.
     *   *   * 

     Страна моя, пустынная, большая... 
     Равнина под молочно-белым днем. 
     Люблю тебя, как любит кошка дом, 
     Дом, только что лишившийся хозяев. 

     И странное со мной бывает чудо – 
     Когда-то кем-то брошенная тут, 
     Мне кажется, я не уйду отсюда, 
     Когда и все хозяева уйдут. 

     Я буду в четырех стенах забыта, 
     Где с четырех сторон судьба стоит. 
     И кто-то скажет: «Ваша карта бита. 
     Вам путь отсюда далее – закрыт...» 

     ...Я думаю об этом только ночью, 
     Когда никто не может подсмотреть. 
     А днем я знаю совершенно точно, 
     что здесь нельзя ни жить, ни умереть. 
     Лишь в Час Быка, 
     шарф намотав на шею, 
     как будто я совсем уже стара, 
     я на руки дышу и чайник грею, 
     и быть могу с Россией до утра, 
     И мне легко, 
     как будто век мой прожит, 
     как будто мне под восемьдесят лет... 
     Россия и беда – одно и то же. 
     Но выхода иного тоже нет. 
     И пуще гриппа и дурного глаза, 
     пока стоит великая зима, 
     ко мне ползет бессмертия зараза, 
     страшнее, чем холера и чума. 
     Она ползет, пережигая вены, 
     от пальцев к сердцу, холодя уста, 
     как будто я внутри уже нетленна, 
     и речь моя пустынна и проста. 
     Как будто бы из жизни незаметно
     ступила я туда, где воздух крут, 
     где все двуцветно (или одноцветно), 
     как жизнь моя – чье имя – долгий труд.. 
     И лошади, бессмертие почуя, 
     остановились а ледяной степи... 
     Сон, снег и свет... 
     И дальше не хочу я... 
     Любовь? Не надо никакой любви. 
     Плоть в камень незаметно превращая, 
     а душу – в то, чего нельзя спасти, 
     как вечный снег, страна моя большая 
     стоит по обе стороны пути. 
     И в этой замерзающей отчизне, – 
     уже не размыкая синих губ, – 
     мне все равно: гранитом стать при жизни 
     или до смерти превратиться в труп... 

                                                              1985 
... 
     Равнина под молочно-белым днем. 
     Люблю тебя, как любит кошка дом, 
     Дом, только что лишившийся хозяев. 

     И странное со мной бывает чудо – 
     Когда-то кем-то брошенная тут, 
     Мне кажется, я не уйду отсюда, 
     Когда и все хозяева уйдут. 

     Я буду в четырех стенах забыта, 
     Где с четырех сторон судьба стоит. 
     И кто-то скажет: «Ваша карта бита. 
     Вам путь отсюда далее – закрыт...» 

     ...Я думаю об этом только ночью, 
     Когда никто не может подсмотреть. 
     А днем я знаю совершенно точно, 
     что здесь нельзя ни жить, ни умереть. 
     Лишь в Час Быка, 
     шарф намотав на шею, 
     как будто я совсем уже стара, 
     я на руки дышу и чайник грею, 
     и быть могу с Россией до утра, 
     И мне легко, 
     как будто век мой прожит, 
     как будто мне под восемьдесят лет... 
     Россия и беда – одно и то же. 
     Но выхода иного тоже нет. 
     И пуще гриппа и дурного глаза, 
     пока стоит великая зима, 
     ко мне ползет бессмертия зараза, 
     страшнее, чем холера и чума. 
     Она ползет, пережигая вены, 
     от пальцев к сердцу, холодя уста, 
     как будто я внутри уже нетленна, 
     и речь моя пустынна и проста. 
     Как будто бы из жизни незаметно 
     ступила я туда, где воздух крут, 
     где все двуцветно (или одноцветно), 
     как жизнь моя – чье имя – долгий труд.. 
     И лошади, бессмертие почуя, 
     остановились а ледяной степи... 
     Сон, снег и свет... 
     И дальше не хочу я... 
     Любовь? Не надо никакой любви. 
     Плоть в камень незаметно превращая, 
     а душу – в то, чего нельзя спасти, 
     как вечный снег, страна моя большая 
     стоит по обе стороны пути. 
     И в этой замерзающей отчизне, – 
     уже не размыкая синих губ, – 
     мне все равно: гранитом стать при жизни 
     или до смерти превратиться в труп... 

                                                             1985