.
. X V I.

     Мы долго думали о том, как объяснить читателям то, что Гагада, этот второй талмудический
поток, о котором мы говорили во введении, иногда внезапно прерывает Галаху, и, наконец, вспомнили о выходке одного древнего учителя. Был жаркий летний день, рассказывается в Талмуде, и когда учитель после обеда начал разбирать запутанный юридически вопрос, слушатели его, один за другим, заснули. Чтобы разбудить их, он вдруг громким голосом закричал: «В Египте однажды жила-была женщина, которая разом произвела на свет шесть сот тысяч человек». Читатели могут себе представить удивление пробудившихся слушателей. «Ее имя - продолжал спокойно учитель, - было Иохебед, она была матерью Моисея, который один стоил этих шести сот тысяч вооруженных людей, вышедших из Египта». И после этого небольшого отступления в область легенд, профессор продолжал свои юридические рассуждения, а слушатели его уже не засыпали после обеда.
     Восточный ум устроен совершенно своеобразно. Его почти страстная привязанность к 
мудрому и остроумному, к глубоко серьезному и задушевному, к историям и сказкам, к 
параболам и нравоучениям, не оставляет его даже при самых серьезных занятиях. Они как будто необходимы для того, чтобы направить его мысль. - Это игрушки для взрослых детей востока. Гагада также имеет свою собственную экзегетику, свою систему и метод. Это - странно-фантастические предметы. Но мы не желали бы точно проследить здесь научное деление ее на гомилетическую, этическую, историческую, всеобщую и специальную Гагаду.
     Гагада вообще, как уже упомянуто, превращает Писание в тысячи тем для ее чудесных и капризных вариаций. Все - начало и конец - предполагается содержащимся в Библии, и потому 
в ней должны находиться ответы на всякие вопросы. Нужно только найти ключ, и всякая загадка будет разрешена. Библейская лица, короли и патриархи, герои и пророки, женщины и дети, их действия и чувства, их радость и горе, их мысли и все их бытие, - все это, не нарушая исторической достоверности, в форме аллегории, представлено в Гагаде. О чем умалчивает библейской рассказ, то Гагада дополняет самым разнообразным образом. Она пополняет эти
пробелы точно какой-нибудь пророк, прорицающий о прошедшем. Она объясняет мотивы, расширяет рассказ, находит связь между самыми отдаленными странами и народами, нередко с самым неоспоримым реализмом, и извлекает, сообразно своим исключительным целям, возвышенные поучения из самых незначительных слов и вещей. Все это делается при посредстве быстрых и внезапных, нам совершенно чуждых, движений - и отсюда частое непонимание ее фантастических образов.
     Поистине замечательно движение этой пророчицы изгнания, которая появляется, где и когда ей вздумается, и потом, вдруг, опять исчезает. Можно себе представить страдание и смущение средневекового богослова, или даже современного ученого, который, посреди тонких научных прений, за которыми он следит в Талмуде - по предмету, касающемуся геометрии, ботаники, финансов, медицины, астрономии и имеющему в виду субботнюю дорогу, семена, десятины, приданое или развод, новолуние, присягу и т. п. - внезапно почувствует, что почва начинает
колебаться под его ногами. Громкие голоса, которые он только что слышал, постепенно утихают, двери и стены академии исчезают пред его собственными глазами и, вместо них, вдруг поднимается какой-нибудь Рим, Urbis et Orbis, со своей шумной разнообразной жизнью. Или 
пред ним восстают цветущие виноградники другого холмистого города, сам «золотой Иерусалим» виден вдали и между деревьями гуляют, одетые в белом, мечтательные девы. То громче, то тише звучат их песни, голос их то возвышается, то понижается, как рифмы, их пляски - это многознаменательный и глубоко серьезный день умилостивления, который, для высоко поэтического контраста, «саронские розы» избрали праздником и днем ликования и назначили для гуляния в полях, покрытых лилиями, под тенью нависших лозами виноградных деревьев. 

- Или горячие прения вдруг прерываются пронзительными звуками труб, призывающими к восстанию, и Бельшацарь, которого ужасное празднество описывается при этом с новыми, еще большими и неслыханными ужасами, исполняет тут должность Нерона кровавого; или Навуходонасар, тиран вавилонский, со всеми его полчищами - при совершенно постороннем, по-видимому, юридическом вопросе - предается страшному проклятию, в то время, как посвященные видят в этом Навуходонасаре Тита - эту разрушенную уже, наконец, радость человечества. Если когда-нибудь символы и иероглифы Гагады окончательно будут 
исследованы и разрешены, то они доставят поистине замечательное дополнение к неписаной истории человечества. Часто, слишком уже часто для интереса науки и славы человечества, прения эти прерываются наступлением римских отрядов, революционными лозунгами, шумом сражения - и рассуждающие учителя и ученики бросаются к оружию и с криком: «Иерусалим и свобода!» примыкают к толпе.
     Те, которые неблагоприятно посмотрят на все. по-видимому, не относящиеся к делу предметы, какие заключает в себе гагадистическая чисть Талмуда - на эти волшебные сказки и басни, легенды и параболы, на всю эту массу странных вещей, которые кристаллизируются около важных законодательных вопросов - тех мы просим припомнить факт, что вся эта перепутанная масса, в лучшем случае, представляет собой лишь ряд разрозненных, искаженных и 
побледневших светописных картин, хоть останки эти и весьма резко похожи на оригиналы.
     В том виде, в каком слушатель удержал в своей памяти, или в своих летучих заметках,
содержание прений, перемешанных тысячами разных намеков, воспоминаний, apercus, фактов 
и цитат, в таком же точно виде он их и передавал, иногда хорошо, иногда дурно. В первом 
случае нами как будто овладевает чувство, что мы, после долгого тихого мечтания, снова пытаемся преследовать обратный ход наших идей - и самые причудливые предметы,
по-видимому без всякого отношения друг к другу, то появляются пред нами, то исчезают. 
Между тем в них все таки кроется глубокое значение, и даже если хотите, логическая последовательность. То медленно шагая вперед, то быстро возносясь в выси, то услаждая слух наш давно забытой мелодией, то скрипучим, резким голосом напоминая нам о былом, они увлекают нас за собою. И талмудические отступления отличаются именно тем, что они не теряются в беспредельном. И вдруг, когда мы этого всего меньше ожидаем, первоначальный вопрос снова восстает перед нами и. на этот раз, уже сопровождается решением. Он, так сказать, выделяется из этого множества странных образов, цель которых не всегда была понятна. - В другом случае страница Талмуда кажется нам прерванным сном. Было ли бы лучше, если бы рукою редактора руководила мудрая discretion? Не думаем. Самая пустая датская игрушка, 
открытая в каком-нибудь ассирийском засоренном уголку, может иметь громадное значение 
для того, кто умеет обращаться с подобными вещами и кто, на основании их, в состоянии 
вывести множество весьма важных и непредвиденных заключений. 

<...........................................>