А. Селисский, "Достойно прожитая жизнь или капитан разбитого корыта"

. Александр Селисский.
ДОСТОЙНО ПРОЖИТАЯ ЖИЗНЬ
или
КАПИТАН РАЗБИТОГО КОРЫТА
(продолжение I)

     Все действительно осталось позади, но я этого еще не знал. Узнал, не найдя в списке зачисленных своей фамилии. В канцелярии мне объяснили, что забракован я мандатной комиссией, а мандатная комиссия не обязана указывать причины своих решений.
     Мандатная комиссия? Мы о ней даже не думали. Какие у нее мандаты? Что она делает?
     «Проверяет ваш морально-политический облик, - объяснили мне. - По документам. Если
надо, вызывают на беседу. Но вас вызывать не стали.
     Мой облик, хотя бы и морально-политический, был, как будто, в порядке. В моей семье не было врагов народа. Я не был - и не мог быть! - на оккупированной территории, что, в те времена, могло многому помешать. По молодости не успел бесить хотя бы одну жену с
малыми детьми и она не писала скорбных писем в комсомольскую организацию нашей
школы. Не пьянствовал. Не судился. При чем тут мандатная комиссия?
     Не все были так наивны.
     - Жопа! - вразумительно объяснил мне один из зачисленных. - жопа. Ну кто тебя примет?
Прокосмополитов слыхал? Ты же - безродный космополит! У тебя нет Родины. Хрен знает,
куда ты поведешь самолет. Ни рельсов, ни дороги. Куда хочешь, туда и лети. А вдруг ты хочешь
за границу? Тебе же все равно. Вот я - русский. А ты кто? Безродный космополит?!
     От потрясения я не плакал, даже не ругался - молча взял документы из канцелярии и ушел.
Не сказав ни слова, только назвал фамилию. Мог переночевать в общежитии, но ушел на
вокзал и просидел ночь до отхода поезда. Она была длинной, эта ночь. Теперь я понял
грустную интонацию пожилого еврея в золотых очках. Он-то знал все заранее. Знал, что у
меня - и у него тоже? - нет Родины. Той, за которую погиб мой отец. И за которую отец отца воевал в русско-японскую войну. Когда их брали в армию, родина была, а теперь - нет. И у
меня она появится в день призыва. Но временно. Пока буду служить. Этим я отличаюсь от
всех везде и всегда. Мы отдельные - это будет висеть надо мной. Как будто исчезнет и вдруг появится по чьей-то воле. В деповской луже. На приемных экзаменах. И неизвестно где еще,
не я это решаю. Я только помню. И этого у меня не отнять: я помню. Кто-то посоветовал поступать в Институт гражданского воздушного флота. Там, как будто, полегче: летчиков не готовят, самолеты им не водить. Но я уже не хотел в авиацию. И когда родился сын, назвал
его Самуилом. В честь еврейского пророка.
     У меня вполне земная профессия: инженер-механик. Занимаюсь монтажом холодильных
установок. Когда начинал, они были у нас новинкой. Бригады нашего управления работали
в разных местах и частые командировки мне даже нравились. Единственное, что нравилось по-настоящему. Постоянное ожидание завтрашнего дня: казалось - что-нибудь обязательно произойдет. В самолете, в поезде, в незнакомом городе. Но годы шли. неожиданности
случались редко и еще реже вызывали удивленную радость. Разъезды и полеты меняли
ощущение пространства: «на север» или «на восток» становилось реальностью, географическая карта обживалась, как схема троллейбусных маршрутов. Подходил возраст, когда стараются
осесть и мои сослуживцы меняли работу, заводили семьи, привыкали бывать дома каждый
день. А меня носила нелегкая и по привычке, и просто так, от нежелания что-нибудь менять. Неожиданности все-таки случались. Но не в командировках. Дома. И когда жена ушла. И еще... Это я снова вспомнил случай, когда вошел без стука в Муськину комнату. Был конец месяца,
как всегда горел план и с ним наша прогрессивка. Ее спасали почти круглосуточно. Под утро
я вернулся домой: поспать пару часов и обратно. Постелил, достал сигарету и вспомнил, что зажигалка осталась на столике, в углу зала, где монтировали машину. Так и увидел ее, стоящей прямо в центре стола, на котором я разбирал чертеж. И. уходя домой, забыл. Я не был уверен,
что на кухне есть спички и пошел к Муське. И вошел в комнату без стука, чего давно не делал.
Не будить же его в три часа ночи! Пусть спит.
     Он не спал. Вернее, они не слали - он и девушка. Та самая, что приучила меня к
обращению на «вы». Собственно говоря, странно называть девушкой «особу женска полу»
ежели оная особа в комнате мужчины сидит на подоконнике в чем мама ее, совсем недавно, родила. Так недавно, что назвать ее женщиной тоже язык не поворачивается. Она сидела,
подняв на подоконник согнутую ногу и положив на колено голову. А Муська полулежал в постели. На фоне белой простыни он казался негром. Он посмотрел на меня, хотя в темноте
я мог ошибиться. Может быть, он продолжал смотреть на девушку. И даже глаз не перевел. Кажется, смутился только я. Муська не спеша натянул одеяло: Катя. так же не торопясь,
протянула руку к спинке стула, стоявшего рядом, взяла первую попавшуюся часть одежды,
это оказалась юбка, и прижала ее подолом к тонкому плечику. Юбка развернулась и повисла, спрятав, обращенный в мою сторону бок, маленькую грудь и то место, где начинались
негустые волосики, мыском уходившие в темную щель между ногами. Зато на самой попке остался открытым узор из родинок, похожий на созвездие Стрельца. Я это сразу увидел,
потому что у моего стоматолога висит копия картины Чюрлениса «Созвездие Стрельца». Как
раз напротив дивана, где я жду очереди… Там мне картина не нравилась, ассоциативно
связанная с зубной болью. А здесь... было стыдно и я с трудом отвел глаза.
     - Дай спичек. - попросил я и, хотя именно за этим пришел, сам себе не поверил. Очень уж неестественно выглядел приход за спичками среди ночи - «Черт, он еще решит, что я за ним подглядываю!» - и только потом пришло мне в голову, что смутиться все-таки должен был он.
А не я.
     Муська взял спички с тумбочки. «Бросай - сказал я поспешно: еще вылезет голый из-под простыни! Он бросил. Я поймал коробок и пошел к двери, сказав: - прикурю и верну» «У меня есть» - ответил Муська спокойно и я вышел.
     Катя потом еще приходила. Как ни в чем не бывало, здоровалась со мной и проходила
в Муськину комнату. Я конечно больше не входил, но и она никогда не задерживалась. И
громкой музыки они не включали. Я долго не решался заговорить с сыном и вдруг начал совершенно неожиданно, без всякой связи с предыдущим разговором.
     - Интересно, что девушки ваши теряют раньше, честь или совесть? - не спросил, конечно,
а так. высказался. - В наше время, если девушка теряла невинность до свадьбы, говорили, что
она обесчещена, - еще и пояснил я несложную мысль.
     - Ваши девушки зранили чесnь в неудобном месте.
     Я фыркнул, но Муська честно признался:
     - Это не я придумал.
     - Все-таки странно. Катя даже не смутилась. Ну ладно, черт с ним, что я твой отец. Но я
же мужчина заодно, хоть и старый! А ей - трын-трава. Сделала мне одолжение, чуть
прикрылась.
     - Это ты старый? - вдруг удивился Муська. Даже вроде бы возмутился. - Еще чего выдумал!
Ты не старый, а глупый. Ничего не понял: Она остолбенела от ужаса. Не могла шевелиться.
     - Что-то я не вижу этого, встречая ее здесь.
     -А я ее убедил, что мой батя клевый чувак и все понимает, - Муська широко улыбнулся.
- Что никаких невежливых мыслей у тебя на ее счет нет и быть не может. Так что ты уж меня
не подведи.
     - Спасибо за доверие.
     - Ты не благодари. Ты оправдай. Это ведь авансом.
     - Не увлекайся авансами. Мне рассчитываться будет нечем.
     -Я и не увлекают. Мне хватает твоих командировок.
     - Представляю, что тогда творится! Компаний, видимо, не бывает? Девушки по одной,
одна утром, другая вечером? Или все-таки бывают компании? Я слышал, что теперь модно любить в коллективе. Может быть и мою комнату кому-нибудь сдаешь? Это я категорически запрещаю! Чтоб в моей постели никого не было, слышишь?
     - Слышу, не кричи. Папа, ты ненаучный фантаст. Нет, твою комнату я не «сдаю» /врет
негодяй? подумал я/. А своей разрешаю пользоваться. Друзьям, которым нужно остаться
вдвоем. Если они хотят - вдвоем.
     - Вы что, и втроем... умеете?
     - Умеем. Если это не любовь, а чистый секс, мы друг друга не стесняемся.
     - Чистый секс?! Грязный секс. вот как это называется. Грязный - грязнее некуда. Господи!
Мой сын участвует в пьяном коллективном разврате! Муська, до чего ты дошел!
     - Спиртное исключено. Пьянеть нужно друг от друга.
     И тут я вспомнил фотографию девушки с запрокинутым, искаженным лицом, которую
принял за актрису-любительницу, и понял, что это было на самом деле. И теперь испугался по-настоящему.
     - С-лушай. - сказал я. - эти фотографии девушек… И там еще какой-то парень… Ну, как
будто в экстазе. Это что? Это ты как снимал? А?
     - Ты правильно понял, папа. Это снимки в постели. Во время... ну... во время любви.
     - Чего-о?! Хороша любовь под твоими фонарями! Ты занимаешься порнографией?!
     - Во-первых, фонарей минимум: пленка «кодак» чувствительность 100 единиц, /идиот!
Можно подумать, что именно это самое важное!/. Во-вторых, меня интересует только лицо.
В самые разные моменты, в том числе и в моменты наивысшего напряжения. Ты видел фотографию штангиста, когда он фиксирует вес? Фотографию пилота, выходящего из пикирования? /Тут он меня подцепил, мерзавец. Эту фотографию нашел я в книжке и
попросил его переснять. Мне было интересно, как все, что касается авиации/. Так вот, нет кардинальной разницы между этими снимками и теми, что тебя пугают. Я не занимаюсь порнографией и не потому что боюсь «неприличного». Для искусства нет запретов, есть выражение мира и человека в этом мире - полное или неполное, талантливое или бездарное. Меня интересует лицо, характер. Можешь ты это понять?
     Я могу. А прокурор? Ну, пугать его поздно. Это уж точно. «Наглец», - только и сказал я.
     - Да нет же. папа! - ох, это детское «папа»!.. - Ты сам приучил меня быть с тобой откровенным. Я всегда знал, что тебе можно все рассказать и ты поймешь. Я благодарен тебе
за это и хочу, чтобы дальше так было. Теперь все сложнее: я вырос и мы - другое поколение.
Мы отличаемся от вас, «лобастые мальчики невиданной революции...» - кажется так писал, почитаемый вами поэт? «В двадцать лет внесенные в смертные реляции...» Я знаю, что он старше, но блеск этих стихов на вашем поколении еще лежал. Как вы назывались, шестидесятники? А мы - восьмидесятирасты. Да нет, не гомики. Хотя есть, конечно. Просто
не любим пышных названий. Меня в детстве прозвали «Сэм». Позже я бы получил «Степана»
или как-нибудь в этом роде. Попроще, без изыска.
     - Э-э-э, ты не понял: Сэм и Степан - явления одного порядка. А ты - Самуил.
     - Правильно, папа. Я Самуил, мне нужны джинсы и машина, и на фиг не нужна
«невиданная революция».
     - Автор этих стихов действительно погиб на войне с фашистами. На той же войне погиб
твой дед. Ты в самом деле считаешь, что погибли они напрасно? И ты имеешь право смотреть
на них свысока?
     - Нет. А как с разницей между гибелью поэта и моего деда? Которого просто выдали на
смерть свои, то есть, те, кого он считал своими, те самые, за которых он. как считается,
воевал? И как с твоей летной профессией? - Хорошо еще, что не рассказал я ему о деповской
луже. Или плохо? Сам уже не понимаю. А он продолжает: - Бабеля и Гумилева тоже убили фашисты? Или малограмотная дворничиха? Кто. по высоким идейным соображениям,
написал на них доносы? Я не говорю о подонках и подлецах, я - только о тех, кто «по
идейным соображениям». А? Лобастые мальчики?! Нет уж, спасибо, я не хочу быть
внесенным в смертные реляции. Я хочу жить. И чтобы жизнь была интересной, и доставляла удовольствие.
     - Теперь я понимаю, какого рода удовольствий ты жаждешь.
     - Папа, не делай из мухи слона. Вообрази, что он с неба покакает! Мы тоже читаем книги и строим дома. И разве были вы совсем уж другими? До самой свадьбы не знали... как устроены ваши девочки?
     Я промолчал. Да, «как устроены девочки» мы узнавали до свадьбы. Честно говоря, даже до поступления в школу. В том самом подвале сыром, темном и тогда еще полном мусора. Это
позже его расчистили под бомбоубежище и навесили замок. А мы ходили туда лет эдак с пяти-шести. С нашими девочками. Девочки охотно соглашались нам помочь: быстренько
снимали трусики и мы, при тусклом, неизвестно откуда проникавшем, свете, знакомились
с тем, «как они устроены». Знакомство было чисто визуальным: что надо делать мы точно не знали, да, наверное, по малолетству и не могли. Девочки тоже не были свободны от
любопытства и мы, как могли, помогали им. Девочка, с которой ходил в подвал я, нагибалась, брала мой отросточек губками и язычком его ласкала, посасывая - скорее всего был это чистый инстинкт. Так мне впервые попробовали сделать минет. В шестилетнем возрасте.
     Но Муське я об этом. конечно, рассказывать не стал. Тем более, что главным для нас было
не это, а игра «в летчиков». Когда не играли, в подвал ходили чаше. У всех так было или
только в нашем дворе? Наверное у всех и всегда. Потом уже девочки подросли и стали
стесняться. Так сказать, «съели яблоко познания». И уже в юности все было иначе.
     У нас было не так, - сказал я. - Мы дружили со своими девушками, ухаживали за ними, конечно. Но... без «этого». Да они бы и не позволили. - Я не врал, только рассказывал о том,
что было в юности. Ну не вспоминать же детские игры! Он-то уже не ребенок. - Да, так вот:
«как они устроены», мы. конечно, знали. Ну... понимаешь, всегда были другие... доступные женщины. Постарше, конечно... Но мы хотя бы стеснялись! - нашел я последний довод.
     Муська поморщился.
     - Папа, это отвратительно, - сказал он. - Шлялись к блядям и спрашивали с невесты девственность. «Стеснялись!» Вы же этих «девушек общего пользования» за людей не
считали, я по твоему лицу вижу. Ты и сейчас стесняешься знакомства с ними. Нет. я так
не хочу.
     Ответить было нечего. Разумеется, он не совсем прав: отношение наше к девушкам было сложнее. И отношения с ними тоже. Я все заострил, чтобы вышло убедительнее, а получилась вовсе другая картина. Но кое-что увидел он точно, а главное - точно оценил. Мне стало
стыдно. Они лучше нас хотя бы потому что разрешают своим девчонкам то же, что и себе. Нет. дело даже не в разрешении: кто их спрашивает? Наши. между прочим, тоже не спрашивали. Но при этом врали нам. А мы им. Считалось, что «некоторые вещи» делают, но не говорят о них.
Что нужно вести себя прилично. На людях, во всяком случае. Эти откровение нас, вот что главное. Честнее и откровеннее. Именно этого я не могу принять, все во мне бунтует. Не
просто из ханжества: я боюсь. Да. Боюсь и не стесняюсь признаться в этом. Я знаю: от «все открыто» до «все позволено» маленький, почти незаметный шаг. Шажок. До полного
отрицания всяких норм и ограничений, до полного скотства. И не только в любви. Не только.
Так называемые «предрассудки» выдумали не зря: они тоже отличают человека от быка. покрывающего корову. Но преодолеть Муськино сопротивление и доказать свою правоту я
не мог. А теперь не могу тем более. Потому что для этого надо быть неуязвимым. Не думать постоянно о том.. что произойдет, если он узнает? А что произойдет? Возможно и ничего особенного. «Ну, батя, даешь!» По-приятельски - «а ты еще молоток, чувак!» Вот этого «чувак»
я и боюсь: тогда забудь, что ты старший, что ты отец. В старом анекдоте, мальчик,
подглядывая в спальню родителей, возмущается: «А мне они запрещают ковырять в носу!»
Да и только ли ему не понять происходящее? Желающих тыкать в меня пальцем будет много. «Солидный, немолодой человек - неужели не мог найти солидную, достойную во всех отношениях /читай - немолодую. Молодая женщина рядом с немолодым мужчиной очень раздражает жен-ровесниц/ достойную женщину и создать с ней солидную, достойную семью? Седина в бороду - бес в ребро? Это общественность. Общественность я ненавижу. Она всегда знает рецепты. Не знает лишь формулы - «это не мое дело». Никогда не бывает
интеллигентной. Хаму дали официальный статус, и власть. Но мне он ничего сделать не
может. Я неуязвим. Мнение? Карьера мне уже не светит. Выговор? Я беспартийный.. Работа?
За свою зарплату я всегда найду другое такое же дерьмо. Плевать. Зато она со всех сторон под ударом. Начать хотя бы с семьи. Что там поднимется, если узнают! Нет. об огласке нельзя и думать. А что делать? Сколько может продолжаться так? Не знаю. И думать боюсь. Пусть
идет, как идет... А Муська... Как вести себя с ним дальше? Непонятно. «Эх. нелегкая это
работа...
     - ...Из болота тащить бегемота» - вдруг сказал Муська.
     - Муська?!
     - Что, папа?
     - Я что-нибудь говорил сейчас?
     - Что? Не-ет... Что с тобой, папа?
     - Ничего...
     Действительно, ничего. Раньше так часто бывало: один из нас подумает, а другой уже
говорит. Я думал, прошло. А вот поди ж...
     - Ну, батя. салют. Я похилял.
     Терпеть не могу этих словечек: «батя», «хилять», «кочумай» и так далее. Муська это знает и дразнит меня. На самом деле к жаргону относится вполне иронически, умеет говорить
правильно и даже красиво.
     Кати исчезла и появилась другая. И Катя снова приходила. Теперь они веселились втроем
или компанией. Как будто, вполне невинно. Видно, у них гак принято. Интересно, что знают родители девушек? Если даже мне нелегко быть «клевым чуваком»....»Слушай. - сказал я как-то Муське, - а новенькая знает- ну... с Катей?.
     - А что скрывать? Это же - до нее.
     - Но вдруг захочется вспомнить старое? Ей все равно?
     - Ты говоришь глупости, папа.
     Я посмотрел и зеркало и сказал: «Папка дурак!»
     И Муська сжатым «попугайским» голосом подхватил: - «И Сэм дурак! - потом добавил:
- Весь в папку!» Э-э! «Шо можна попові, то дякові зась! Я врезаю Муську по затылку. Не сильно, почти в шутку. Но это не решение вопроса... ох, это не решение… А есть ли вопрос? Девочки у них в самом деле славные и совсем не панельные шлюхи, как мне сгоряча показалось. Одну я помню ясельным карапузом, школьницей, подростком - еще бы не помнить, это дочь Романа
и Саши. Марьяна. а по-домашнему - Манька. Но в компании, как и Муську, ее зовут Мэри или даже Мэм. что совсем уж и не имя. а черт знает что. Из-за Маньки мы и подружились по-настоящему. Родители пылают благодарностью и мне это неловко. В доме превосходная библиотека, но, стоит похвалить книгу, как они пытаются мне се подарить. Я и бываю у них
реже, чем хотелось бы. Но в карты играть с Романом все равно можно: «преферанс - не школа гуманизма». учит игроцкая мудрость. А история вышла такая.
     Было время на грани зимы и весны, когда выпавший снег тут же превращается в слякоть
и после ночного морозна, готово - гололед. Выразительнее по-украински; сракопад. Тут уж
береги ее родимую: выбирай обувь с шершавыми подошвами и осторожненько двигайся. Вынь
из карманов руки, на ходу балансируй… Я подходил к дому осторожно, обходя скользкие
места. А возле соседнего дома гуляла Манька с няней. Мы все завидовали ее родителям: тогда
уже с нянями и домработницами было трудно. То есть, не «уже», а «еще» было трудно. Потом «уже» стало невозможно. Сельские девушки, переезжающие в город, из которых раньше
набирался «домашний персонал», теперь предпочитают завод. Зарплата больше, дадут общежитие, а со временем, глядишь, квартиру. Кроме того, домашняя работница или няня -
га же прислуга, а у девушек появилось самолюбие и это нужно записать жизни в актив. Мы завидовали Манькиным родителям хотя няня была немногим старше Маньки, а серьезнее, так
и совсем чуть-чуть. И подходя я увидел, что няня, мечтательно засунув палец в рот, смотрит
на кондитерскую витрину, а трехлетняя Манька слезла на мостовую и с важной мордой пересекает проезжую часть перед носом идущего самосвала. И тоже увлеченно сосет палец.
Я тогда, увидев Маньку и самосвал, понял, что на обледенелой мостовой ни машина
затормозить, ни Манька пройти не успеют. Самосвал неизбежно наедет на девочку.
     Чтобы сообразить это, потребовалась доля секунды, а к концу этой секунды я уже бежал по мостовой, с Манькой в руках. Но скользнул и грохнулся, прижав к себе малышку. Перекатился через бок и спину, уходя от колеса - Манька, ушибшись, заорала во всю мочь. Надо мной
показался задний угол кузова: боком надвинулся, закрыл на секунду небо и отъехал дальше.
Это машину при торможении понесло юзом и она, развернувшись стала поперек улицы.
Колесо прошло мимо меня и я лежал, обнимая Маню, которая ревела и вырывалась.
     Разъяренный шофер вылез из кабины и вместо благодарности - я все же избавил его от
наезда! - громко матерясь, шел к нам. но я приподнялся на локте и глядя вдоль улицы позвал: «Инспектор! Инспектор!» Шофер не оглядываясь /на мое счастье: никакого инспектора видно
не было!/ прыгнул в кабину и. развернувшись, уехал. Я неуклюже поднялся на колени, потом встал и понес Маню к тротуару. Няне, которая, кажется, так ничего и не поняла, велел отнести ребенка домой. Взяв девочку за руку, она послушно ушла не вынимая, однако, палец изо рта.
Я все-таки ощутил некоторую гордость, хоть и катился по мостовой, как мешок с говном. Еще
и штанину порвал..
     Теперь Манька, совсем взрослая, развлекается в одной компании с Муськой. Они теперь
Сэм и Мэм. Мэм и Сэм. Надеюсь, что ею отец не в курсе этих «игр». От которых, между
прочим, у детей дети бывают и это еще далеко не самое страшное. «Все-таки сын лучше, чем дочка» - подумал я не в первый раз. Подобные известия о дочерях отцы воспринимаю» больнее, чем матери. Наверное, потому что роль женщины в постели нормальный мужик воспринимает, как пассивную, страдательную, что ли. Сам же себе он кажется действительным членом человечества. Гордым победителем. Умные женщины поддерживают его в этом заблуждении.
И вдруг, кто-то... его собственную дочь! Если бы это зависело от отцов, дочери, наверное, оставались бы старыми девами. Во всяком случае, не имели бы любовников. Потому что мужа, немолодой уже и довольно опытный отец, не воспринимает, как мужчину. Во всяком случае,
не в первую очередь, как мужчину. Да и стереотип мышления срабатывает: замуж - надо.
Зачем? Как это - зачем?! Надо! Нет, все-таки, сын лучше. Понятнее и потому спокойней.
Ладно. Хорошо, что ему «хватает моих командировок». Не то я бы спятил наверное от всех этих мыслей и рассуждений. А тут еще... нет, об этом он догадываться не должен. Это мое дело.
И мы очень осторожны. Да. командировки...
     ...Лето было на редкость жарким. Ранняя засуха выжгла донецкую степь, травы стояли коричневые, неподвижные. Степной городок тоже высох и к автоматам с газированной водой тянулись длинные очереди, завитые кольцами и медлительные.
     Выходя из гостиницы, я вежливо здоровался с администратором. Каждое утро. Я говорил «доброе утро» или «здравствуйте» и кланялся. Женщина в окошке смотрела на меня строго и что-то цедила в ответ. Иногда чуть-чуть кивала, почти незаметно. Или вовсе не отвечала, но назавтра я снова вежливо здоровался. Хотя охотнее послал бы. Ох, как бы послал! Но хорошо помню как, приехав, стоял перед ней с паспортом и командировочным удостоверением.
Удостоверение - листок тонкой, плохой бумаги. Выпусти его из рук, он даже не упадет, а спланирует на пол, сдуваемый в любую сторону легчайшим движением воздуха. Он и в руке трепетал, как только открывалась дверь. Всем своим видом, листок говорил кому полагается,
что
предъявитель сего личность вполне обыкновенная и никаких прав, отличных от прав
других обыкновенных личностей, не имеет. Я стоял перед окошком, администратор же, не обращая на меня внимания, листала свои бумаги. Суровым голосом распекала коридорную, полноватую, средних лет женщину в переднике и несвежей наколке. Говорила по телефону
и голос был уже не суровый, а наоборот, воркующий и нежный, хотя говорила она с
женщиной. О какой-то особенной, необыкновенной импортной помаде, совершенно необходимой администратору. Видимо, собеседница имела к этой помаде непосредственный доступ. Администратор, конечно, в долгу не останется. Об этом они даже не говорили, это подразумевалось само собой. Потом она отвечала, тоже но телефону, мужчине, но голос был
не нежный, а почтительный - третий голос за время моего стояния у окна. Этим голосом администратор говорила коротко, каждый раз, однако, добавляя имя и отчество собеседника:
«Да. Егор Федорович. Конечно, Егор Федорович. Учтем, Егор Федорович.» Явно ей хотелось встать перед телефоном. Искренне хотелось. Я думаю, в душе своей она и такие, как она,
всегда стоят перед Егором Федоровичем и перед теми. кто выше Егора Федоровича, и перед
теми. кто выше тех, кто выше Егора Федоровича. Но не ниже!
     Со мной она говорила следующим голосом - четвертым. Без интонаций. На одной ноте.
Мест нет. Не предвидится. Ну что ж - командировка. Нехватает, чтобы в гостиницу кого
угодно пускали. Монтаж холодильника для города ее не касается. Не ее дело - где. Гражданин, гостиница занята, мест нет. Повторять двадцать раз не намерена. Все.
     На мое счастье, услышав разговор, к ней подошел какой-то мужчина, как я потом узнал, заместитель директора по хозяйству. И быстро сказал что-то на ухо. Я понял, что это
относится ко мне и в самом деле, администратор подняла, наконец, глаза.
     - Да. конечно, я разбираюсь в бытовых холодильниках. Да, посмотреть можно и сейчас, но инструмента у меня с собой нет, он у рабочих /бригада приехала накануне и поселилась в общежитии/. Запасных частей с собой нет, но как только приступлю к работе - будут.
     Новенький кухонный холодильник стоял в закутке под лестницей и был вполне исправен.
Чуть неточно отрегулированный /делали в конце месяца? Спасали план? Господи! Как бы мы жили, не будь сплошного бардака в нашем великом государстве? Слава бардаку, става, трижды слава!/ так вот, неточно отрегулированный, он шел влажным ходом, почти не давая холода. Довернуть вентиль и все в порядке. Но это у них «в порядке», а у меня? Не так уж я прост, не вчера родился. Я нашел неисправность термопары, назвал несколько мелких дефектов и
обещал все исправить в ближайшие два-три дня.
     - Вы хотите одноместный номер? - спросила администратор и теперь в ее речи даже
можно было расслышать интонацию. Вопросительную.
     - Если можно, - скромно сказал я.
     Меня тут же оформили, взяв деньги за бронирование номера со вчерашнего дня. Я не возражал, хотя бронь бухгалтерия не оплачивает. Через день принес инструменты и несколько деталей, взятых наугад. Попросил открыть закуток, где стоял холодильник. Достал из сумки инструменты, разложил на брезенте. Оценив солидность приготовлений, завхоз ушел. Тогда я закрыл вентиль и открыл снова на три четверти прежнего хода. Достал из кармана книжку Феликсы Кривина «Подражание театру» и, подвинув стул ближе к свету, погрузился в чтение.
Не совсем, однако, погрузился: нужно было прислушиваться, чтобы не застали врасплох. Через полчаса потрогал трубки: ход еще был влажным. Еще чуть прикрыл вентиль и опять почитал. Холодильник работал прекрасно. Почитал еще часик и свернул «мастерскую».
     В номере я думал о том, как искажает наше представление картину мира и отношений в
нем. Что нас волнует? Премьер-министр Англии не договорился - или наоборот, слишком
легко договорился - с председателем Китая? Какая армия победит в Африке? Сколько ракет в Ираке и где они расположены? На самом деле не от этого, а от настроения администратора районной гостиницы зависят благополучие среднего человека. Потому что ракеты скорее
всего так и останутся на базах: кто угодно подумает раньше, чем начать в атомном веке
большую войну. А вот место в гостинице - дефицит. Его заполнят, но тобой ли? Конечно, приятнее было бы сказать правду и отрегулировать холодильник тут же. Мне бы даже сказали «спасибо». И я пошел би искать частую квартиру, которую бухгалтер не оплатит, по причине отсутствия казенной квитанции. Или устроился бы в общежитии строителей комбината. Куда
я и приехал. В комнате шесть-восемь коек. Днем и вечером приходят и уходят, и хохочут по поводу старого анекдота, играют в подкидного дурака, выпивают и все это «со смаком»-
с шумом, и все это именно тогда, когда тебе нужно посидеть над чертежом и разобраться
почему трубопровод не лезет в конфигурацию машинного зала, под который он и
спроектирован? Или хочется полежать носите работы. Или принять душ, а он работает всего
два раза в неделю. А ночью соседи будут поворачиваться на скрипучих кроватях и хрипеть, и стонать, и пукать, а ты будешь, вздрагивая, просыпаться. И тоже вомчаться, а как только
станешь засыпать, кто-нибудь вскрикнет и сон улетит.
     Ладно. На этот раз повезло.
     Итак, каждое утро, выходя из гостиницы, я здоровался с администратором. Вначале она
была даже приветлива, но не долго. Господи, ж)чему я не радиомеханик? Водопроводчик,
в конце концов! Холодильники портятся так редко! С каждым днем его нормальной работы,
я терял ценности) в глазах администратора, но из гостиницы меня уже не выгнать. Дудки!
Срок указан в карточке при вселении. И пока закон на моей стороне, спасибо ему и за это.
Но, на всякий случай, поклон. «Здравствуйте.» Еще поклон: «Добрый вечер». Получай, стерва, хрен с тобой. Хота, что тебе мои поклоны? Не помада...
     Выйдя из гостиницы. н пересекал площадь - ровную и голую, без единого деревца, сплошь покрытую асфальтом, с единственной вертикалью - бетонная статуя длинная и прямая с такой
же длинной и прямой рукой, но вытянутой горизонтально. На манер казацкой пики. Вместо наконечника пики, вперед торчал указательный палец с остро заточенным ногтем. Черная
тень его, неестественно вытянутая низким утренним солнцем, делила площадь по диагонали, рассекая асфальт, как трещина. За площадью начинался городской сад с утренней прохладой
под деревьями и запахом цветов. Здесь еще первозданное безмолвие и птичьи песни его только подчеркивают. Люди придут позже: сначала, днем, дети. потом взрослые. К вечеру. Я не
спешил, наслаждаясь недолгой свежестью. Предстоял долгий рабочий день. За садом кончался город и нужно было пройти еще километр проселком до будущего холодильника. Когда-то монтаж машин начинали, в готовом здании, но теперь освоены передовые методы и все
делают одновременно. Считается, что это сокращает сроки. Может это и так где-то в Европах,
при четкой организации работ. Мы же вечно мешаем строителям, а они нам.
     В будущем машинном зале собирались крыть потолок. Стоял башенный кран и лежали потолочные панели. Некоторые были побиты, видно, при перевозке. На одной сидела моя бригада. Курили. На другой сидела бригада строителей. Тоже курили. Из кабины крана
высунулся крановщик и, опять-таки, курил, прикрыв глаза от солнца козырьком кепки.
Козырек был маленький и кепку пришлось надвинуть даже не на брови - на ресницы. Сверху
на ней торчал хвостик, называемый «иждивенец».
     Бригадир помахал мне рукой. Это я добился, чтоб его назначили бригадиром. И с немалым трудом. Потому что руки у него, как говорят, «растут из задницы». Толком держать напильник
так и не научился и уже. конечно, не научится. Поставить деталь, укрепить, законтргаить, это
он может и не больше. Но когда машина не работает или работает плохо - второй случай
всегда сложнее, это вам любой грамотный технарь скажет - так вот, тогда он быстрее всех
точно укажет причину. Без всяких чертежей и инструкций постоит, подумает и скажет.
В любом знакомом ему механизме, будь то холодильная установка, автомобиль или, допустим, пылесос. Умеет представить себе весь цикл работы и понять от чего идет нарушение режима. Когда начинаются доводка и регулировка, он - король.
     Тогда он запоет.
     Поет он всегда одну и ту же, наверное чрезвычайно длинную, песню. «Наверное», потому
что мы ее так и не знаем: на самом деле он не поет, а неразборчиво мычит, иногда слышаться слово или два. но повторять их не стоит. Может, в ней все слова такие? Кроме рефрена,
который Костя произносит всегда громко и четко. Звучит рефрен так:
     « ... Золотая рыбка
     пьяная лежала...»
Помычит еще немного: куплет, а может два и опять:
     «... Золотая рыбка
     пьяная лежала...»
     Еще Константин самый рыжий человек, какого я когда-нибудь, видел. У него рыжая, да не просто рыжая - пламенно рыжая, невообразимо рыжая шевелюра, рыжие брови и ресницы, выбритый и все равно рыжий! подбородок. И руки, и грудь, видная в разрезе футболки, тоже рыжие.
     И надо же, чтобы такому человеку досталась фамилия... Рыжий! Не Рыжов, не Рыжкин, не Рыжевский какой-нибудь, а прямо и без вариантов - Рыжий. Вот так...
     - Чего сидите. - спросил я подходя, - работать не пора?
     Константин лениво махнул рукой в сторону стен:
     - Потолок ставя г. По технике безопасности работать нельзя.
     - Вижу. что нельзя /и понимаю, что ставить потолок будут не скоро. И панели на месте,
и кран тут уже два дня. а работу не начинают. Но нарушить инструкцию я не имею права и
вся бригада это знает./ Расконсервируйте пока трубы и оборудование.
     Никто не пошевелился.
     - Не стоит. - сказал Костя, продолжая сидеть. - В масле они сохраннее. Вдруг дождь? Все
под
открытым небом.
     - Всемирный потоп, - сказал я. Дождей не было с ранней весны и. к ужасу окрестных садоводов, не предвидится. Кроме того, все наше оборудование из нержавеющего металла.
Но уж очень им не хочется работать. - Покроете брезентом, - сказал я. - А сделают крышу, перенесете в зал. Раньше или позже - надо.
     - Сопрут брезент, - лениво сказал Костя. - Сегодня же сопрут, ночью.
     Брезент лежит тут же и спереть его можно не ожидая, пока развернут и положат на трубы. Даже удобнее. Костя отлично знает, что здесь меня не связывает никакая инструкция и
работать я их заставлю. Но уж очень не хочется! Протянуть еще хоть пару минуток!
     - Кончайте волынить, - я начинаю злиться. - Здесь охрана и никуда брезент не денется.
     И они. и я знаем, что ночью охрана спит непробудно. Но если что сопрут, по идее должна отвечать. Это уж не наша забота.
     Бригада молча поднялась и все лениво побрели к ящикам, сложенным поодаль. Если разобраться, это и есть мое основное занятие. Не бог весть, как сложен холодильник, даже
очень большой - грамотная бригада соберет и без инженера. Тот же Костя вполне справится.
Но будут полдня просиживать на солнышке. Где-нибудь по недосмотру не поставят прокладки. Или гак поставят, что через месяц - ремонт. За всем надо следить, да еще «утрясать» со строительным начальством графики, чтобы мешать друг другу поменьше. В общем, вполне интеллектуальный труд.
     Вечером я возвращала» в гостиницу той же дорогой. В саду отдыхал: спешить некуда. Как
раз напротив скамей, по другую сторону аллеи располагались детские аттракционы. Однажды
сел возле аттракциона «Полет». Смотрел, жалел о том, что в моем детстве таких не было. На
оси вращалась башенка с электромотором внутри. От нее раскинулись восемь ажурных балок-консолей и каждая на конце несла самолетах - то ли космический кораблик да, наверное космический, потому что крыльев у корабликов не было и назывались они «СССР:», «Восток», «Восход», «Союз» и еще «Луна». Остальные я забыл.
     В кабины усаживались детишки, по двое в каждую. Один за другим. Маленькие, с мамой. Старый дядька в некрасивых круглых очках - кассир, он же контролер и сторож, щелкал включателем и штуковина в центре начинала вращаться, увлекая консоли, на которых висели кораблики. Вращение ускорялось, консоли уходили вверх и вот «космонавты» уже выше
деревьев. Мелькают довольные детские мордочки. Сквозь вой мотора и скрежет плохо
смазанных подшипников слышен восторженный писк. В следующие дни я садился возле аттракциона уже нарочно. Мне все сильнее хотелось залезть в кабину. Я представлял, как
смешно буду выглядеть, но хотелось все равно. В конце концов решил, что на усмешки
начхать и темным вечером, чтобы все-таки поменьше глазели, подошел к старику в очках. Протянул двугривенный. Но старик отвел его королевским жестом.
     - Не надо, - сказал он, - садись так.
     Черт! На билет моего заработка еще хватит! Я стоял, протягивая двадцать копеек.
Я настаивал.
     - Зачем же? Берите!
     А он не брал.
     - Катайся так, - повторил он. - Я пенсионер, ты - пенсионер. Катайся так.
     Не так уж приятно, если тебе «на глазок» добавляют больше десяти лет. Но тут он дохнул
в мою сторону, я всмотрелся и понял. Он был пьян. Пьян устойчиво и прочно. Так не бывает
пьян человек, если напивается сразу. Только тот. кто каждое утро встает, не отрезвев за ночь
и весь день добавляет, постепенно доходя до «кондиции», чтобы упасть вечером, а назавтра
снова встать не отрезвевшим и начать сначала, и так день за днем, неделя за неделей, только
тот может быть пьян так глубоко и полноценно, каждой клеточкой тела, каждым движением
и мыслью. Наш разговор происходил вечером и «звездный час», наверное, был близок. Денег старик так и не взял. Он желал быть моим благодетелем и никакая сила в мире не могла его остановить.
     Я заметил, что не все кораблики поднимаются до самого верха. Видно, в механике что-то
разладилось. «Какой летает выше?» - спросил я.
     - Все во! - ответил старик и поднял большой палец. Но тут же честно добавил: - В «СССР»
не садись - буксует. А остальные во! - и снова поднял большой палеи.
     Ближайшей оказалась «Луна». Она висела возле деревянного мостика, с лесенкой,
заменявшего аэропортовский трап. Мостик закачался, когда я осторожно полез в кабину. Не совсем поместясь в ней, конечно. Примерно, до пояса. Согнул ноги и влез еще немного,
чувствуя нелепость своего присутствия среди головок, еле видных из других кабин... Дети
этой нелепости не замечали, они вообще на меня не смотрели. Для них мое странное желание было нормально и естественно.
     Мотор взвыл и я «полетел» по кругу. Оказывается, кораблики поднимались не сами по себе: для этого нужно было нажать черную кнопку перед собой на щитке управления. Если тебе страшно, отпусти раньше и лети пониже. И еще на щитке есть красная кнопка «стоп». Если «космонавту» станет плохо, можно аппарат остановить. Ишь ты!Управление.
     Черное звездное небо рванулось мне навстречу. Движение по кругу напоминало вираж в
настоящем полете. Мой самолетик даже кренился внутрь поворота, как настоящий. Действительно, вираж!
     Пролетев круга полтора, я почувствовал, что снижаюсь и нажал черную кнопку, удерживаясь на «потолке». Так повторялось все время: спуск-подьем, спуск-подьем, спуск-подьем. Мне даже казалось, что я чувствую давление твоздуха снизу на «плоскости» хотя никаких крыльев, даже декоративных, у моего корабля-самолетика не было. Устроители аттракционов хотят быть на самом современном уровне и согласны только на космос. Самолет для них - пройденный этап.
     Я летел думая, что игра эта больше говорит взрослому, чем ребенку. У детей нехватает материала для ассоциаций. Здесь лучше всего вообразить себя пилотом легкого, трепещущего в воздушных струях, слабосильного самолетика. Того, что проваливается в каждую встречную воздушную яму, вызывая ощущение зыбкости стихий. Детское воображение скорее представит нечто огромное: лайнер, проносящий на тысячекилометровой скорости сотни людей сразу через целый континент. Хотя такой полет мало отличается от поездки в автобусе по бетонной дороге.
Разве что пассажиры не стоят в проходах. Разговоры о том, будто бы, приобретенный с годами
опыт убивает воображение - выдумка людей, у которых воображения никогда и не было. Пренебрежительные улыбки по адресу «взрослых мальчишек» скрывают обыкновенную неполноценность, болезнь, вроде дальтонизма. О котором его обладатели просто не догадываются. Ну и Бог с ними.
     Впрочем об этом. наверное, думал я все-таки потом, а тогда просто наслаждался «полетом». Мне казалось, что теперь я понимаю чувство летчика, сидящего впереди, в пилотской кабине.
И знаю, чем оно отличается от чувства пассажира. Перед пассажиром ряды кресел и чьи-то затылки, и глухая передняя стенка салона, и кабина экипажа за ней. Небо только в
иллюминаторе, сбоку. Небо пролетает мимо. Летчик не становится пассажиром, даже включив автопилот. Именно потому что не летит мимо, а врезается в небо. В небо, которое перед ним, впереди.
     Все это, конечно, ерунда и мои придумки. Летчик - профессионал и в полете для него так же мало романтики, как для меня и монтаже холодильника. Настоящий летчик над моими рассуждениями только посмеется. Но я-то летчиком не стал. И только несколько минут врезался
в небо, к тому ж и не всерьез, и на ничтожной высоте. И мне показалось, что это уже было. Где, когда? Особенно снижение в конце полета. Мой самолетик терял высоту, как и летел, неровно: оседая и выравниваясь, будто подпрыгивал на воздушных потоках. И тут же я понял - где
и когда.
     Муськино замечание насчет автомобиля точно попало в цель. Автомобиль моя давняя и -
увы! - неосуществимая при «рядовой» зарплате мечта. Я знаю об автомобиле почти все, что можно прочесть в общей и специальной литературе. Владельцы машин обращаются ко мне за советами и помощью: всякие доводки, регулировки клапанов, развал и так далее. Я это делаю
с удовольствием. Они благодарят и уезжают, а я стараюсь глядеть вслед снисходительно,
скрывая зависть. Иногда кто-нибудь предлагает провести вместе отпуск. Если в отпуск едет
один и на машине.
     Так вот, однажды, пришлось мне пускаться с Ай-Петри в Ялту по извилистому крымскому серпантину. Дорога не так уж сложна, но захотелось себя проверить, я разогнался и наш «жигуленок», почти падая вперед на крутизне, резко выравнивался на пологих участках. Меня даже прижимало к сиденью, как пилота на выходе из пике. А поворачивал я так, что новенькая резина пела.
     - Тебе в такси работать, - хныкал хозяин машины, однако, взять руль на спуске не решался: только перед отпуском он наконец получил права. Кажется, с шестой попытки. Наверное это напоминало полет, но тогда, весь в поту, я о сходстве не думал. Ассоциации пришли в игрушечном самолетике.
     А по-настоящему я так и не полетел. За всю жизнь. Только пассажиром в командировку.
И домой из командировки, тоже пассажиром. Да, пора домой. Дело сделано. Пора повидать
Муську. И кроме того… Вот именно, что «кроме того». Врешь сям себе. Не «кроме», а самое важное. Давно уже - самое важное. Да. Часы на стене стучат громко и странно: маятник не отбивает привычное «тик-так, тик-так, тик-так», а стучит через раз: «так. Так. Так». Звучит уверенно, как утверждение, отделенное от предыдущего жирной точкой. Бьют эти часы тоже необычно: двойным звоном. Но звон - наоборот, кажется не утверждением, а вопросом,
потому что второй удар по тону выше первого. Час отбивается: «бим-бом»? В два часа они спрашивают: «бим-бом? Бим-бом?» В три: «бим-бомУ Бим-бом? Бим-бом?» «Так. Так. Так». Цифры на часах фигурные и отлиты из бронзы. Это старые часы. Славка говорит, что
достались от деда-прадеда. Хотя. может и куплены по случаю: наврать Славка тоже может, особенно при дамах. «Бим-бом? Бим-бом? Бим-бом? Так. Так. Так». Три часа. Полчаса до
твоего прихода и потом все время до завтрашнего утра. До утра эта квартира станет нашим
домом. Только до утра - способов продлить счастье, к сожалению, нет. Глупое слово, которое ничего конкретно не значит. Что это - счастье? Мы много спорили в юности и это тоже игра. вроде как «в летчиков» но для другого возраста. Некоторые считали, что счастье в достижении цели, но не могли определить достойную цель: получалось ходульно и напыщенно, или мелко
и неубедительно. Кто-то говорил о славе. И еще о бессмертии. Не символическом, а примитивном и недостижимом физическом бессмертии. Я молчал - не потому что был умнее других, просто никогда не любил отвлеченно философствовать. И сейчас о счастье знаю даже меньше, чем в молодости. Что это? Может, любовь? Но сколько горечи в нашей любви: в поцелуях, которые могут заметить, и близости, которую надо скрывать. И ночи в Славкиной квартире, когда мы считаем время от конца: не сколько прошло, а сколько осталось. «Так. Так. Так». Как говорят старые стихи, «это не время идет, это жизнь проходит». Откуда стихи? Я встречал их не раз и ссылки были совершенно разные. Если мы когда-нибудь поймем, что
такое счастье - много ли времени нам для него останется?
     Скоро ты будешь здесь.
     Я люблю эту квартиру - небольшую, из двух комнат «вагончиком». Набитую книгами, прокуренную, открытую для друзей. А еще больше люблю хозяина. Он старше меня, прошел
войну - да не просто прошел, а в немецком тылу, командиром диверсионной группы. В последний раз они вернулись через фронт вдвоем. А прыгало тридцать. Но Славка
рассказывает о войне редко и только смешное. Любимая история про то, как. заминировав
мост, они подожгли шнуры - без запинки он перечислил все виды шнуров и скорость горения каждого, это через тридцать пять лет! - и бросились в укрытие. Командир, как положено,
бежал последним. Бойцы, оглядываясь на него, почему-то миновали укрытие и побежали
дальше - размахивая руками и что-то крича. Взрывная волна, достав их, повалила на землю
и слегка контузила Оказывается, командир бежал с толовым зарядом подмышкой. Забыл!
К счастью, заряд не сдетонировал. Но мог! И бойцы кричали ему такое, чего при дамах он
не повторял. А не будь дам, он и вообще не стал бы рассказывать.
     В другой раз стреляли по карателям из пушечки, снятой со сбитого самолета. Пушечку приспособили на лодку, вывели в речку и выстрелили. Отдачей лодку перевернуло и все попадали в воду. Опять повезло: единственный снаряд попал в штабель сложенных мин, поднялась паника и они успели удрать.
     - А не повезло бы?
     - Невезучему в десант не ходить...
     Главное: стрелять, оказывается, можно было и с берега. На лодку полезли, потому что гак интереснее! Господи! Ведь пацаны воевали. Командиру было двадцать два, почти Муськин ровесник! Из тридцати таких вернулось двое…
     На стене висит фотография военного времени. Большая. Это Муська увеличил со старого документа. Сам предложил, хотя вообще-то механической работы избегает. Но Славка для
него человек особенный. На фотографии он совсем юный. Лицо упрямое, глаза - будто прокалывают. В немецком мундире без погон, блондин - фриц, да и только! Такой мог
спокойно ходить по немецким тылам. Если это вообще можно делать спокойно.
<................................................................>

_____________________________________________________________________________________________