.
бахыт кенжеев
бывший москвич
...
..
основателей группы «Московское время» и самиздатского альманаха под
тем же названием. Кенжееву удалось
опубликовать некоторые свои стихи и в СССР. В 1980 году
поэт эмигрировал, живет в Канаде. На Западе печатался в альманахах
«Бронзовый век» (Австрия), «Глагол» (США),
журналах «Континент», «Стрелец» «Третья волна». В
издательстве «Ардис» (США ) в 1985 году вышла книга
его стихов «Избранная лирика».
.
.
* * *
До горизонта поля полыни
до горизонта поля полыни
а за полынью поля сирени
а за сиренью поля беглеца
до самой смерти попытка жизни
до самой смерти возможность жизни
до самой жизни возможность смерти
и так без конца, без конца
Я сам не знаю, чего мы ищем
паря меж городом и кладбищем
чего мы ищем о чем мы помним
когда глядим в небосвод ночной
в полях пшеницы, в полях сирени
убегают в прошлое наши тени
ускользают в прошлое наши тени
надеждой мучаясь и виной
До горизонта вместе с грозою
синие ночи долгие зори
вплоть до подземного дома грома
до расставанья а дальше врозь
дальше на выбор – свист соловьиный,
оклик совиный, явка с повинной,
в полях несжатых дорога к дому,
покуда сердце не сорвалось.
А с двух сторон, с двух сторон пригорка
снежная наземь легла скатерка,
где шелестели поля полыни.
полынья протяжяая глубока.
Заснежено сердце, а в небе ночами
не замерзает речка печали –
не замерзает эта река.
1977
* * *
в россии грустная погода
под вечер дождь наутро лед
потом предчувствие распада
и страха медленный полет
струится музыка некстати
стареют парки детвора
играет в прошлое в квадрате
полузабытого двора.
а рядом взрослые большие
они стоят навеселе
они давно уже решили
истлеть в коричневой земле
несутся листья издалека
им тоже страшно одиноко
кружить в сухую пустоту
неслышно тлея на лету
беги из пасмурного плена
светолюбивая сестра
беги не гибни постепенно
в дыму осеннего костра
давно ли было полнолуние
давно ль с ума сходили мы
в россии грустной накануне
прощальной тягостной зимы
ока любила нас когда-то
не размыкая снежных век
но если в чем и виновата
то не признается вовек
лишь наяву и в смертном поле
и бездны мрачной на краю
она играет поневоле
пустую песенку свою
1979
БАЛЛАДА ПРОЩАНИЯ
Опять под лампою допоздна
желтеет бесплодный круг.
Одной печалью уязвлена,
давно моя жизнь от рук
отбилась... а память стоит за мной,
и щеки ее горят,
когда ревет самолет ночной
два года тому назад.
Одна разлука — а сколько слез.
Над городом ледяным
вставало солнце, в ветвях берез
сгущался зеленый дым,
рождались дети. скворец, как встарь.
будил меня поутру,
а все казалось – стоит февраль,
и мы – вдвоем на ветру.
Шептала вьюга: «Утихомирь
пустые надежды, друг».
Блистала тьма, раздавалась вширь,
звенела, пела вокруг,
и понял я, что мои следы,
и сумрачный дар, и честь
ушли в метель... У любой звезды
заветная флейта есть,
но если время двинется вспять –
я в двери твои стучу –
воскреснув, заново умирать
мне будет не по плечу.
Я брошусь за борт, когда ладья
отчалит, веслом скрипя,
но это буду уже не я,
и мне не узнать тебя.
Все двадцать писем твоих в пыли,
на пленке голос плывет,
Вдвоем на разных концах земли
мы смотрим на ледоход.
Вольноотпущенница, давай
помиримся без стыда –
весной любая живая тварь
ищет себе гнезда.
Крошатся льдины, в тумане порт,
над городом облака,
но профиль кесаря так же тверд,
а монетка так же легка.
Отдай ему все, что попросит он –
оставит он, не возьмет
василеостровский Орион
и баржи, вмерзшие в лед.
Прощай! Раскаявшийся – стократ
блажен, потому хитер.
Ему – смеяться у райских врат,
и не для него костер.
А ночь свистит над моим виском,
не встретиться нам нигде,
лежит колечко на дне морском,
в соленой морской воде.
Когда-нибудь я еще верну
и радость, и прах в горсти.
Возьми на память еще одну
десятую часть пути.
И то, что было давным-давно,
и то, что поет звезда –
возьми на счастье еще одно
прощание навсегда.
1977–1981
* * *
В Переделкине лес облетел,
над церквушкою туча нависла,
да и речка теперь не у дел –
знай, журчит без особого смысла.
Разъезжаются дачники, но
вечерами по-прежнему в клубе
развеселое крутят кино.
И писатель, талант свой голубя,
разгоняет осенний дурман
стопкой водки. И новый роман
(то-то будет отчизне подарок!)
замышляет из жизни свинарок.
На
перроне частушки поют
про ворону, гнездо и могилу.
Ликвидирован дачный уют –
двух поездок с избытком хватило.
Жаль, что мне собираться в Москву,
что припаздывают электрички,
жаль, что бедно и глупо живу,
подымая глаза по привычке
к объявленьям – одни коротки,
а другие, напротив, пространны,
Снимем дом. Продаются щенки.
Предлагаю уроки баяна.
Дурачье. Я и сам бы не прочь
поселиться в ноябрьском поселке,
чтобы вьюга шуршала всю ночь,
и бутылка стояла на полке.
Отхлебнешь – и ни капли тоски.
Соблазнительны, правда, щенки
(родословные в полном порядке)
да котенку придется несладко.
Снова будем с тобой зимовать
в тесном городе, друг мой Лаура,
и уроки гармонии брать
у бульваров, зияющих хмуро,
у дождей затяжных, у любви,
у дворов, где в безумии светлом
современники бродят мои,
словно листья, гонимые ветром.
1981
* * *
Всю жизнь торопиться, томиться, и вот –
добраться до края земли,
где медленный снег о разлуке поет,
и музыка меркнет вдали.
Не плакать. Бесшумно стоять у окна,
глазеть на зверей и людей,
и что-то мурлыкать, похожее на
«ямщик, не гони лошадей».
Цыганские жалобы, тютчевский пыл,
алябьевское рококо...
Ты любишь романсы? Я тоже любил.
Светло это было, легко.
Ну что же, гитара безумная, грянь!
Попробуем разворошить
нелепое прошлое, коли и впрямь
мне некуда больше спешить.
А ясная ночь глубока и нежна,
могильная мерзнет трава,
и можно часами шептать у окна
нехитрые эти слова...
1982
* * *
Поэты часто замечали,
Что их стихи и буриме,
Совсем невинные вначале,
Ведут к могиле и тюрьме.
Я тоже знаю вывод этот,
И заклинаю вас, друзья:
Литература — только невод
В угрюмых водах бытия.
Но этот невод рыб не повит,
Ни кашалота, ни треску.
Лишь обладателю готовит
Обиду, горечь и тоску.
Литература? Ты мерзавка!
Тебя я с Берией сравню!
Твое коварство, как удавка,
Поэтов душит на корню!
Из-за тебя и слезы в горле,
И обстоятельства бледней,
Из-за тебя меня поперли
С любимой родины моей!
1985
* * *
Жизнь людская всего лишь одна.
Я давно это понял, друзья,
И открытия делаю я,
Наблюдая за ней из окна.
Там прохожий под ветром дрожит,
И собака большая бежит,
После вьюги полночной с утра
Белым снегом сияет гора.
Даже в самом начале весны
Человеки бывают грустны,
И в отчаянье приходят они,
Если время проводят одни.
Я совсем не мелю языком –
Этот опыт мне очень знаком,
Чтобы весело жить, не болеть,
Очень важно его одолеть.
И конечно, поэт Владислав
Ходасевич безумно неправ –
Только мусор, и ужас, и ад
Уловил за окном его взгляд.
И добавлю, что Хармс Даниил
Тоже скептик неправильный был –
Злые дети играли с говном
За его ленинградским окном.
Не горюй, если сердце болит!
Вон в коляске слепой инвалид –
Если б был он без рук и без ног,
Далеко бы уехать не смог.
Но имея коляску и пса,
Не снимает руки с колеса,
И хорошие разные сны
Наблюдает заместо весны.
Умирает один и другой,
Человек без ноги и с ногой,
Но подумаю это едва –
Распухает моя голова.
И опять за огромным окном
Жизнь куда-то бежит с фонарем,
Жизнь куда-то спешит налегке
С фонарем и тюльпаном в руке...
* * *
Зима надвигается. Снова
Какой-нибудь угол глухой
Под слезы ребенка больного
Покроется снежной трухой.
И после всех выплат и выдач
В итоге останется хер.
Простите, Борис Леонидыч,
Невежливый этот пример.
Застрянут в грязи, недоехав,
Недопив, рыдая в туман,
Осенние сумерки чехов
И прочих восточных славян.
Потомок на вашу могилу
Сирень принесет в стакане,
И тоже, дыша через силу,
Напишет стихи о войне.
Кладбищенской тропки изгибы
Вложить попытается в стих,
И скажет земное спасибо
За то, что остался в живых,
За ветер, за позднюю славу,
За рощу в конце сентября,
За выстрел – не ради забавы,
А чтобы не мучился зря.
Над городом тучи нависли,
На дачах шинкуют и спят.
Не будем считаться, Борис Ле-
онидыч, я сам виноват.
Уж лучше, сквозь мир наизнанку,
Где кровью шумит водосток,
Откушать снотворното банку,
Да тихо заплакать в платок...
.
.
Стр. 148–158
.
<...........................>