.
юрий кублановский бывший ленинградец 
.
.
       ЮРИЙ КУБЛАНОВСКИЙ (родился в 1947 году). 
Участник альманаха «Метрополь». В СССР не печатался. 
Автор книги стихов «Избранное», составленной И. Бродским 
и вышедшей в издательстве «Ардис», когда Кублановский 
еще находился в России. С 1983 года поэт живет на Западе. 
В том же году в Париже была опубликована его как бы 
итоговая книга стихотворений «С последним солнцем». 
В 1985 году в издательстве ИМКА-ПРЕСС вышел его 
новый сборник стихов «Оттиск».
.
.
ПОТЕМКИН, ЗУБОВ И ОРЛОВ...

                                        С кем мы пойдем войной на Гиену?

                                                                                     Державин

                 1.

Потемкин, Зубов и Орлов –
Екатерининских орлов
блестящая плеяда –
намека ждут и взгляда.

Кого в сегодняшнюю ночь
она прижать была б не прочь
сквозь потайную дверцу
к жиреющему сердцу?

За шаткой ширмой будет он
шуршать шелками панталон.
И матушка царица
завоет, как волчица.

А где-то комнат через пять
старик Вольтер ложится спать,
не помолившись Богу...
Все гаснет понемногу.
 

                     2.

Князь Потемкин, прыгнув из кровати,
у окошка ахнул:
– Глянь-ка, Катя,
как наряден славный Питер твой!
Золотится ветер над Невой,
Петропавловка в тумане розовеет,
на приколе яхта индевеет
и пунцов усатый часовой.

Ждет твоей молитвы Небожитель,
ждет гостинца льстивый просветитель.
Не велишь ли, матушка, вставать?
Засветло грешно озоровать.

– Ах, послушай, Гриша, помолчи.

Лужа воска около свечи.
Без тяжелых буклей побеленных
лысоваты головы влюбленных.
 

                   3.

Орлов, красавец и нахал.
Его в Неаполе видали.
Он Тараканову украл.
Они друг другом обладали.

Пока гримасничал норд-ост
в иллюминаторе уныло,
в глубокой качке в полный рост
она к нему прижалась было.

...Когда ж огонь сторожевой
проплыл отметиной Кронштадта,
кондовый проводил конвой
мадмуазель до каземата.

Теперь княжна обречена,
хотя от млека ломит груди.
Вот так в былые времена
шутили пламенные люди!
 

                  4.

Гвардейская акула,
кососаженный хват
приказом с караула
в опочивальню взят

на царственную мушку.
Всходя на бастион,
державную старушку
потешь, понежь, Платон.

Пока душок шалфея
ты ловишь цепким ртом,
вся матушка Расея
у вас под каблуком.

Уж лучше это свинство,
да водка, да балык,
чем кровь и якобинство
парижских прощелыг!

                                      1969
 

ВЕЧЕРНИЕ ОГНИ

Давай сумерничать с графином,
           хоть ни-ни-ни.
И все-таки .«бокал поднимем»
– как Фет писал седым графиням
           в .«Вечерние Огни».

Вкус алкоголя сладко-горький
          печет и вяжет рот.
Зернистой апельсинной корки
          мясист испод.

О комната моя, каморка!
          Закатный лист фольги.
В печи углей багряных горка.
          угара мотыльки...

И стол мой с письмами, делами,
          готовыми в золу,
чем объяснима наша с вами
          любовь к теплу,

и за окном – где снега вспышки,
         откинутая ниц
ларца девического крышка –
         кормушка для синиц.

                                            1976
 

* * *

Купина небес неопалима.
Колосятся иней, снег.
Ночь светла от голубого дыма.
          Темен мой ночлег.
И хрустят дорожки в дольнем мире,
днем горевшем золотым огнем,
чтобы было и тесней и шире
          мне в Отечестве своем.

...Рабьим страхом душу не унижу:
          этот снег и эту жесть,
черный сад и голубую крышу
          я беру как есть
– в жадном тигеле расплавить снова
          – Господи, благослови –
косность речи и свободу слова,
          дар Твоей любви.

                                              1978
 

ЭЛЕГИЯ

                                                          Е. Шварц

...Где милая рука, от родинок рябая,
берет стакан с винцом,
где пудель давится от ласкового лая
и сигаретный дым кольцом
(Я в этой комнате и не хочу в другую.
В два ночи голубей восток.
Я вижу левую от родинок рябую,
такую ж правую, и хриплый шепоток
со мною делится молчанием и словом
о страшном и простом.
Я, верно, не найду ни сна под этим кровом
ни рук, встречающих при том)

– до этих мест семьсот
                                       верст – и почти все лесом.
И мне, как школьнику неправильный ответ,
о снится поездов горячее железо,
то все счастливое, чего в помине нет.

                                                               12.6.79

* * *

В ДЕРЕВЬЯХ ЛАПЧАТО

В деревьях лапчато запутались грачи.
Ручьи перекрутились с речью.
И склоны темные, что куличи,
плывут торжественно навстречу.
Сжигает солнышко меня ленивца и
страну тряпично-красной плоти,
где все под мухою. И только муравьи
честны в египетской работе.
 

ЗА СВИСТКИМ ПОЕЗДОМ

За свистким поездом летит зеленый шлейф
к гранитным пирсам Петрограда,
где император ловит кейф,
давя чешуйчатого гада
своим копытом. И Нептун
в еще последней снежной пене
глядит не на оснастку шхун
– а вслед петропольской Елене,
 

И ВЕЕТ БАЛТИКОЙ

Крупица Божия боится грубых рук,
Она нежна, хоть голос низок.
И веет Балтикой, когда беру
конверты от ее волнующих записок.
Комочек бытия, завернутый в наждак
пространства, названного Русью,
ему противится. А мы не можем так.
Нас тащит к собственному устью.
 

И ВСЕ МЕРЕЩИТСЯ

И все мерещится то яма, то барак
с плюгавым уркой одесную.
И каждый раз трудней бывает сделать шаг
в словесность чистую простую...
Не башню стройную за клетью клеть
я смело возвожу к руинам –
все громче хочется анафему пропеть


и показать кулак рубинам.
 

КОГДА Б НЕ ВЕДАЛИ

...Когда б не ведали, ч т о впереди
у старого грача и драгоценной птахи;
я б ожил у твоей боязненной груди,
где гений, и мечты, и страхи.
И выдубив сердца у финских берегов,
мы ехали б в Москву на царство,
где мстя любовникам за сорок сороков,
все диссидентское боярство
 

В НАПРАВЛЕНИИ ПОЛЬШИ

там прахом наших тел салютовало бы,
примерно, в направленьи Польши,
чтобы преемники просили у судьбы
чего попроще и подольше.
Но не своим горбом, а из твоих стихов
о темных метинах на чутком теле
известно мне, – подобии следов
по бесам пущенной шрапнели.
 

ЕЩЕ И ОСЕНЬЮ

Весной пахучею, как ладан и ваниль,
зимой, сжимающей запястье,
в страду июльскую, глотая соль и пыль,
или в прозрачное ненастье
– еще и осенью я буду вспоминать,
жалея клен и облепиху»
вдыхавшую хмелек в латинскую тетрадь,
ту – с низким голосом – подругу соловьиху.

                                                          I - 3.4.1979
 

* * *

В кренящейся башне ночные раденья,
кадреж Коломбины с порога
для нас вожделеннее лжевдохновенья
голодного позднего Блока.
Да только одним они мазаны миром,
одна в них мерцает монада.
С полуночным бледно-зеленым эфиром
они породнились...
                                 Не надо,
не надо ни пышной италии в храме,
ни голого мрамора в чаще,
ни неба такого, как в .«Пиковой даме».
все это мертво и щемяще.

Мы долго гуляли с тобою у стрелки
и оба не шли на уступки.
И пялились жадно советские клерки
на рубчик вельветовой юбки.

И спорили с Лазарем пятнами тлена
кумиры в садах и на крыше...
И алчно взмывала балтийская пена
все выше,
                 и выше,
                               и выше.

                                                      1979
 

ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ

                 1.

                                      Н.

От кленовой разлапины,
далеко перетлевшей во мгле,
уцелевшие крапины
на чужой полулевой земле,
утопающей в зелени
и слепящей в щелях жалюзи,
то к античной расщелине
притулимся в замшелой грязи,
то лекалом бездонного
нас канала погонит под мост,
где на клюве у лебедя сонного
костяной громоздится нарост.
 

                   2.

В дни апреля, на сломе их
я припомню, уснув вдалеке,
как мы в шляпах соломенных
в полдень с пляжа плелись в Судаке
вкруг тропою подгорною
к глинобитной хибарке Бруни.
Словно музыку черную,
все последние дни
я в ветвях перекошенных
слышу хрипы про милый предел...
Словно русские гнезда заброшены
в них терновые комья омел.
 

                   3.

Звезды южные в инее
узнаваемом, но
их не знаю по имени,
ибо каждое странно, чудно.
Лишь одно утешительно,
что не сеять, не жать,
а под ними решительно
в черной яме лежать
победителем-неучем,
забывающим честно словарь,
понимая, что не о чем
говорить – сквозь трухлеющий ларь.

                                          1983

* * *

                                                И. Бродскому

Систола – сжатие полунапрасное
гонит из красного красное в красное.
...Словно шинель на шелку,
льнет, простужая, имперское – к женскому
около Спаса, что к Преображенскому
                                     так и приписан полку.

Мы ль предадим наши ночи болотные,
склепы гранитные, гульбища ротные,
                                   плацы, где сякнут ветра,
понову копоть вдыхая угарную,
мы ль не помянем сухую столярную
                                  стружку владыки Петра?

Мы ль... Но забудь эту присказку мыльную.
Ты ль позабудешь про сторону тыльную
                                          дерева, где воронье?
Нам умирать на Васильевской линии!
– отогревая тряпицами в инее
                                                  певчее зево свое.

Ведь не тобою ли прямо обещаны
были асфальта сетчатые трещины,
                                           переведенные с карт?
Но воевавший за слово сипатое
вновь подниму я лицо бородатое
на посрамленный штандарт.

Белое — это полоски под кольцами,
это когда пацаны добровольцами,
                                              это когда никого
нет пред открытым Богу божницами,
ибо все белые с белыми лицами
                                              за спину стали Его.

Синее – это когда пригнетаются
беженцы к берегу, бредят и маются
                                    у византийских камней,
годных еще на могильник в Галлиполи,
синее – наше, а птицы мы, рыбы ли
                                              это не важно, ей-ей.

Друг, я спрошу тебя самое главное:
ежели прежнее все – неисправное,
                                   что же нас ждет впереди?
Скажешь, мол, дело известное, ясное.
Красное – это из красного в красное
                                   в стынущей честно груди.

                                                                          1986

.

.
Стр. 191–201
.
<...........................>
___________________________________________________________
п