Читатель мог заметить, что легистская теория, выдвинутая Шан Яном, является полной противоположностью раннему конфуцианству. Диаметрально противоположны и цели, ставившиеся перед собой основателями этих учений, и средства, которыми они предполагали добиваться своих целей, и их исходные предпосылки. Отсутствие общей почвы, по мнению некоторых ученых, исключало и возможность спора. Так, Б.Уотсон пишет, что значение и ценность, придававшиеся представителями обеих школ таким фундаментальным понятиям, как «добродетель» или «закон», настолько различны, что их аргументы не соприкасаются друг с другом, а «просто носятся по воздуху, как яростно противоречащие друг другу крылья ветряных мельниц»  {220}. 
     Изучение древнекитайских источников опровергает это утверждение. Легистов и ранних конфуцианцев сталкивала сама жизнь: легисты были политическими деятелями, конфуцианцы же как профессиональные учителя и проповедники пытались воздействовать на правителей, чтобы побудить их к воплощению своих этических принципов. И те и другие, таким образом, обращаясь к правителям, должны были искать ответы на аргументы своих противников. 
     Начало этой полемики относится к появлению легизма, т.е. к середине IV в. до н. э. Острую полемичность «Шан-цзюнь-шу» приходилось уже отмечать; что же касается конфуцианских трактатов, то первым произведением, в котором дается ответ на позицию идеологов деспотии, было «Мэн-цзы». С деспотами и угнетателями сталкивался, конечно, и Конфуций, но в его время еще не было идеологического оправдания деспотизма. Поэтому Конфуцию, призывавшему к гуманному отношению к народу, не отвечали прямым отказом; его советы попросту игнорировали. Иная ситуация сложилась в IV-III вв. до н.э. - в это время началась открытая идеологическая борьба против конфуцианских принципов. Идейных противников гуманного подхода к политике имеет в виду Мэн-цзы, когда говорит: «Те, кто отказывается от правильного поведения и справедливости, сами себе делают зло. Те, кто говорит: "Я не могу быть гуманным и следовать справедливости", сами себя отбрасывают» {221}. 
     Что же отвечает Мэн-цзы на доводы легистов? Его аргументация различна в зависимости от того, к кому он обращается. Ученикам он говорит, что власть над Поднебесной не является высшей ценностью и благородному человеку не стоит к ней стремиться. Такой человек желает лишь, чтобы жили и благоденствовали его близкие, чтобы ему не нужно было ничего стыдиться ни перед небом, ни перед людьми и чтобы, найдя способных учеников, он мог воспитывать и обучать их {222}. Но подобная позиция, разумеется, не годилась для привлечения правителей. И вот Мэн-цзы выдвигает положение, явно рассчитанное на властителей, стремившихся установить свою гегемонию. Обращаясь к ним, мыслитель доказывает, что достичь этой цели можно лишь путем гуманного управления (жэнь-чжэн). В трактате Мэн-цзы имеется несколько определений такого управления. В одном случае оно характеризуется как успокоение народа {223}, в другом - как защита народа, т.е. обеспечение его постоянным имуществом, чтобы он мог поддерживать своих родителей и детей {224}. Поскольку имущество крестьян - земля, Мэн-цзы детально разработал порядок наделения крестьян земельными наделами (так называемая система цзин-тянь) {225}. В третьем тексте Мэн-цзы настаивает на том, что задача правителя - помощь неимущим {226}. Чтобы выполнить ее, правитель должен иметь «сердце, не выносящее человеческих страданий». Таким сердцем обладал легендарный правитель Юй, считавший, что если кто-то в Поднебесной утонул, то это он, Юй, его утопил {227}. Гуманное управление заключается в отказе от военных авантюр {228}, в смягчении наказаний, в снижении налогов и податей, отказе от правительственных монополий на использование природных богатств, в заботе о вдовах, сиротах и бездетных, в обеспечении чиновников наследственным окладом {229}. Осуществление всех этих мероприятий, как думал Мэн-цзы, позволит добиться такого морального подъема и единства народа, при которых не будет страшно никакое нападение. На жалобы вэйского Хуй-вана, потерпевшего поражение в бою, Мэн-цзы отвечал: «Если гуманно управлять народом, то народ палками отразит циньские и чуские войска с их крепкими латами и острым оружием» {230}. Мэн-цзы был уверен, что победа в войне обеспечена гуманному правителю еще и потому, что на сторону такого правителя перейдет народ того государства, которое с ним воюет. «Если человек до конца разовьет свое нежелание вредить другим, то такого гуманного человека невозможно будет победить» {231}, - утверждал Мэн-цзы. Поэтому основной политической добродетелью он провозглашал отвращение к убийству людей. 
     В трактате передается следующий разговор мыслителя с лянским царем Сян-ваном. Царь спросил, как упорядочить Поднебесную. «Я, - пишет Мэн-цзы, - ответил: "Объединив ее". Царь спросил: "Кто в состоянии ее объединить?". Я ответил: "Тот, кто не любит убивать людей". - "Кто же даст ему Поднебесную?" - спросил царь. Я ответил: "Поднебесную дадут ему люди, которые ее населяют. Знает ли царь, как всходят ростки злаков? В седьмой или восьмой месяц они высыхают от жары. Когда же сгустившиеся в небе облака посылают вниз потоки дождя, тогда ростки, расправившись, быстро поднимаются вверх. Разве есть сила, которая могла бы удержать их? Ныне среди тех, кто пасет народ Поднебесной, нет ни одного такого, который не находил бы удовольствия в убийстве. А если бы один такой нашелся, весь народ Поднебесной стал бы смотреть на него с величайшей надеждой и устремился бы к нему, подобно текущему вниз потоку, который не под силу удержать никому"» {232}. Мэн-цзы не представлял себе, что Поднебесную может возглавить злодей. Он говорил: «Бывало, что негуманные люди стояли во главе отдельных царств, но никогда еще не бывало, чтобы негуманные захватывали Поднебесную» {233}. Жизнь не подтвердила такого оптимизма. Не прошло и 70 лет после смерти Мэн-цзы, как Китай был объединен одним из самых жестоких деспотов во всемирной истории - Цинь Ши-хуаном. 
    Несколько иначе трактовал эту проблему другой видный конфуцианский мыслитель, Сюнь-цзы (приблизительно 298-238 гг. до н.э.). Если Мэн-цзы доказывал, что гуманность - единственный путь к могуществу, то настроенный более реалистически Сюнь-цзы видел три возможности присоединения соседних царств: добродетель, силу и богатство. Хотя все три способа могут привести к цели, наиболее целесообразным и экономичным является добродетель. Ведь присоединяя силой новую территорию, населенную людьми, которых надо держать в постоянном страхе, приходится оставлять там многочисленную армию и тем самым идти на увеличение расходов и ослабление страны. Приобретение территории при помощи богатства означает, что нужно кормить голодающее население, привлеченное к завоевателю лишь надеждой на прокорм: «В этом случае придется открыть ваши амбары, чтобы накормить их, дать им добро и товары, чтобы обогатить их, назначить хороших чиновников, чтобы надзирать за ними» {234}. И снова, в конечном счете, и страна и армия будут ослаблены. Лишь присоединение новой территории при помощи добродетели, увеличив число преданных и надежных подданных, придаст стране и армии невиданную до того силу. Но и Сюнь-цзы делил с Мэн-цзы веру в то, что объединить Китай сможет лишь добродетельный государь. Он считал, что существует прямая зависимость между размерами территории и моральным уровнем личности, которая возглавляет страну. «Государство невелико, мелкий человек при помощи мелких методов может овладеть им и удерживать его небольшой силой. Но Поднебесная велика, и ею мелкий человек не овладеет» {235}. 
     Конфуцианский идеал гуманного управления вызвал резкие возражения Хань Фэя. Этот легистскии мыслитель доказывал, что помощь бедным и неимущим не только бессмысленна, но и вредна. Он писал: «Нынешние ученые мужи, рассуждая о политике, большей частью говорят: "Надо поддержать бедных и несчастных и обеспечить неимущих". Но ведь есть люди, которые, поначалу не отличаясь от других, сумели обеспечить все свои потребности без чужой помощи и не в очень урожайные годы; это было достигнуто трудолюбием и бережливостью. А с другой стороны, есть люди, которые, также сначала не отличаясь от других, стали бедными и неимущими, и не оттого что были неурожайные годы, что их постигли болезни или что они были обвинены в каком-то преступлении; они обеднели от собственной расточительности и лени. Расточительные и ленивые, следовательно, бедны, трудолюбивые и бережливые - богаты. И если теперь правитель решит обложить богатых, с тем чтобы помочь бедным, то это значит, что он ограбит трудолюбивых и бережливых ради расточительных и ленивых. Но так невозможно добиться того, чтобы люди быстрее работали и были экономны» {236}.

 
     Раннеконфуцианскому подходу к политике, исходящему из человеческого чувства, Хань Фэй противопоставляет подход, отметающий все соображения, выходящие за пределы государственной целесообразности. Конфронтация этих подходов еще заметнее там, где Хань Фэй высказывается против доводов Мэн-цзы, касающихся необходимости для правителя добиться любви народа. Настаивая на том, что для управления необходимо лишь политическое искусство, Хань Фэй сравнивает народ с глупым ребенком, который сам не понимает, что для него хорошо и что плохо, а правителя - с врачом, причиняющим временную боль ради выздоровления больного {237}. 
     Сравнение народа с ребенком, не способным решить встающие перед ним проблемы, заслуживает пристального внимания. В нем отразилась идущая от Мо-цзы традиция отношения к политике как к специальности, требующей знаний и специфического опыта; эти качества отсутствуют у рядового человека, и поэтому он должен предоставить дело управления тому, кто в этом разбирается. В то же время здесь присутствует известная модификация по сравнению с откровенно человеконенавистнической позицией Шан Яна: если последний прямо говорил о том, что цель правителя - победа над народом, то Хань Фэй предпочитает изображать жестокость легистского правления как спасительную строгость, полезную в конечном счете для самого же народа. Впрочем, не стоит преувеличивать значение этих расхождений: во-первых, в других главах трактата «Хань Фэй-цзы» о противоположности интересов правителя и народа говорится в совершенно шанъяновском духе; во-вторых, само сравнение народа с ребенком практически столь же мало могло способствовать ограничению власти деспота, как и уподобление народа материалу, над которым работает ремесленник. 
     Подход Хань Фэя к управлению здесь сближается с подходом Платона, неоднократно сравнивавшего политику с медициной и говорившего, что отношение большинства людей к тому, кто ими правит, подобно отношению пациента к врачу {238}. В «Политике» Аристотеля мы встречаем интересный ответ на эту аналогию, направленную против демократов, веривших в то, что взрослые люди в состоянии сами решать свои проблемы. Изложив концепцию Платона, Аристотель пишет: «Согласно этой точке зрения кажется неверным предоставление народу суверенной власти выбирать себе должностных лиц и требовать от них отчета. Но, может быть, все это рассуждение не так уж правильно... ведь в некоторых делах специалист, исполняющий заказ, не является ни единственным, ни лучшим судьей по сравнению с теми, кто, не будучи специалистами, также могут судить о работе. Так, например, о том, хорошо или плохо построен дом, хозяин дома судит лучше, чем архитектор» {239}. 
     С этим связана и другая проблема, явившаяся предметом полемики между легистами и конфуцианцами. Поскольку в легистской политической теории народу отводилась пассивная роль, активность же должна была стать привилегией правителя, легисты не только не считали нужным посвящать народ в методы и технику управления, но, напротив, настаивали на том, чтобы это искусство держалось в строжайшем секрете не только от народа, но и от приближенных государя. Разработкой техники управления занимался государственный деятель и мыслитель Шэнь Бу-хай, главный министр в царстве Хань в 351-337 гг. до н.э. Шэнь Бу-хай говорил, что правитель, стремящийся удержать в своих руках власть, должен тщательно скрывать свои взгляды и желания от окружающих, ибо, если он их откроет, подчиненные получат возможность, узнав и поняв правителя, обмануть его. Эти мысли были восприняты Хань Фэем, говорившим: «Если правитель скроет, что он любит и что ненавидит, он сумеет узреть истинную природу подчиненных» {240}. Развивая далее эти положения, Хань Фэй предлагал правителю тайно выслеживать недостатки своих подчиненных. «Смотри, но сам будь невидим, слушай, но так, чтобы тебя не слышали, знай, но так, чтобы о тебе не знали... Скрывай свои следы и прячь свои мотивы, тогда подчиненные не сумеют дойти до истока твоих решений», - говорил он {241}. 
     Секретность, по «Хань Фэй-цзы», является частью мероприятий правителя, направленных на предотвращение любой попытки узурпации власти со стороны его приближенных. Об этом свидетельствуют советы правителю внимательно следить за действиями подчиненных, проверять их, находить и уничтожить как предателей тех, кто хочет узнать о тайных недостатках правителя, арестовывать тех, кто был с ними связан, и лишать их всякой поддержки. Эти мероприятия хорошо вписываются в картину той непрерывной войны, которую должен вести с окружающими легистскии правитель. Поэтому они сродни и советам Сунь-цзы о том, как обманывать врага: «Если ты и можешь что-нибудь, показывай противнику, будто не можешь; если ты и пользуешься чем-нибудь, показывай ему, будто ты этим не пользуешься» {242}. 
     Такой подход к управлению был прямо противоположен взглядам ранних конфуцианцев. Многократно встречающаяся и у Конфуция, и у Мэн-цзы мысль о том, что правитель должен служить образцом для народа, сама по себе исключала возможность секретных действий правителя, ибо, чтобы стать образцом, он должен был быть хорошо виден народу. Превознося благородных людей древности за то, что, совершив ошибки, они открыто их исправляли, Мэн-цзы говорит: «Эти ошибки были подобны затмениям солнца и луны; все видели их, все ждали их исправления и после этого смотрели на благородных людей так же, как раньше» {243}. 
     Подробно разобран вопрос о секретности у Сюнь-цзы. Полемизируя с легистами, этот мыслитель говорит: «Сейчас распространен взгляд, что правителю следует соблюдать секретность. Это не верно. Правитель - запевала для народа; стоящий сверху - образец для тех, кто стоит внизу. Когда они слышат запевалу, они подтягивают ему; видя образец, они ему подражают. Но если запевала молчит, то и народ ему не подтягивает; если образец скрыт, то снизу не могут подражать ему» {244}. Считая, что такое положение чревато нарушением гармонии между правителем и подданными, Сюнь-цзы ставит поведение подданных в прямую зависимость от моральных качеств правителя. «Когда правитель прям и искренен, - читаем в трактате "Сюнь-цзы", - подданные честны и старательны; когда правитель справедлив и поступает правильно, подданных легко исправить; когда управление идет хорошо, их легко объединить. Если поданные честны и старательны, их легко использовать; если их легко исправить, легко их и понять. Если подданных легко объединить, государство делается сильным; если их легко использовать, заслуги правителя растут; если их легко понять, это способствует славе правителя. Это - источник хорошего управления. 
     Но если правитель окружает себя секретностью, подданные вводятся в сомнение; если правитель скрывается и труднодоступен, подданные делаются все более лживыми; если правитель пристрастен и крив, подданные образуют клики. Если подданные в сомнении, их трудно объединить; если они делаются все более лживыми, их трудно использовать; если они образуют клики, их трудно понять. Если трудно объединить подданных, государство не может быть мощным; если трудно их использовать, у правителя не может быть заслуг; если трудно их понять, это не способствует славе правителя. Это - источник смуты. 
     Путь правителя поэтому должен быть открытым, а не скрытым. Ибо если он открыт, то подданные спокойны, а если скрыт, то подданные чувствуют себя в опасности. Будучи спокойными, они уважают правителя; чувствуя себя в опасности, они низко ставят правителя. Если правителя легко понять, подданные его любят, если же правителя трудно понять, они его боятся. Когда подданные любят правителя, он спокоен; когда подданные его боятся, он чувствует себя в опасности. Ничто поэтому для правителя не должно быть так ненавистно, как положение, при котором подданные его с трудом понимают; ничто не грозит для него такой опасностью, как положение, при котором подданные его боятся» {245}. 
     Полемика ранних конфуцианцев с легистами раскрывает перед нами важную страницу идейной борьбы, происходившей в древнем Китае. Она показывает глубокое отличие раннего конфуцианства, боровшегося против деспотизма, от позднего конфуцианства, ставшего идеологией деспотической империи.