.
Марк Перельман 

ВСТРЕЧИ, БЕСЕДЫ 

     начало

     Двадцать лет был я знаком с Андреем Дмитриевичем Сахаровым: встречались и проводили вместе много времени на научных конференциях, в одно счастливое лето отдыхали рядом во время отпуска, бывал у него дома, два раза имел честь видеть Елену Георгиевну и его у себя дома. 

     Андрей Дмитриевич, смею думать, очень хорошо ко мне относился, поддерживал мои работы, представлял их к печати, присылал оттиски своих статей, охотно их обсуждал. Наши обсуждения и беседы начинались обычно с физики, потом они переходили и на многие другие проблемы. 
     Между такими встречами, в основном в Тбилиси, проходили иногда годы. Поэтому ярче замечались изменения во взглядах, в приоритете научных или политических интересов. Андрей Дмитриевич охотно отвечал на некоторые вопросы, не относящиеся к науке, к нашим профессиональным проблемам. 
     Думаю, что этими, по возможности хронологически упорядоченными записками выполняю, хотя бы частично, свой долг перед памятью Андрея Дмитриевича. 
     Рассказы и легенды об Андрее Дмитриевиче Сахарове (А. Д. С., как его тогда между собой называли, позднее - еще более уважительно - А. Д.) ходили между физиками с начала пятидесятых, особенно после того, как в 1953 г., неизвестный большинству физиков, он стал самым молодым академиком. Нас в эти легенды посвящал В. В. Чавчанидзе, ныне академик АН Грузинской ССР, бывший в одно время с А. Д. аспирантом И. Е. Тамма. 
     В рассказах об А. Д. всегда сквозило удивление перед непредсказуемостью и необычностью его подходов к физическим проблемам - даже после опубликования в 1958 г. знаменитого четырехтомника по физике плазмы с первой рассекреченной статьей А. Д. можно было лишь осторожными намеками говорить о его закрытых работах и обращениях в верха. Поэтому неожиданными оказались известия о его выступлении на Общем собрании Академии наук против Т.Д.Лысенко в 1964г.: только после страстной речи А. Д., а затем И. Е. Тамма академики-биологи осмелились поднять свой голос профессионалов с разоблачением обскурантизма в науке. Тут только, как известно, была образована комиссия АН, которая наконец похоронила этот позор всего советского научного сообщества. 
     В 1968 г. «супостаты» (то ли Би-би-си, то ли «Голос Америки») начали передавать содержание статьи Сахарова. С анализом - столь близким к перестроечному - состояния нашей экономики, стагнации общества, с предложениями необходимых реформ и предвидением неизбежной конвергенции экономических и даже социальных систем. Сразу после этих передач А. Д. Совершенно неожиданно приехал в Тбилиси на конференцию по гравитации. 
     Доклад его был необычен не только по содержанию, но и по форме: А. Д. медленно расхаживал вдоль длинных досок Большой физической аудитории Тбилисского университета, на которых было выписано всего несколько формул и рисунков, и, мягко жестикулируя, как-то по-домашнему, без подробностей рассказывал о возможных структурах пространства-времени. Ему вежливо, без энтузиазма похлопали - здесь, как и во многом, многом другом, он шел своей дорогой, и поэтому его идеи сразу не воспринимались даже специалистами. (Важно отметить и то, что 
А. Д. никогда не пытался ни приспособить свой стиль изложения к уровню аудитории, ни просто популяризировать свои идеи или достижения.) 
     После доклада В. В. Чавчанидзе представил меня А. Д., мы втроем поехали осматривать город (А. Д. был впервые в Тбилиси), пообедали в ресторане. За столом и по дороге говорили о генетике, о кибернетике, о жизни ФИАНа. А. Д. очень понравилось наше «Киндзмараули» - он по капельке цедил из бокала, которого ему хватило на весь вечер. (Позже А. Д. как-то рассказал мне, что один раз в жизни опьянел - во время войны, в эвакуации в Средней Азии они с товарищами выпили натощак по бутылке какого-то вина, есть было нечего. Этого опыта ему хватило на всю жизнь.) 
     На следующий день А. Д. должен был улетать. Я проводил его на аэродром. А. Д. в аэропорту растерялся: он не знал, что нужно регистрировать билет, сдавать багаж, ждать объявлений по радио; оказалось, что это чуть ли не первый в его жизни перелет на обычном самолете, без сопровождающих «искусствоведов в штатском». 
     Самолет, к моему счастью, запаздывал, и мы несколько часов проговорили - и о передачах «супостатов», и об экономических и социальных идеях А. Д., и о моих работах. А. Д. всегда охотно выслушивал чужие работы, если в них были свежие идеи, во всяком случае до тех пор, пока не уяснял себе их физический смысл. Поэтому когда он понял основное содержание и, видимо, согласился с ним, он спросил о дальнейших планах и, узнав о сложностях с публикацией, предложил как академик представить статью в ДАН СССР. 
     Очень спокойно, с внутренним смешком он рассказал, как его сняли и он остался безработным. Тогда, вспомнив, что на закрытые работы он был мобилизован, его «восстановили» в ФИАНе. 
     Следующая и уже более продолжительная встреча произошла в августе 1970 г. в Киеве, во время Международной (так называемой Рочестерской) конференции по физике высоких энергий. На Кавказе в то лето была холера и поэтому нас, кавказцев, которые всеми правдами и неправдами, без справок смогли пробраться через санитарные кордоны, поселили за городом, в Феофании, в великолепной новой гостинице Института теоретической физики, отстроенной тщанием семьи Шелестов. Затем тут же, подальше от города, поселили А. Д. и несколько иностранных гостей. 
     Советские физики мало контактировали с А. Д. - кто боялся последствий, а кто просто стеснялся. Иностранцы его практически не знали: уже к концу конференции знакомый американец спросил, имеет ли выступавший сегодня на секции физик Сахаров какое-либо отношение к политологу и критику советского строя Захарову или к другому знаменитому Захарову, «отцу водородной бомбы», - подвело всех отсутствие строгих правил транскрипции русских фамилий, да и организаторы не были заинтересованы в широкой популяризации работ и идей А. Д. в какой бы то ни было области. (А. Д. к этой конференции подготовил несколько экземпляров - один у меня сохранился - подборки своих статей в английском переводе для раздачи иностранным физикам, с них и началась идентификация физика и гуманиста А. Д. Сахарова за рубежом.) 
     Поэтому получилось так, что большую часть времени А. Д. проводил со мной, благо на экскурсии он не ездил, предпочитал небольшой лес около гостиницы. В городе и при появлении на горизонте кого-либо из иностранных физиков около нас всегда случайно оказывались плотно сбитые и хорошо знающие английский товарищи. (А. Д. в то время практически не владел разговорным английским, он смущенно объяснял, что в детстве изучал только немецкий, так что мне приходилось кое-как выполнять обязанности переводчика.) 
     Следившие за ним или охранявшие его люди были, по-видимому, всегда начеку, и А. Д. это знал. Однажды он мне сказал, что хочет (и притом без «хвоста») пойти к кому-то из своих киевских знакомых. В детстве, как всякий пионер, я начитался книг о подпольщиках, и мы образцово провели такую операцию: в нижнем этаже здания, где проходила конференция, стояли телефонные будки, за которыми был выход на служебную лестницу. Проимитировав сложные телефонные переговоры с переходом из будки в будку и т. д., удалось усыпить бдительность наблюдателей. В результате А. Д. ушел, я какое-то время еще звонил недоумевающим иногородним друзьям, а затем со злорадством наблюдал, как «искусствоведы» мечутся по всем направлениям. Вечером А. Д. очень по-детски смеялся, когда я рассказывал об их поисках. 
     Наблюдение за ним велось непрерывно, а после того, как вечером собралась компания тбилисских физиков вместе с А. Д. съесть арбуз в моем номере, я обнаружил на полу свежие стружки и замененные штепсели в стенах. Очень было приятно похулиганить около такого штепселя! 
     Надо сказать, что А. Д. всегда и во всем держался естественно. Был он, правда, несколько застенчив с малознакомыми, мог быть очень сухим и официальным с неприятными ему людьми, но изредка вдруг в нем прорывалась какая-то детскость, даже озорство. (К. И. Чуковский где-то писал, что, по мнению С. Я. Маршака, у каждого человека два возраста - паспортный и того ребенка, который в нем не угас. По этому, второму, возрасту А. Д. тогда было лет двенадцать.) Так, когда мы гуляли по лесу, А. Д. очень аккуратно обходил муравьиные кучки, отгибал, чтобы не повредить, ветки кустов и страшно обрадовался, когда обнаружил великолепный белый гриб, на который я чуть не наступил. Этот гриб он часа два бережно держал в руках, оглаживал, и затем отнес на кухню недоумевающим поварам. 
     Характерным в этом отношении был и случай в гостиничном ресторане, где мы - в довольно темном зале - пили вечером чай. За соседним столиком, не замечая нас, сидела небольшая компания физиков, один из них предложил вдруг тост за А. Д. и стал рассказывать о нем разные истории, правдоподобные, но не без юмора. Ситуация была комичная, А. Д. Слушал и тихо посмеивался, я хотел было привлечь к нам внимание, но он меня остановил и, только когда они уже начали пить, позвал рассказчика: «Юра Романов, и не стыдно тебе выдумывать?» Смутившиеся соседи начали уговаривать нас пересесть к ним, но А. Д. категорически отказался, он вполне был доволен потрясением своего Друга. 
     Конференция продолжалась долго. Плотность информации на таких конференциях (они проходят раз в два года, чередуясь притом, в США, у нас и в Западной Европе) чрезвычайно велика, представлены бывают сотни докладов, так что работают одновременно несколько секций, по 6-8 часов в день. Активные участники, конференцмены, как иногда говорят, выматываются за время заседаний отчаянно, а тут еще и разговоры, переговоры, почище дипломатических, поиски спонсоров и единомышленников в кулуарах, на экскурсиях или в гостиницах. 
     А. Д. в этой ситуации мужественно высиживал почти все заседания - он объяснял, что много лет занимался совсем другим, многого не знает и фактически учится, именно поэтому не боится задавать самые простые вопросы. Интеллектуальная выносливость А. Д. меня потрясала. Выслушав за день десяток, а то и больше докладов, наведя для себя порядок в их идейной стороне и значимости - все это делалось без каких-либо записей или пометок! - он отдыхал вечером за одним-двумя стаканами чая в ресторане, а затем, уже в номере, после краткого общего разговора вдруг заявлял: «А теперь расскажите что-нибудь о физике». Так я рассказал ему о своих идеях в оптике, теории фазовых переходов, что не имело никакого отношения к теме конференции или к вопросам, которыми А. Д. тогда занимался. Несколько вечеров подряд он возвращался к ним, рассматривал под разными углами, как бы укладывал в свою картину физики, потом сказал, что их ни один журнал просто так не примет, а поэтому я должен срочно написать статьи и дать ему на представление в ДАН СССР». (Я безмерно горжусь тем, что четыре мои работы А. Д. в разные годы представил в этот журнал: он очень редко это делал. При этом А. Д. каждый раз хитровато прищуривался и спрашивал, а не боюсь ли я такого представления - оно, по-видимому, автоматически делает меня «невыездным». Позднее один видный академик журил меня: ведь, зная мнение А. Д., он и сам бы представил статьи, и для ВАКа это было бы много лучше...) 
     Поражала в А. Д. тогда не только его интеллектуальная выносливость, но и самоуглубленность. Он мог за едою задуматься, ел как бы автоматически и при этом отказывался, как бы недоумевая, от предлагавшихся деликатесов. (Отец одного из организаторов конференции, В. П. Шелеста, был в то время Первым секретарем ЦК КП УССР, поэтому цены в нашем ресторане были фантастически мизерны, а обслуживание - столь же фантастически хорошим.) А. Д. не обращал на такие мелочи никакого внимания и категорически отказывался пересесть, скажем, за столик, где помещались организаторы и несколько нобелевских лауреатов, ведущих светские беседы. 
     Через полгода я привез А. Д. тексты статей, которые мы обсуждали, и поэтому был несколько раз у него дома, во Втором Щукинском проезде. (Запомнился большой холл с книжными стеллажами: великолепный подбор книг по истории физики, фотографии за стеклами стеллажей. А. Д. печатал на машинке и писал за маленьким столиком в спальне.) 
     А. Д. был вдов, хозяйство кое-как вела его младшая дочь Люба, недавно окончившая школу. Ей приходилось смотреть фактически за двумя младенцами, так как А. Д. в отношении хозяйствования не очень отличался от четырнадцатилетнего Димы. 
    

Видимо, он просто старался не утруждать себя теми делами, которые ему мешали думать. К деньгам или их отсутствию он вообще относился легко: Люба рассказывала, как однажды, проходя по улице Кирова мимо магазина «Чай - кофе», он увидел грузинский чай в металлических коробочках (чай - единственный напиток, который А. Д. любил), он, конечно, купил на все деньги, которые только получил, мешок чая, а придя домой, сказал, что вот на хлеб денег не осталось. Нужно только подчеркнуть, - такие черты не от легкомыслия: просто в момент покупки А. Д. был занят какой-то очередной проблемой - он умел полностью сосредоточиваться на главном. 
     За чаем я как-то рассказал о том чудесном, почти безлюдном месте вблизи Нового Афона, в Абхазии, где мы отдыхали летом. Дети загорелись желанием поехать к морю, на Кавказ, где ни они, ни, кажется, А. Д. раньше не бывали. В результате, после недолгих уговоров А. Д., они прилетели в Сухуми и сняли неподалеку от нас маленькую однокомнатную хибарку с балкончиком, где А. Д. мог по утрам работать. 
     Тем, кто видел А. Д. лишь по телевизору, нужно сказать, что он очень, не по возрасту, постарел, ссутулился и даже пополнел в последние годы. В 1971 г. ему было только пятьдесят, он был несколько выше среднего роста, худощав, физически, по-видимому. никогда не был силен, выражение лица обычно задумчиво-рассеянное. Последнее впечатление, впрочем, не всегда оправдывалось: А. Д., когда хотел, тонко подмечал особенности окружающих, но мнение свое очень редко высказывал. 
     Я пытался учить и А. Д., и детей плавать, благо пляж был пустынным. А. Д. старался, безо всякого страха шел в глубокие места, но ему, видимо, было уже поздно начинать, больше удовольствия доставляло лежать на песке, бросать в воду плоские камни, играть с детьми в шахматы (играл он, правда, очень посредственно, как бы по обязанности учить детей), читать самиздатовский том О. Мандельштама. Временами А. Д. начинал задумчиво бродить по берегу: он фантастически умел считать в уме, без бумаги, решать так сложнейшие задачи. 
     Говорят, что когда он работал на «объекте», то нередко ответы на поставленные задачи, решавшиеся целыми коллективами, он приносил написанными на спичечной коробке, причем не всегда мог сразу объяснить, как им получен тот или иной результат. Замечательный теоретик, последний, вероятно, универсал Яков Борисович Зельдович, соавтор, кстати, А. Д. как в ряде закрытых, так и двух или трех опубликованных работ, много с ним общавшийся, говорил, что он может понять, как любой физик мира приходит к своим результатам, не понимает он лишь путей размышлений А. Д.! Именно поэтому у А. Д. не было учеников: он мог служить лишь примером достижения конечной цели, но научить своим методам работы, конечно, никого не мог, главным здесь была какая-то безошибочная интуиция, какое-то особое видение мира, взаимосвязи структур. Интересен здесь такой случай. Я никогда не расспрашивал А. Д. о его работе закрытого характера, да он и не стал бы отвечать, но однажды - это было в 1971 г. - я спросил его мнение о возможности осуществления системы ПРО, то есть о системе противодействия ракетно-ядерному нападению, которая в то время рассматривалась на советско-американских переговорах. А. Д. начал довольно подробно объяснять, почему такая система не осуществима, а попытки ее построения могут лишь реально дестабилизировать обстановку, создать у политиков ложные надежды на безопасность. Интересно, как пример логичности и продуманности позиции А. Д., отметить, что его аргументы почти в точности повторил через 15 лет сам Г. Бете в выступлениях против проекта СОИ. 
     Мне очень хотелось что-то рассчитать с А. Д., какие-то вещи - но это было безнадежно. У физиков-теоретиков есть такое понятие «умение считать». Означает оно способность быстро найти математическую конструкцию, которая, во-первых, адекватно описывает изучаемое явление, во-вторых, не противоречит, во всяком случае явно, основным положениям теории, а в-третьих, столь проста, что ее можно быстро и изящно представить в виде короткой формулы, соотношения и т. п. Так вот, первое, что поражало в А. Д., когда следишь за его работой, это умение обходиться простейшими (для теоретика его ранга, конечно) математическими приемами, быстрота преобразований и счета, когда, казалось, невозможно проследить, почему и куда вылетают коэффициенты, на каком основании мгновенно откидываются одни слагаемые, а оставляются другие, интегралы берутся так, что любой студент был бы с позором изгнан с экзамена, а ответ получается правильным. Технических трудностей для А. Д. как будто не существовало - представьте себе музыканта, который может с листа, впервые увидев, сыграть на концерте любой этюд Паганини. К этому надо только добавить, что А. Д., когда это было необходимо, например в теории гравитации, виртуозно использовал и самые сложные, самые современные математические теории. Просто (ох, как трудно добиться этого «просто»!) он умел точно соразмерять потребности решаемой проблемы и адекватность используемых средств - умел не стрелять по воробьям из пушек. 
     Совместных работ у нас, увы, с А. Д. не получилось: какой-то расчет полетел в корзину, относительно другого он только сказал «тяжело звучит», а однажды вдруг посреди работы остановился и показал, что результат просто следует из размерностей - уровень самоуважения А. Д. был столь высок, что он не позволял себе публиковать работы, которые может выполнить средний теоретик. Вспоминается такой случай. Уже позже, на одной конференции мы сидели рядом на докладе о проблеме солнечных нейтрино - их поток оказывался много ниже того, что требовала теория. Мне пришло в голову, что трудность может быть обойдена добавлением других реакций с учетом так называемого многофотонного поглощения. А. Д. решил, что такую идею надо срочно рассчитать и потребовал, чтобы я немедленно этим занялся. В обеденный перерыв я продумал, как и откуда подойти к задаче, сказал это А. Д., но тут же получил отповедь: «Да не пути нужны сейчас, а цифры», и он сам на каких-то клочках бумаги начал считать, время от времени лукаво на меня поглядывая и слегка любуясь своею скоростью работы. Через полчаса счет был закончен - идея не прошла, можно было вернуться в зал. (Проблема, насколько я знаю, не решена и по сей день.) 
     В это лето мы много говорили о проблемах преподавания физики в школе и в вузах. А. Д. мечтал читать лекции и много думал о принципах построения различных курсов по физике, но преподавать ему после аспирантуры не довелось (если не считать более ранних лекций в МЭИ): до 1968 г. был занят оборонной, как ее называли, тематикой, когда освободился, его не допускали к студентам, а после возвращения из Горького, в ответ на мой вопрос о его намерениях, с горечью сказал, что уже физически не сможет прочесть лекцию. Так и не исполнилась мечта Андрея Дмитриевича стать профессором... 
     А. Д. с большим уважением относился к памяти своего отца, известного преподавателя и методиста Дмитрия Ивановича Сахарова. Он переработал и подготовил к печати его учебник физики для техникумов; А. Д. говорил, что эта книга может, как ему кажется, пригодиться и для средней школы, хотя весь его педагогический опыт сводился лишь к занятиям со своими детьми. Учебник этот, к сожалению, до сих пор не издан (сохранился ли?). Помимо того, А. Д. переработал и сумел в 1973 г. выпустить в издательстве «Просвещение» двенадцатое издание «Сборника задач по физике» Д. И. Сахарова, предназначенное, как гласит титульный лист, для студентов педагогических институтов. Надо сказать, что задачников по курсу общей физики существует немало, они, как правило, очень схожи, и однотипные задачи кочуют из одного в другой, отличаясь, в основном, лишь разбивкой по отделам, подробностями в помещенных тут же решениях, да изредка добавкой новых задач - их очень трудно придумать в классических, «обсосанных», как говорят ученые, областях физики. Но в этом издании многое по-иному, здесь живо проявилась индивидуальность А. Д.: ряд совершенно оригинальных задач, в других - необычайные, свойственные лишь ему повороты мысли, способы решения; боюсь только, что вряд ли эти задачи будут по плечу не только средним студентам, но и их преподавателям. В черновиках у А. Д., возможно, сохранились и другие задачи: он их рассказывал и от некоторых после обсуждения отказывался, как от слишком трудных для студентов первых курсов. (Более подробный разбор этих проблем - тема для другой статьи.) 
     Работа над задачником шла у А. Д. после основной, для отдыха. По утрам, до завтрака он читал в то лето только что вышедшую книгу Адлера и Дашена «Алгебры токов и их применение в физике частиц». Затем шел с детьми на пляж, где обычно просиживали до обеда, благо на самом пляже были довольно густые деревья. На пляже за А. Д. надо было внимательно следить - увлекшись размышлениями он начинал подолгу бродить на солнце и дело кончалось втиранием одеколона и т. п. Трудность была и в том, что в отличие от обычных смертных А. Д., глядя на тихие волны, успокаивающий прибой или полет бабочек, не затихал в истоме, а продолжал что-то обдумывать и вдруг внезапно продолжал вчерашний разговор или спрашивал: «А как вы думаете, студент сразу применит к такой системе правила Кирхгофа или постарается ее симметризовать?», а то и похлеще: «Давайте оценим, за сколько времени округляется в море булыжник». Через несколько дней я почувствовал, что больше не выдержу таких пляжных испытаний и начал упреждать вопросы А. Д. своими - парадоксами, задачами «кухонной физики» и т. п., которые накапливаются у каждого ученого, имеющего отношение к преподаванию, тем более, что ответы на них я обычно знал и мог спокойно предаваться нирване, пока А. Д. размышлял. (Главным в общении с А. Д. было умение молчать, мы могли часами сидеть рядом или прогуливаться, не говоря ни слова. Он не испытывал от этого никаких неудобств.) 
     После обеда А. Д. отдыхал, дети читали, а затем допоздна пили чай. Он и здесь был оригинален: сыпал в стакан 10-12 ложек сахара, нарезал яблоко, а затем, не размешивая, все подливал и подливал кипятку, выпивая за вечер в сумме несколько стаканов. 
     Первое время и на пляже, и во время чаепитий Люба очень нервничала - она боялась, что разговоры будут вестись в основном о политике, но когда убедилась, что мы говорим о физике, о поэзии, об истории, успокоилась, и стало видно, что это просто маленькая, по сути, девочка, напуганная обрушившимися на семью бедами, угнетенная необходимостью вести дом и все время быть рядом с гениальным, но далеко не во всем понятным отцом. Как-то все же Люба уберегла нас от надвигавшегося эксцесса. При поездке в Сухуми А. Д. обратил внимание на многочисленные портреты Сталина - в маршальской форме, в наряде генералиссимуса со всеми регалиями, с сыном Василием, даже с пионеркой Мамлакат - приклееные к парпризам* машин, на витринах мелких сапожников и овощных лавок (в те годы они были в большой моде, причем - парадоксальным образом - именно у мелких частников). Мы оба стали совсем подетски соревноваться - кто обнаружит портрет в самом смешном соседстве. Разъяренная Люба с трудом остановила нас и прошипела, что уже начинают обращать на нас внимание возмущенные поклонники вождя и отца народов... 
     Второй смешной случай произошел, когда к нам проездом заехал мой друг, большой любитель споров на любые темы. Почему-то они с А. Д. начали разбирать, чертя на песке, ход лучей в каком-то сложном объективе - вопрос, вообще говоря, школьной физики. При этом ни один не уступал, оба горячились и отвергали мои третейские предложения. После того, как они заключили пари (на козлиные рога, так как мой друг - А. А. Козлов, против сахарной головы) и мой друг уехал, А. Д. очень смущенно сказал, что он слишком увлекся и, вообще говоря, спорить было нечестно, так как он только что редактировал книгу отца, где этот объектив подробно рассмотрен. 

________ 
* От франц. pare-brise - ветровое стекло.