.
      *   *   * 

     И все-таки, я так себя люблю! 
     мне тут ни с кем не будет по пути. 
     До слез я в звезды вечером смотрю 
     и жду лишь приказания уйти. 
     Я притворяться больше не должна, 
     мне человеком все равно не стать, 
     я вам никто: 
     не друг и не жена, 
     не женщина любимая, не мать. 
     Куда меня дорога привела, 
     похожая на глинистую хлябь? 
     Я, честно притворяясь, 
     в жизнь зашла, 
     я даже телом торговать смогла б, 
     и душу мою, зыбкую, как снег, 
     добра не отличавшую от зла, 
     лепить могли, но я сказала «нет», 
     и между ваших пальцев протекла. 
     ...Теперь довольно. 
     Срок настал уйти. 
     Назад, в долину детства моего, 
     туда, где мне не больше десяти, 
     где к смерти ближе, к жизни – далеко! 
     Я тут не понимаю ваших дел 
     и ваших глаз, лишь ветер по ночам 
     все эти годы в окна мне свистел, 
     все эти годы тихо поучал: 
     «Усни, дитя, 
     и всех во сне прости, 
     на большее тебе не хватит сил, 

     гораздо легче просто крест нести, чем...» – 
     но рассвет ко мне уже входил, 
     и до конца не выучив слова, 
     пытаясь за другими повторять, 
     я получалась чересчур жива, 
     а полагалось лишь себя сыграть. – 
     Я ухожу. И ветер свищет в зал, 
     как пусто мне, как страшно и легко, 
     теперь я там, где не грозит провал, 
     где к смерти ближе, к жизни – далеко. 
     Вы можете теперь меня купить, 
     меня лепить, любить и презирать, 
     вы можете мне голову срубить, – 
     и как трава, она взойдет опять, – 
     но в душу мою, белую как снег, 
     чужих вершин, нехоженых дорог, 
     теперь не забредет ни человек, 
     ни зверь, ни Бог... 

                                                  1986