкция

     Метафизика обрела свое онтологическое звучание не в период становления (в Древней Греции), а в Новое время, когда Лютер и Декарт придали онтологический статус мышлению. Вместе с Декартом, мысль обрела свою антропологическую сущность. «Я мыслю, следовательно существую» – в такой картине впервые метафизическое пространство бытия, и вся система наук были погружены или уравнены с существованием. Сознание человека проявилось в горизонте, а бытие увидело свой смысл в свете существования сознания. Мир природы (сущностей) оказался пантеистически равным миру сознания (Богу). Но само по себе это еще не было трагедией для «человека нового времени», ибо механизм присутствия не был нарушен (бог все еще закрывал собой бреши сознания).
     Трагедия разразилась в новейшее время после того, как Кант поместил все «знание» в критическое сознание, а Гегель уравнял в абсолюте «мир идей» (абсолютное сознание) и мир сущностей. Вся классическая метафизика располагалась в плоскости присутствия и видела мир в поле линейной онтологии или по сю сторону разума. Каждый великий философ, считают Делез и Гваттари, составлял новый план имманенции, принося «новую материю бытия» и создавая «новый образ мысли» [24, с. 68].
     Пройдя по схеме Хайдеггера длительный путь овнешвления, метафизика была вытеснена современным мышлением из онтологической плоскости и утратила свое девственное онтическое звучание. Но именно на этом постклассическом этапе своего исторического существования метафизика оказалась за чертой рационального восприятия действительности, и со всей очевидностью стал вопрос о ее закате. Там, где точные науки заняли относительно устойчивые ниши в нашем сознании, метафизике как «служанке абсолютов» места не оказалось. Наступила эра позитивного мышления. Дух склонился под тяжестью научных аргументов. Мир превратился в совокупность фактов «в логическом пространстве» [12, с. 5]. Но и эпоха «позитивного мышления» длилась недолго. К концу ХХ в. дилемма мышления: точность или абсолютность, наука или метафизика – испытала глубинное давление со стороны «духовно беспочвенного» сознания, и необходимость присутствия метафизики даже для постпозитивистов становится очевидной.
     Однако ростки беспочвенного отношения к бытию уже укоренились, и разум дал глубокие трещины. Собрать «осколки» некогда стройной системы метафизических начал оказалось делом очень непростым, если вообще возможным. Всему философскому миру стало ясно, что в прежнем виде метафизика (а вместе с ней и философия) уже существовать не сможет. Одним из следствий такой ситуации оказалось появление деконструктивного (постмодернистского) мировоззрения, дающего негативную оценку былой мощи «наук о духе», но не спешившего вычленить новую мировоззренческую и методологическую почву для этих «наук». Гадамеровское «встать в отношение к ситуации» (в «науках о духе») не оказалось эффективным: деконструктивная мысль стала в фундаментальное отношение к традиции, но не сумела в дальнейшем справиться с возникшей релятивностью. Деструкция была проведена, но в образовавшемся беспочвенном мире мысль обнаружила проблемы экзистенциального порядка. Жить в пространстве мысли без онтологий оказалось невозможно. «Впервые, – как утверждает В. Подорога, – философия начинает сталкиваться с определением собственного места, – а ведь еще недавно лишь она одна имела право распределять все «места» [56, с. 10]. Деконструктивное видение проблем мира обнаружило расхождение философии и метафизики.
     Но еще для Хайдеггера со всей очевидностью стала проблема расщепления сознания современного человека в экзистенциальном поле бытия, по крайней мере, на два уровня: рациональный и экзистенциальный, – это позволило ему территоризоровать неизвестное классическому мышлению новое (экзистенциальное) измерение бытия, и как следствие рассматривать бытие и (жизнь) человека в двух измерениях. «Формула экзистенции, – считает Хайдеггер, гласит: экзистенция есть бытие того сущего, которое в своем бытии относится к своему бытию» [70, с. 48]. Главное же состоит в том, чтобы, несмотря на расщепление, все же сохранить «механизм присутствия», то есть онтологию, в противном случае «текст», выражающий картину мира, расплывается в неопределенности новых измерений, и механизм репрезентации как присутствия исчезает за горизонтом рационального. Это в общем и произошло. Человек как бы застыл в нерешительности между двумя измерениями бытия – традиционным (классическим) и новым (неклассическим). Жизнь в традиции, утратившей статус присутствия, уже невозможна, жить в новых измерениях (не обретших таковой со всей очевидностью) еще нельзя. Для философии со всей очевидностью встал вопрос о необходимости поиска хоть какой-нибудь устойчивой онтологии.
     «Ситуация времени» обнаруживает себя в старом континууме сознания как рациональность, которая является лишь первым линейным приближением бытия, иначе говоря, линейной суммой (классических) онтологий. «Рациональное мышление, – подсказывает Г. Буркхардт, – пришло в наш мир и закрепилось как линейное (располагающее вещи на линии) мышление. Весьма знаменательно, что и диалектический метод мышления сформировался также в линейный метод мышления» [9, с. 151]. Мысль приходила как линейная сумма сущностей бытия (понятий), в который необходимой, иногда, правда, незримой составляющей, представала «душа» человека, его сознание, а лучше сказать система наук. Классический человек мыслил окружающий мир только в контексте определенной системы наук, и сознание без остатка растворялось в этой системе. Он не мог представить себе бытия вне такой системы, само сознание, по существу, исчезало за горизонтом. 
     Что же произошло в неклассическую и постнеклассическую эпоху бытия философии? Критическое послекантовское сознание разрушило всю классическую систему оснований «наук о духе» и разорвало привычную онтологическую схему присутствия или механизма репрезентации сущностей. Активное сознание впервые в XIX в. конституировало себя в онтологической плоскости присутствия не имплицитно, а импликативно. Оно вышло за пределы онтологий, или другими словами, выпало из онтологической плоскости, что Ницше выразил словами, «по ту сторону добра и зла» или несколько шире: «Человечество проводит эксперимент над истиной. И, как знать, может быть оно от этого и погибнет. В добрый час». В таком эксперименте  мысль опирается не на «систему наук», а на отношение к собственным основаниям или к себе. Как поясняет Хайдеггер: «Философия не сосредоточена на своем основании. Она постоянно его покидает, и именно через метафизику» [66, с. 28]. Метафизика как наука об истинах и основаниях бытия, выпавшая из онтологической плоскости, превращается в науку об отношении к сознанию или осмыслении сознания. Сознание, оказавшееся вне очевидностей и погрузившись в мир беспочвенности, вынуждено было спешно территоризировать неизвестное ему новое пространство (или измерение), в котором рациональная онтология уже не работала, ибо сущность сознания растворила все онтологии, а вне онтологии разум начинает осуществлять перенормировку (реконструкцию) возникшей ситуации (или самих онтологий). 


     Мышление проявило себя как реконструирущая собственные основания «сущность», что на языке обыденного мышления означает: «рубить корни собственного бытия». Разум утратил ресурс достоверности. Cogito не является более «невинным высказыванием, – считает П. Рикер, – оно принадлежит эпохе метафизики, для которой истина была истиной бытийствующих, что как раз и означает забвение бытия» [49, с. 351]. Онтология рациональной эпохи, в которой мысль (в виде системы) довлела над бытием и навязывала ему свой статус, была метафизической (в классическом смысле) эпохой человечества. Там, где система наук вытесняла метафизику, там и происходил процесс ее овнешвления.
     Исторически «первая философия» развивалась в неком абсолютном пространстве и времени, а вернее, как система абсолютных, недоступных разуму истин, вне пространства и времени. Новая метафизика оказалась в более противоречивой ситуации, ведь, согласно Хайдеггеру, «метафизика в мысли об истине бытия» уже преодолена [66, с. 28].  Любая деконструкция работает в отвлеченном пространстве мысли (сознания), опирающемся на онтологию (или систему онтологий), ведь даже для разрушения традиции, а уж тем более – создания новой – необходимо погрузить деконструирующую мысль в определенное, задающее рамки деструкции или реконструкции, онтическое поле, в котором и происходит коммутация смыслов. По этому поводу французский деконструктивист Ж.-Л. Нанси пишет: «Смысл смысла... в том, чтобы подвергаться воздействию извне, быть под воздействием внешнего, а также в том, чтобы самому воздействовать на это внешнее... То, что философия подходит к «концу», означает, что она приближается... в смерти посредством смысла... к пределу, на который она была обречена изначально... : этот предел – ухватывание бытия как смысла и смысла как бытия» [41, с. 93 – 94]. Несколько иначе эту ситуацию воспроизводит Л. Витгенштейн: «Смысл мира должен находиться вне мира» [12, с. 70]. Где же? Ответ очевиден. ХХ веку известны лишь две сущности, способные вместить в себя этот расходящийся мир. Эти две сущности – сознание и язык. Все «языковые игры» сознания осуществляются в языке.
     Человек, с одной стороны, не может проводить опыт вне языка, который «присутствует» как предсознание, а с другой стороны, в рамках самого языка он не может разорвать систему истин. Так метафизика как онтология тяготеет над «опытом». И только метафизический «разрыв» истин (и ценностей) в онтологии позволяет по-новому взглянуть и на сам опыт. Опыт и метафизика всегда находятся по разные стороны онтологии (как системы или схемы знания). Как раз эту проблему были вынуждены убрать за горизонт видимости сознания деконструктивисты. 
     Они, исходя из приоритетности языка смыслов при создании любой онтологии, трансформировали метафизическую проблематику в область абсолютного критического сознания. «История метафизики, как и история Запада, является историей... метафор и метаномий, – пишет основоположник деконструктивизма Ж.Деррида, – ее матрица... служит определением бытия как наличия... Все эти названия связаны с фундаментальными понятиями, с первоначалами или с центром, который всегда обозначал константу наличия – эйдос, архе, телос, энергейя, усия (сущность, субстанция, субъект), алетейа, трансцендентальность, сознание или совесть, Бог, человек и т. д.» [32, с. 20]. Если в этом контексте заменить понятие «наличие» уже использованным выше понятием «присутсвие», то мысль Деррида становится прозрачной: в исторически сложившейся традиции наличествуют очаги логоцентризма, константы присутствия, которые конституируют метафизику как систему истин. Вся европейская мысль в деконструктивной плоскости концентрируется вокруг «онтологических брешей» (самоочевидностей), то есть «надломов сознания», которые Делез назвал «складка ми» и которые в силу своей онтологической неопределенности (беспочвенности, ведь они, сами конституируя «почву мышления» и онтологию, не могут быть определены) выпадают за пределы рационального поля бытия. По существу, они образуют в этом поле «онтологические воронки» (или другие непрозрачные для внешнего сознания топологии), названные из-за их замкнутости и недоступности воздействиям разума истинами (или в совокупности «метафизическим поясом сознания»). На протяжении всей истории философии идет перенормировка этих инвариантных, относительно рациональных преобразований, констант бытия. Современные исследования этих метафизических лакун (экзистенциальные, герменевтические и др.) показали, что их расщепление может происходить только в сильных неклассических полях сознания посредством нарушения механизмов рационального присутствия (или взгляда из других нелинейных неклассических пространств, например, экзистенциальных). Но проблема оказалась весьма сложной, ибо человек, разорвавший в собственном сознании сложившуюся исторически онтологию истины, может поплатиться за это расколом собственного бытия, которое в иных ситуациях заканчивается трагично. Горький опыт Гельдерлина и Ницше тому подтверждение.
     Деконструктивисты, может быть, наиболее систематично, хотя это и выглядит парадоксально, попытались территориализировать новые измерения бытия и конституировать зазор между различными компонентами вновь открывшегося нелинейного бытия. Логоцентризму, основанному на идее бытия как присутствия, противопоставляется идея различения и множественности бытия. 
     Деконструкция, исследуя текст и сознание, исходит из неданности бытия как полноты присутствия [3, с. 217]. Найденные ею средства «фиксации следов движущихся систем мысли» (текстов, онтологий и т. п.), различий в схемах выражения смысла дискурсов посредством нелинейных органов и механизмов (слух, говорение, власть и т. д.), призваны указать границы классической метафизики, вывести за ее пределы, найти способы нелинейной организации онтологий сознания. Но если все усилия деконструктивистов направлены на реконструкцию метафизики посредством неонтологического прочтения письма и речи (текста), то метафизика в новой ипостаси превращается в систему отношений к самой себе. В таком контексте, если рассматривать деструкцию, реконструкцию и деконструкцию не как абстрактное завоевание постмодернистского мышления, которое, согласно Деррида не может быть интерпретировано в методологической плоскости, а наоборот, как новый метод исследования традиции посредством «релятивного» ее прочтения в области сознания, они вполне могут выступить методологической базой новой метафизики. Ведь «разборка» и «сборка» традиции (например, метафизической) позволяет все еще работать в сфере сложившихся онтологических схем; и даже в условиях недоверия к разуму и классическим онтологиям такого рода онтологизация «отношения к известным онтологиям» может сослужить верную службу современной философии при создании общей теории относительности в «науках о духе», без которой, как мы это пытались прояснить, не будет найдена возможность осмыслить нелинейность современных процессов сознания. В таких нелинейных областях единственным доступным средством, не вызывающим дискурс линейных механизмов присутствия, может оказаться освоенный методологически деконструктивизм как «норма» связности различных пространств мышления (например, классических и неклассических) и топологий сознания. Частным случаем такой связности может оказаться уже освоенный метафизикой экзистенциал (как средство трансцендирования, который в определенном приближении можно рассматривать как механизм предельной деконструкции).
.
п
_____________________________________________________________________________________________