.
Аленький
цветочек
И лес подступает стеною,
и меркнет полуночный
свет.
Очнулося Чудо лесное
и видит – Аленушки нет.
Проснулся он – зверь
безобразный
в своей непролазной
тайге,
и взор помутившийся
красный
Аленушку ищет в тоске.
Наверное, ей не вернуться
из дому обратно сюда.
Там люди как люди смеются,
и в спину не дышит беда.
Там нету надежды на чудо,
но каждый как хочет
живет...
Нет, ей не вернуться
оттуда.
И вот безнадежно и люто
чудовище в голос ревет.
...А умные сестры тем
часом
Алене внушают совет:
«На свете есть воля
и разум,
а долга, родимая, нет.
Его заколдованный терем
тебя уже сводит с ума.
Он был и останется зверем,
а ты, в эти бредни поверя,
чудовищем станешь сама.»
...Бушует опять непогода,
за окнами блещет гроза.
Алена глядит на урода.
в его золотые глаза.
Под этою страшною рожей,
под этою накипью лжи,
есть кто-то другой,
непохожий.
Она умоляет: О Боже,
хоть каплю его покажи!
Но сколько бы ей ни молиться
–
а страшную маску не
снять.
И ей ничего не добиться.
И ей ничего не понять.
И ей никогда не пробиться
сквозь липкий безудержный
страх...
И кажется – что-то случится,
и гадкая черная птица
ехидно смеется в кустах...
Так дни или годы проходят.
Алена живет как жила.
К реке и к ручью не
подходит,
не смотрит в свои зеркала.
Вот космы ее. заплетаясь,
уже закрывают лицо,
и, в грязную руку впиваясь,
на пальце ржавеет кольцо.
Сидит она с Чудищем рядом,
глаза ее – как пятаки.
Но там, под бессмысленным
взглядом,
под кожей, пропитанной
ядом,
ни горечи нет, ни тоски.
Аленушка больше не плачет,
и сердце ее не болит...
Они одинаковы, значит
–
неважно, какие на вид.
...Тоска подступает стеною.
Смеркается... Сил больше
нет
лить слезы, бороться
с запоем
и слушать бессмысленный
бред.
Ты требуешь водки и водки,
и страшно рычишь без
конца.
Одна лишь бездонная
глотка
и страшная маска лица.
Чем дальше к безумным
пределам
душа уплывает сама,
тем все безобразнее
тело,
тем все непрогляднее
тьма.
Я вижу ужасную рожу,
звериный бессмысленный
рык...
Но там, под оставленной
кожей,
есть кто-то другой,
непохожий,
кто слышит небесный
язык...
И сколько бы мне ни молиться,
а страшную маску не
снять.
И мне ничего не добиться,
с тобою туда не попасть.
И мне никогда не пробиться
сквозь липкий безудержный
страх.
И кажется – что-то случится,
и кажется – кто-то стучится,
за окнами шарит в кустах.
... Вот я выхожу к магазину,
к ночному, в четвертом
часу.
Хозяину лавки, грузину,
я прибыль в кармане
несу.
Меня он улыбкой встречает,
–
наверно, уже узнает.
Но лишь головою качает
и молча бутылку дает.
А рядом – опухшие рожи.
Я мимо скорее пройду,
как будто боюсь стать
похожей
и к ним перейти за черту,
как будто боюсь я подслушать,
как что-то звенит и
поет,
когда их забытые души
уходят в бесцельный
полет.
Уходят, от боли синея,
добру неподвластны и
злу...
Но кажется – нет мне
роднее
любого бомжа на углу
и этой заплаканной тетки,
заклеившей пластырем
бровь...
У всех у нас общая водка,
а стало быть – общая
кровь.
...Так долго ли, коротко
время,
и все непрогляднее дни.
Едины горят перед всеми
киосков ночные огни.
Я больше тебя не ругаю,
напрасные слезы не лью.
Я водки себе наливаю,
и, морщась, глоточками
пью.
И кажется – мир предо
мною,
взрываясь, сгорает дотла.
Ах, как я довольна судьбою
–
я правильно жизнь прожила.
И кажется, я улетаю
туда, где другие пути
–
Я знаю, я знаю, я знаю
–
теперь уже все позади...
И птица небесная плачет,
и льется златое вино...
И мы одинаковы,
значит –
какие – не все ли равно...
1998