.
Жизнь мыслителя и трактат (2-IV)
Краткая биография Чжуан-цзы, имеющаяся
в «Исторических записках» Сыма Цяня, показывает только, как мало было известно
о жизни философа. Жил он во второй половине IV в. до н.э. (приблизительными
датами считаются 369- 286 гг. до н.э.) и занимал какой-то незначительный
пост. Его отвращение к карьере государственного деятеля иллюстрируется
анекдотом, рассказывающем о том, как чуский правитель, услыхав о талантах
Чжуан-цзы, предложил ему стать главным министром в царстве Чу. Чжуан-цзы
с улыбкой ответил на это посланнику чуского царя: «Пост главного министра
- поистине почетный пост. Но не приходилось ли тебе видеть быка, которого
собираются принести в жертву? После того как несколько лет его откармливали,
его ведут в храм, покрыв драгоценным покрывалом. В этот момент он с удовольствием
поменялся бы местами с забытым всеми поросенком, но уже поздно. Прочь!
Не пытайся развратить меня! Лучше я для собственного удовольствия буду
плескаться в сточной канаве, чем позволю правителю царства надеть на себя
ярмо. Никогда до конца дней своих я не стану чиновником; так я оставляю
себе удовольствие следовать собственным наклонностям и желаниям» {251}.
Презрение Чжуан-цзы к политической деятельности,
неминуемо связанной в его представлении с пресмыкательством, иллюстрируется
диалогами, приведенными в одноименном трактате. Вот, например, как ответил
Чжуан-цзы купцу, получившему от циньского царя 100 колесниц и насмехавшемуся
над бедностью философа: «Заболев, циньский царь пригласил врачей. Тот,
кто вскрыл нарыв и удалил гной, получил одну колесницу, а тот, кто согласился
вылизать геморройную шишку, - пять. Чем ниже способ лечения, тем больше
дают за него колесниц. Как же ты лечил ему геморрой, что получил столько
колесниц?» {252}. Представление Чжуан-цзы
о свободе как высшем благе и его пренебрежение материальным достатком отражены
в разговоре с царем Вэй. Когда Чжуан-цзы проходил мимо него в покрытой
заплатами одежде из грубого холста и в сандалиях, подвязанных веревкой,
царь спросил Чжуан-цзы, почему он живет в таких стесненных обстоятельствах.
Чжуан-цзы ответил: «Я беден, но не стеснен. Стеснен тот, кто, обладая путем
и духовным достоянием, не может проявить их. Изношенная одежда и стоптанная
обувь - бедность, но не стеснение» {253}.
Трактат «Чжуан-цзы», из которого взяты эти
диалоги, - один из шедевров китайской философской прозы. Свободный и необузданный
полет фантазии отличает его от трактатов, в которых изложены учения других
школ древнекитайской мысли. Выше говорилось о свойственном китайскому языку
и литературе своеобразном историзме, сказывающемся в привязанности к конкретному
и в том, что ряд абстрактных понятий создавался при помощи исторических
примеров. Чжуан-цзы, призывающий человека сбросить оковы, налагаемые на
него обществом, как бы самим своим творчеством совершает этот освободительный
прорыв. В отличие от кратких изречений «Лунь-юй», от проповеднического
тона «Мо-цзы» и от угнетающей узости «Шан-цзюнь-шу», в «Чжуан-цзы» философские
идеи изложены в ярких притчах и диалогах, в которых действуют то исторические
личности (например, Конфуций, которому большей частью вкладываются в уста
высказывания даосского толка), то мифические персонажи, то фантастические
существа наподобие Хаоса и Основы неба. Трудно определить жанр этого произведения
- настолько разнообразны и непохожи друг на друга его фрагменты, - но ближе
всего к истине мы будем, по-видимому, если назовем этот трактат сборником
философских притч. Ядро его составляют первые семь глав, исходящие, быть
может, от самого мыслителя. Идеи, в них высказанные, разрабатываются в
остальных двадцати шести главах, принадлежащих его ученикам и последователям.
Некоторые из этих глав написаны намного позже основного текста. К их числу
относится гл. XXXIII, представляющая собой первый в древнекитайской литературе
обзор философских течений. Сам Чжуан-цзы оценивается здесь следующим образом:
«Он отпускал на волю свои мысли, облекая их в бредовые слова и абсурдные
речи, не ограничиваясь ничем и не склоняясь ни на чью сторону. Считая,
что Поднебесная погрязла в пороках, он не видел смысла в серьезности, говорил
растекающимися, неопределенными выражениями и пользовался аллегориями,
чтобы расширить человеческое постижение. Лишь существенные истины передавал
он тяжелыми словами. Один только он умел общаться с духами неба и земли
и все же не возноситься ни над кем... Хотя его язык полон неправильностей
и странных выражений, он остроумный, гибкий и как бы вырывается из полноты
его существа вопреки его воле. Его дух в высоте странствует с создателем,
а внизу, на земле, его друзья - те, кто по ту сторону жизни и смерти, начала
и конца. По отношению к основному он был всеобъемлющ и раскрыт, глубок
и свободен; по отношению к первоначальному его можно назвать всепримиряющим
и поднимающим мир на высший уровень. Вместе с тем он постоянно отвечал
на все изменения и понимал каждую вещь и каждое существо» {254}.
Чтобы похвалы художественности трактата не
остались бездоказательными, приведем отрывок, дающий представление о стиле
произведения. «Три друга - учитель Сан-ху, Мэн-цзы Фань и учитель Цинь-чжан
сказали друг другу: "Кто может, присоединяясь к другим, в то же время к
ним не присоединяться? Кто может, действуя вместе с другими, в то же время
совместно с ними не действовать? Кто может, взлетая на небо и странствуя
в тумане, ускользать в беспредельное, забывать о жизни и не страшиться
смерти?" Поняв друг друга, они стали друзьями.
Через некоторое время учитель Сан-ху умер.
Он еще не был похоронен, когда Конфуций, услыхав о его смерти, послал своего
ученика Цзы-гуна присутствовать на похоронах. Цзы-гун, придя, увидел, что
один из друзей складывает песню, а другой играет на лютне. Потом они запели
вместе: "О Сан-ху, Сан-ху! Ты вернулся к своей истинной причине, а мы все
еще остаемся людьми". Поспешно подойдя к ним, Цзы-гун сказал: "Простите
мою дерзость, но соответствует ли обряду - распевать возле тела усопшего?"
Взглянув друг на друга и рассмеявшись, они сказали: "Что он знает о смысле
обряда?"
Вернувшись, Цзы-гун рассказал обо всем Конфуцию.
"Что это за люди, - сказал Цзы-гун, - не обращая внимания ни на достойное
поведение, ни на внешний вид, они поют возле тела усопшего, даже не изменившись
в лице. Для такого нет слов. Что это за люди?" - "Они странствуют за пределами
правил, - ответил Конфуций, - а я остаюсь в их пределах. Поэтому мы не
можем друг с другом встретиться. Я глупо поступил, послав тебя на похороны
с выражением соболезнования. Они общаются с создателем как человек с человеком
и странствуют в едином дыхании неба и земли. На жизнь они смотрят как на
опухоль, как на нарыв, а на смерть как на освобождение от опухоли и удаление
гноя. Как могут такие люди оказывать предпочтение жизни перед смертью?..
Они вращаются между концом и началом, не зная предела, они блуждают по
ту сторону пыли и грязи этого мира, они беззаботно странствуют, служа лишь
недеянию. Станут ли они волноваться о выполнении обрядов и церемоний, принятых
в мире, лишь для того, чтобы угодить ушам и глазам толпы?"» {255}.
<...............................................>
______________________________________________________________________________________
|